32557

Баки ненавидит 20 ноября. В этот день они грызутся со Стивом, впервые по-настоящему, и Стив не кричит – а лучше б кричал – нет, жёстко цедит: «Ещё раз ослушаешься приказа, уйдёшь из Коммандос». Бак в ответ лишь посмеивается: кто бы говорил. Не было приказа идти за ним через пол-Европы, не было приказа ставить под удар лучшего оружейника Америки и девчонку, не было приказа в одиночку штурмовать базу Гидры – и что же сделал сам Стив, трёх-то месяцев не прошло. — Да что ты! Но Стив не слышит издёвки, или намеренно пропускает её мимо ушей, всегда же был до чёрта упрямый. Уж если что вобьёт себе в голову… А сейчас ещё злится. — Ты подставил команду и подставился сам. «Спасал твою шкуру», — рвётся честное с языка, но разве убедишь этим Капитана Америку, и, скрывая усталость, Баки беспечно поводит плечом: — Бывает. Стив не отступается: — Солдаты подчиняются командиру, иначе никак. — Стив… — Пообещай мне. Если хочешь остаться, пообещай, что исполнишь любой приказ. Баки замирает, будто вслушивается в эхо, и долго ждёт. Пытается осознать, верно ли сейчас понял Стива. Переспрашивает: — Любой? — Да, любой. — И ты сможешь отдать его? — Да. — Сможешь послать… Коммандос на смерть? Стив медлит, но не меняется в лице: — Да, если будет нужно. Баки хмыкает. Ему хочется сказать колкость, хочется огрызнуться, сказать, что Стив изменился, или повзрослел, или всему снова виной война, но сил нет ни спорить, ни отвечать, и ему вдруг становится муторно, зябко, как после похмелья, и он только кивает согласно, молча, отступает, потупившись, и прикрывает за собой дверь. И Стив его не останавливает. Стив не сразу понимает, чем обернётся для них этот вечер. Где уж там, осознать бы сначала, поверить в это новое «мы». ~ ранее ~ Проходит неделя со дня возвращения 107го пехотного. Бойцы отсыпаются, отъедаются, медленно возвращают силы, раны начинают затягиваться и зарастать… Лагерь будто вздыхает, успокаиваясь, убаюканный недолгим затишьем. Им двоим до передышки как до звёзд. «Я не помню», — как заведённый твердит на допросах Баки, и Стив знает, что тот врёт. Стив знает, как тот врёт – врёт до тех пор, пока сам не начинает верить, но Стив всё равно знает, даже толком не в состоянии объяснить, почему; его выдают пустые глаза, и обычно выразительное лицо теряет всякое выражение. Баки будто растворяется в воздухе, становясь невидимым, блеклым, его Бак – обычно самая жизнь, радость, веселье, шум. Баки молчит на допросах и не делится с ним, и поначалу в нём играет детская обида; как же так, ведь они всегда были откровенны друг с другом, Баки рассказывал ему обо всём: о проигранных драках, о семейных скандалах, о неудачах с девчонками, ему никогда не было стыдно сознаться Стиву в самом сокровенном и тайном. И если Стиву хватает ума задвинуть глупую обиду подальше, то ей на смену тут же приходит волнение, а от него избавиться не так-то легко. Стив пытается мягко намекнуть, долго ходит кругами, осторожничает – приятель, неважно выглядишь, неплохо бы показаться врачу, просто подстраховаться, вдруг он подскажет что-то дельное, чем-то поможет… Но Баки говорит: — Стив, пожалуйста, — говорит, — пожалуйста, Стив, — так, что у Стива горло сводит от горечи, и всё, что ему остаётся – шагнуть вперёд, бездумно и без оглядки, и сомкнуть руки у него за спиной, привлекая к себе. В тот день Стив впервые обнимает его, обнимает по-настоящему – прижать, охватить, ощутить всем собой и всего его заключить в объятья. Это одновременно непривычно и слишком хорошо: держать Баки в руках, живого, тёплого, крепкого, упираться ему носом в висок и ухо, чувствовать дыхание – на шее, а не макушкой, как прежде… Но тут Баки вздыхает, как-то совсем особенно, мягко и горячо, так, что мурашки бегут вдоль позвоночника, и Стив едва сознаёт, а уже прижимается губами к скуле, целует щёку, уголок рта, и Баки, мазнув носом ему по щеке, подаётся навстречу. И пусть до этого Стив не целовался ни с кем, всё случается именно так, как он себе представлял: тихо, сладко, и Баки робко касается ртом его рта, и Стив позволяет вести себя, приоткрывая губы. Но вдруг сквозь мягкость прорывается голод, такой сильный, нежданный, что на миг даже тело его подводит; Стив пошатывается, заваливаясь на Баки, но тут же возвращает контроль над собой – распрямляется, перетягивает его вес на себя, становясь опорой им обоим; Бак облегчённо выдыхает ему в губы, приникая тесней. Они целуются бесконечно долго – несколько минут, часов? – Стив не знает, его захлёстывает теплом и немного кружится голова; он не чувствует пола под ногами и ничего не слышит. Баки обнимает его за шею, треплет волосы и жжёт выдохом губы, а потом вдруг зовёт: «Стив… Стив!» — и Стив, нехотя от него оторвавшись, не сразу понимает, что происходит. Но Баки смеётся, бесшумно и как-то отчаянно – и до Стива доносится телефонный звонок. Его вызывают на экстренное собрание; Стив едва не отвечает полковнику блаженным «ага…», но вовремя закашливается, заменяя его пристойным «так точно!» На прощание он, не сдержавшись, ухватив под затылок, крепко целует Баки в губы. Они едва видятся всю неделю – капитанское время нарасхват. И в редкие свободные часы – почти что ночью – тоже не легче. Баки, наотрез отказавшись от лазарета, ночует в общих казармах. Стив рад и не рад; ему спокойней оттого, что за другом в его отсутствие присматривают сослуживцы, и он, конечно, навещает его, так часто, как только может, пытаясь выкроить хоть пару минут наедине, но теперь ему самому не дают прохода, каждый хочет хоть словом перемолвиться с новоиспечённым героем – и Стиву остаётся только смотреть. Смотреть, не выдав себя ничем. К вечеру четверга, вконец ошалев от неотступных желаний и привязчивых мыслей, Стив решает во что бы то ни стало найти его – и находит, в душном баре у стойки в углу, в отдалении от спасённых ребят, с полупустой бутылкой виски. Баки теперь часто пьёт. Стиву не нравится – не потому, что он против выпивки, да и непохоже, чтобы Баки пьянел, просто глядя на него, как-то сразу вспоминается прежде расхожее и бесцветное, а теперь уж слишком острое «заливает горе». Сегодня Стиву от этого хуже вдвойне – может, в тот, первый вечер, когда их прервали, Баки и не хотел ничего особенного, может, сдали нервы, когда Стив в который раз стал допытываться, может… может, всю эту неделю Стив надеялся зря? А после ухода Пэгги Баки совсем сникает. Смотрит всё больше в стакан, говорит невпопад, и весь он будто размякший, расслабленный – но не той, приятной тёплой слабостью, что несёт алкоголь, а холодным бессилием, будто не спал всю неделю и вот-вот отключится прямо за стойкой, уронив голову на руки. Но взгляд при этом тяжёлый и ясный, совсем не хмельной. Адская смесь; Стиву хочется стиснуть его в объятьях, прижать так крепко, как только можно, и уберечь от всего – от фронта, от пули, от плена, от тёмных воспоминаний – и одновременно заласкать до одурения, чтобы собственное имя забыл, чтобы ноги перестали держать. Хочется целовать его мягкие бледные губы, коснуться губами виска и скулы, ткнуться носом в маняще распахнутый ворот рубашки, хочется… Кивнув на опустевший стакан, он пытается нерешительно: — Вернёшься в казармы? — Нет. Снял каморку наверху, переночую здесь. — А-а… — Хей, Роджерс! — гудит Дум-Дум из соседнего зала. Чёрт, как же вовремя! — Где тебя черти носят, герой? — Прости, я сейчас… — виновато улыбается он и, вставая, легонько ведёт Баки пальцами вдоль поясницы. Надеется, что если он вдруг ошибся, жест сойдёт и за дружеский. Надеется вернуться пораньше и всё прояснить. Раскрасневшиеся и весёлые, Коммандос никак не хотят его отпускать, а сами расходятся глухо за полночь. Проклиная собственное везение, Стив крадётся по лестнице на последний этаж и думает, что Баки, должно быть, давно уже спит. В мансарду ведёт единственная дверь, и света из-под неё не видно. Но по счастью, не заперта. Стив осторожно проскальзывает внутрь, прикрывает её за собой – и в ту же минуту Баки возится, щёлкает ночником; комната озаряется тусклым бледно-оранжевым светом. Баки сидит на постели, чуть прищурившись с непривычки, глядит на него спокойно и очень устало, и молчит. Стив топчется в дверях, идиотски краснея, до сих пор не зная, как быть. Снова чертыхается про себя и, выдохнув, шагает к кровати. Тяжело опускается на её край. Поднимает глаза. И Баки – всегда смелее там, где Стиву никогда не удаётся – посмеивается невесело: — Я уж думал, не дождусь. — А ты ждал? — внутренне подбираясь, сипит Стив. Баки фыркает насмешливо, тихо-тихо: — Ждал. — Ждал… — эхом вторит Стив ему в губы – и больше не сомневается ни в чём. Разом сгребает всего его, крепко, уверенно, так, как хотелось там, в баре – сминая майку, жадно ведёт ладонями по спине, по раскалённой коже, достаёт до лопаток, и снова вниз, погладить плечи – и к пояснице, и хочется спуститься рукой ещё ниже, ухватить, почувствовать крепость мышц, но Стив не решается, и снова гладит, беспорядочно, спешно и наверное грубо, но Баки нравится, он шумно дышит и гнётся в его руках, подаваясь то к ладоням, то к нему самому, будто одновременно хочет быть ближе и усилить касание. Ему тоже мало. — Как ты хочешь? — шепчет Бак в поцелуй, не теряя времени, бойко расправляясь с пуговицами кителя. У Стива кругом идёт голова, он слова-то разбирает с трудом: — Не знаю… А ты? Ему мерещится, или Баки краснеет? Мнётся с ответом и шепчет, полуприкрыв глаза: — Люблю, когда тесно, и чтобы смазка аж хлюпала… По телу словно проходит разряд, Стив дёргается и стонет, притискивая его сильнее. Стив знает, о чём он, догадывается – сложно не догадаться – и всё равно никак не поймёт. Не поверит, да и как тут поверить… Баки всегда отдавал ему больше, чем Стив смел мечтать. Он надеялся на приятельство – Баки стал ему надёжным другом. Стив не ждал помощи – Баки стал ему верным соратником. Он хотел бы назвать его братом – Баки стал ему всем. А сейчас выпихивает в сторону крохотной тёмной двери: — Давай в душ, а я пока подготовлюсь… Стив роняет китель на спинку стула и шагает к ванной, Баки же, вскочив, бодро роется по карманам форменных брюк. Стив возвращается, и тот его уже ждёт. Лёжа в постели на боку, валится на спину, взрываясь хохотом: — Господи, Стиви, ты зачем опять оделся? Стив в недоумении оглядывает майку и трусы. За эти несчастные десять минут, проведённые в душе, он уже представил себе столько всего, что с тем же успехом Баки мог спросить его имя; он не знает. В сознании вертится только одно: Баки. Баки. Баки. Сейчас в его руках будет Баки… — Стив, я сейчас усну! — и веселее, но мягче, — снимай своё тряпьё и иди сюда! Стаскивая бельё, Стив бросает на него быстрые взгляды: тот провожает каждый жест с усмешкой на губах, но смотрит голодно, цепко, тяжело. Тонкая простыня, впрочем, тоже не скрывает интереса. В груди становится душно и тепло. На мгновение выпрямившись, став во весь рост с щекотной смесью гордости и робости, Стив неловко забирается к Баки под простыню. Несколько секунд они просто лежат так, глядя друг другу в лицо, улыбаясь глупо и радостно. А потом Баки гладит его по щеке и тянется поцеловать. И Стив думает: настал самый счастливый день его жизни. Обнимать Баки невозможно хорошо. Обнимать вот так – сплетаясь руками, ногами, соприкасаясь бёдрами, близко-близко. Слышать, как тот вздыхает, если поцеловать в шею. И как задерживает вдох, если чуть прикусить. Чувствовать, как вздрагивает, если погладить живот и, помедлив, коснуться рукой ещё ниже. Стив так увлечён этими маленькими, бесценными отзвуками угаданной ласки, что не замечает, как Баки укладывает его на себя. И Стив теряет последнюю связь с реальностью – какие-то бесконечные, неуловимые доли секунды: Баки разводит колени, потираясь о него бёдрами, Стив слегка оседает вниз, и там у него так восхитительно горячо и влажно, так сладко, так хорошо, что Стив жмётся ближе, головка проскальзывает между ягодиц, упирается в мягкое и… о чёрт!.. Баки! чёрт… Перед глазами наконец проясняется, и Стив понимает, что случилось. Задыхаясь, пряча залитое краской лицо, склоняется к его плечу. Баки тихо посмеивается, гладит ему лопатки ладонями: — И сколько нужно на перезарядку супербойцу? Стив всё же отрывается от него, перед тем как пожать плечами. И не зря – взгляд Баки вспыхивает горячей темнотой, короткий вздох – и Баки глубоко целует его. Не проходит минуты, а у Стива снова стоит, даже кажется, с удвоенной силой. Баки глухо урчит, поглаживая его теперь внизу: — Мм, я уже сам себе завидую, — а потом осторожно направляет его, чуть приподнявшись навстречу: — Ага… вот так… только не спеши… И Стив, опираясь на локти и жмурясь, что есть сил старается совладать с собой, потому что, о, чёрт бы его… минуту назад он думал, что лучше ничего не бывает – а лучшее, ох!.. вот сейчас… На первом движении Баки ещё чуть зажимается, медленно дышит, свыкается с терпким, заполняющим чувством, а на втором, видно, поняв, что Стив себя держит, расслабленно откидывается в подушку; Стив проникает в него до конца. Распахнув глаза, всматривается в него, видит мягкие, припухшие губы, пятна на щеках и затуманенный взгляд, и целует – смазано и тепло. На третьем движении Баки подаётся навстречу. А на четвёртом вдруг напрягается весь, вцепившись пальцами в плечи, вздрагивает и без голоса просит: — Стив!.. прижми… покрепче… — и когда Стив, скользнув внутрь до упора, крепко вдавливает его в постель, прогибается и коротко вскрикивает, и Стив слышит всё как на себе: Баки скручивает таким спазмом, что Стив леденеет: больно, плохо? – спешно выскальзывает наружу – и проваливается в оргазм. Перед глазами ещё плывут круги, но Стив упрямо поднимается на локоть, проверить, как Баки. Тот лишь хрипло смеётся: — Да мы как чёртовы школьники! — и фыркает, неверяще и легко. Успокоенный, Стив валится обратно и довольно ухает ему куда-то в ключицу. И только тут вспоминает, вновь поднимаясь: — Тяжёлый? — Да! — Бак сыто жмурится и обеими руками перехватывает его за спину, крепко смыкая пальцы в замок. Стив заглядывает ему в лицо. Тёплый, расслабленный и довольный, раскинувшийся в подушках под ним, тот блестит счастливым и ясным взглядом. Сколько месяцев Стив не видел его таким? Сколько времени потерял, отплясывая на сцене? Почему он не пришёл раньше!.. Баки, мгновенно заметив, едва не закатывает глаза: — Нет, нет, нет, Стив, даже не вздумай испортить вечер! Посмотри на меня. Мне хорошо. Мне хорошо, потому что ты меня спас. И это не вина, а заслуга, усёк? — ощутимо стучит по затылку пальцем и снова смыкает руки. — А теперь мы либо спим, либо ты идёшь в душ. Стив поспешно устраивается у него на плече, прячет руки под общую подушку: — Я уже сплю. — То-то же, — объятия становятся нежнее и крепче. «Я сплю», — бездумно повторяет про себя Стив. Они и правда были как школьники: разведали все укромные места, обшарили чердаки и кладовки, приметили заброшенные ангары и пустующие склады; во всём лагере не осталось места, где бы они не побывали. И в любой его части нашлось подходящее укрытие – на случай, если кабинет был слишком далеко. Стив недаром просчитывал тактику. Стоило им оказаться рядом, намеренно или невзначай, перекинуться быстрыми, тёмными взглядами, стоило Баки мимолётно коснуться его – и срывало обоих. Стив запихивал его в ближайшую подсобку, падал на колени, второпях спускал чужие брюки, вталкивался пальцем и приникал губами – и через пару движений Баки зажимал ладонью рот, приглушая нечаянный вскрик. Они играли с огнём, но удержаться было невозможно. Неоправданный риск лишь подстёгивал похоть – и оттачивал навык. В одну из таких встреч в каком-то метре, прямо за хлипкой дверью кладовой остановился полковник Филипс, отчитывая нерадивого капрала. Баки вздрогнул, и оба замерли, боясь дышать, прекрасно зная, чем грозит разоблачение. Прижавшись лбом к его бедру, Стив продолжал рассеянно поглаживать его внутри, дожидаясь, пока полковник наконец пройдёт мимо, и, сам того не понимая, так измучил нескончаемым пятиминутным напряжением, что едва только коснулся губами снова, как Баки не простонал даже – беспомощно всхлипнул – и, полуобморочный, стёк ему на руки. От сильного оргазма у Баки слабели ноги, и Стив не раз и не два воспользовался этим чудесным открытием, правда, заранее озаботившись тем, чтобы под спиной Баки неизменно оказывались кресло или кровать. Стив же первым предложил попробовать стоя. Им повезло: выпала короткая миссия, капитана и снайпера хватало с лихвой. Покончив с целью, ничто не мешало на час-другой остановиться в заброшенном охотничьем домике по дороге. Баки так орал, что под конец Стив сам не выдержал и в оргазме упал на колени: вынести его судороги вкупе с захлёбывающимся «Стив!.. о господи, Стив!!» оказалось немыслимо даже супербойцу. Впрочем, и Баки с той же лёгкостью доводил его до потери сознания; скатившись со Стива, он ещё только брался за влажное полотенце, собираясь стереть с них следы долгой близости, а Стив, так и не выплыв толком из упоительной невесомости разрядки, уже тонул в медово-тёплой дрёме. Так прошла осень 43го. Гремели взрывы, рушились базы Гидры, их бросали в самые опасные точки – Стив был счастлив, как никогда. Он сражался, отстаивал принципы и любил до беспамятства. Всё, о чём только можно мечтать. А потом случился этот проклятый ноябрьский вечер. Стив не сразу понимает, что Баки больше не ищет их встреч. Ему всё так же хочется прикасаться к нему, чувствовать его рядом, обнимать – и за собственной радостью редких свиданий он не сознаёт, что это уже не взаимно. После вылазки Ревущие стягиваются на перекур, и Стив перехватывает его за локоть: — Зайдёшь сегодня? — Когда? — В пять. Зажав в зубах сигарету, Баки молча кивает и, пряча руки в карманах, – декабрь лютует вовсю – плетётся к своим. Он, конечно, приходит. Прикрыв дверь, тихо щёлкнув замком, ухмыляется коротко, знающе – и без слов толкает Стива к дивану. Заставив сесть, опускается на колени и деловито подтягивает поближе к себе. Стиву плохо и хорошо уже от одной этой подготовки. Раскрытыми ладонями Баки ведёт ему по бёдрам, вверх и вниз, и Стив невольно подаётся за руками, стремясь продлить касание. Бак снова хмыкает – вжимает его обратно в подушки и принимается за ремень. Он не торопится и не заигрывает, зная: его спокойные жесты распаляют Стива не хуже пошлых словечек и долгих прелюдий. Баки уверенно раскрывает пряжку, тянет вниз молнию, спускает брюки вместе с бельём и пару раз, сомкнув пальцы в кольцо, прослеживает член по всей длине, уже почти болезненно твёрдый. Потом склоняется ниже и, прикрыв глаза, будто ныряя в ощущение, проходится от основания до верху, касаясь носом и ртом, и глубоко вдыхает. От его вдоха по телу бежит горячий озноб. Баки фыркает бесшумно, услышав, размыкает губы пошире и обхватывает головку. Охнув, Стив дёргается и тоже зажмуривается, но под веками алым горит видение мягких, обиженно очерченных губ, и чёрт знает, как он умудрился прожить столько лет, каждый день видя этот рот и оставаясь спокойным. Баки по-прежнему не торопится, будто проверяя его выносливость, посасывает и лижет, чередует лёгкие касания языком скольжением плотно сомкнутых губ; оставив во рту одну головку, скользит по влажному стволу пальцами. Он не издаёт ни звука и не открывает глаз, но старается так, будто это единственно стоящее занятие в жизни, и Стив тянется приласкать его, коснувшись волос, мягко пропускает пряди сквозь пальцы, а после поглаживает за ухом. Баки урчит, награждая его каскадом жгучих вспышек в паху, и снова выпускает изо рта, коротко дует на головку и прижимается к ней губами. Глубоко вдыхает. И Стив знает, знает, что тот сейчас вытворит, пульс с удвоенной силой грохочет в висках, и самое предвкушение уже едва ли не слаще этой пытки; Стив покрепче вжимается в диван, чтобы не навредить. Самым кончиком языка порхающим, лёгким движением Баки проходится от головки до корня, а потом забирает глубоко в рот и, отстраняясь, чуть прихватывает зубами. Невесомое, чётко выверенное касание – ощутить в полную силу, разжечь, поддразнить, не причинив и мгновения боли – запрещённый приём. Стива выгибает дугой; он стискивает пальцы и, не успевая подумать – какой там! – не успевая остановиться, толкается внутрь, в доверчиво подставленное горло, удерживая Баки за волосы. Тот дёргается с резким, острым звуком – но тут же расслабляется и, приняв его целиком, всем телом подаётся вперёд. Не открывая глаз, грудью ложится на диван между его колен, позволяя иметь себя, как захочется, а когда Стив снова оказывается внутри, глухо, протяжно стонет. Стива встряхивает от макушки до пят. Отпустив его пряди, он что есть сил упирается руками в обивку, но оргазм уже не сдержать; одна за другой накатывают судороги освобождения. Баки сглатывает, мягко выпускает его и упирается горячим лбом в бедро. Замирает, медленно, тяжело дыша; мерно поднимаются в такт дыханию плечи. У Стива до сих пор колотится сердце и ноги как ватные. Пару минут он просто лежит на подушках, не в состоянии даже двинуть рукой, а потом благодарно ворошит ему волосы. Баки глубоко вдыхает последний раз и отстраняется. Но вместо того, чтобы забраться к нему на диван и продолжить, приподнимается с колен. Поняв движение, Стив садится рывком и, обеими руками перехватив за бока, роняет его на себя. Укладывает сверху: — Хей, хей, хей, стой, куда ты? Я тоже хочу чем-то ответить, — целует горящие, ещё влажные губы. Треплет волосы, ласково гладит затылок, шепчет на ухо сбивчиво и горячо: — Как ты хочешь? Хочешь ртом? Или, хочешь, я возьму тебя на весу? Тебе вроде понравилось… Баки мягко, но неуклонно отводит его руки. Встаёт: — Не могу, обещал быть у Старка. Стив посмеивается с полушутливым сожалением: — Ты видишься с ним чаще, чем со мной. Жаль, теперь не могу с ним подраться. Но вместо ожидаемой ответной усмешки Баки раздражённо поводит плечом: — Этот упырь хочет только моей крови. — Он хочет помочь, — потянувшись, Стив успокаивающе гладит его по руке. Баки смыкает губы в тонкую линию, и, не выпуская его руки, Стив поднимается, ловит лицо в ладони. Не удерживается – снова целует. — Возвращайся на ночь, — заговорщицки улыбается Стив. — Штаб в отгуле, можно не прятаться, никто не услышит. — Постараюсь. Стив ждёт до полуночи шороха знакомых шагов. Баки ночует в казармах. Их без того короткие встречи становятся всё короче и реже, и Баки отстранённо задаётся вопросом, замечает ли Стив хоть что-то кроме войны. Должно быть, списывает всё на обострение ситуации: миссии идут, едва не перегоняя друг друга. После очередной Стив собирает на отчёт всю команду – и так глядит на него, отрываясь от карт, что и слепые поймут. Баки разворачивается к выходу, и Монти вскидывается: — Куда это ты? — Отлить, на уши давит. А про твоего немца, что стрелял с двух рук, я всю дорогу слушал, не могу больше. Парни смеются, и Баки надеется, не обидятся. Но пусть уж лучше обидятся, чем просекут. В уборной Баки наскоро готовит себя и возвращается – аккуратно под занавес; страшно довольные собой, Коммандос вальяжно разбредаются кто куда. Баки ждёт до последнего и прикрывает дверь, так, чтобы кто-нибудь да услышал: — Пришло письмо из дома, — и бесшумно поворачивает замок. Стив мгновенно рядом, встревоженный, резкий: — Что пишут? Вместо ответа Баки стаскивает сапоги; уронив их на пол, отряхивает ладони: — Что надо быть осторожнее, ты чуть глаза не сломал, — и тут же оказывается в объятьях. Стив щекотно смеётся ему в шею: — Что поделаешь, не насмотрелся. Баки откидывает голову, позволяя себя целовать. Обнимает Стива за плечи и пытается вспомнить, каково это было, впервые. Стив давно уже не робкий, но по-прежнему чуткий и бережный. А за окном разыгралась такая метель… Стив тем временем, не прерывая поцелуев, расправляется с собственным ремнём и берётся за форму Баки. Тянет с него штаны и, обеими руками помяв ягодицы, ладонью скользит между ними. Пальцы встречают влажную, податливую мягкость, и Стив, содрогнувшись, низко стонет, почти рычит, понимая, зачем Бак выходил. Неловко переступив пару раз, Баки выпутывается из брюк, и Стив не медля подхватывает его на руки. Он теперь легко удержит его на весу; Баки обнимает его ногами за талию, роняет руки на плечи. Прихватывает зубами манжету – на случай, если придётся погасить невольный вскрик. Лишние предосторожности. Стив имеет его достаточно долго, чтобы завестись. Баки чувствует всё очень ясно: член Стива внутри себя и его горячие ладони на ягодицах, размеренные, глубокие толчки, напряжение собственных мышц, жгучую пульсацию внутри и тяжёлое дыхание у плеча. Стив движется так, как всегда ему нравилось – крепко, мягко и медленно, давая ощутить себя в полную мощь, но тело будто не узнаёт его, не откликается, словно со стороны наблюдает. Баки ждал, что будет неприятно, больно, может даже, противно, что он не сможет расслабиться достаточно, чтобы Стив его взял, и ничего не получится. Всё намного хуже. Ему никак. Но вот Стив, одну руку оставив на заднице, перехватывает его под лопатками, входит резче, сжимает сильней и сдавленно стонет ему в шею, мелко вздрагивая. Повисает тяжёлая, вязкая тишина. Всё закончилось. Баки выпускает рукав изо рта. Стив аккуратно возвращает Баки на пол. Он мог не почувствовать через одежду и сейчас с удовольствием приведёт его к разрядке руками и ртом; целуя шею, оглаживая бока, спускается ниже… И встречает полное равнодушие. — Ты меня не хочешь, — глухо констатирует Стив. Баки молчит; на столь очевидное можно не отвечать. Стив не унимается, только теперь понимая: возможно, это не первый случай. — Почему не сказал? И Бак вдруг взрывается, неожиданно яркой вспышкой после долгого отчуждения. Сверкнув глазами, рывком подбирает с пола измятые брюки и бельё: — Стив, я делаю всё, что могу, чего ещё тебе нужно? «Я не хочу иметь бездушную куклу!» — чуть было не срывается Стив в ответ, но успевает вовремя заткнуться: меньше минуты назад он проделал это с завидным успехом. А теперь в нём встаёт на дыбы уязвлённое самолюбие, и осознание этого помогает прийти в себя. Требовать от Баки хотеть его уже чересчур. Стив наскоро оправляет собственную форму, дёргает вверх ширинку и, улучив момент, пока Баки воюет с ремнём, подхватывает его под спину и бёдра, отрывая от пола. Раньше Баки мгновенно взвился бы от возмущения, сейчас же только вяло упирается ему в плечи, пытаясь отпихнуть, но это и попыткой не назвать. Стив в три шага проходит в другой угол комнаты, бережно опускает его на диван, а сам садится перед ним на корточки. — Бак, что случилось? Баки долго молчит. Потом негромко роняет: — Устал. — И всё? — Скучаю по дому. — Я тоже, Бак, — Стив лукавит. Ему давно наплевать, где жить и где спать, его дом – там, где Баки. Его единственный друг. Единственная семья. И всё равно предлагает: — Давай я выбью тебе увольнительную? Слетаешь домой, отдохнёшь? Баки отстраняется, откинувшись к спинке дивана, ерошит волосы пятернёй. Едко усмехается куда-то вправо и вниз: — Что, такой больше не нужен? — и в первые секунды в ушах у Стива звенит, как от сильной пощёчины. Баки всегда был остёр на язык, но Стив и представить не мог, что эта злость хоть раз обернётся против него самого. Задетый, он едва не отвечает резкостью, но вдруг видит выражение его глаз. Баки всё ещё смотрит в сторону, и в глазах его нет упрёка, только тихая горечь и глубина. Раздражение стихает, как не было, Стив со вздохом обнимает его за бёдра: — Что мне сделать? Баки, кажется, тоже понимает, что перегнул. Отвечает гораздо мягче: — Ничего. Просто оставь, как есть, — и добавляет, будто уже через силу, — дождёмся передышки, я просплюсь, всё наладится. Стив кивает, вроде бы удовлетворённый ответом, и несколько минут они молчат. Больше всего на свете Баки хочется вернуться в казармы, рухнуть на койку и проспать чёрным сном до полудня, но Стив, сам того не замечая, его не пускает. Бездумно и тихо разглаживает большим пальцем морщинку на брюках у него на бедре. Баки не выдерживает первым: — Спрашивай. — Ты кого-то завёл? Он фыркает, подавившись тоскливым смешком, и чуть было не отвечает честным «да кто на меня теперь позарится», но вовремя сдаёт назад. Незачем вешать это на Стива. — Стив, если кого и можно завести в этой дыре, это вшей. — Я похож на большую вошь? — тут же лихо улыбается Стив, и в самом деле, одна эта жалкая попытка рассмешить его стоит медали. Но Баки правда невыносимо устал. Он лишь бесшумно хмыкает и, обозначая смех, дёргает вверх угол рта. Стив сникает: — Да, остряк из меня тот ещё. Ладно. Если я хоть что-то могу сделать, скажи мне, хорошо? — дожидается тихого кивка. — У меня сейчас собрание, наверняка кончат за полночь. Оставайся. Диван тут приличный, отоспишься в тишине и покое, никто тебя не потревожит… Он кивает опять. Стив целует его чуть выше колена, поднимается и уходит, погасив свет и тихо прикрыв за собой дверь. С собрания Стив возвращается рано, без четверти десять: кабинет пуст. Утром объявляют атаку. Сдержать слово не удаётся: последние недели он почти не спит. Миссии с каждым разом всё отчаяннее и злее, и со дня на день он ждёт, что прицел начнёт сбоить, а тогда Стив исполнит угрозу, выбьет ему увольнительную – и пиши пропало. Скрывая усталость, все силы Бак бросает на защиту Роджерса. Коммандос замечают, но не жалуются: снайпер у них один, а спин шесть, всех за раз не прикрыть, и если приходится выбирать, каждый выбрал бы прикрывать капитана. На его счастье, после очередной взятой базы Стива срочно вызывают в штаб, высвобождая Баки время на отдых. Трёх дней чертовски не достаёт. Вернувшись в лагерь с кипой новых целей, Стив сперва заходит к Филипсу, после – к Старку, и, встретив Гейба по пути, говорит, чтоб нашёл ему Барнса. Когда он наконец доходит до собственного кабинета, тот его уже ждёт. Неторопливо поднимается навстречу: — Звал? И Стив чуть было не роняет карты: — Господи, Бак, да ты зелёный весь! Баки ухмыляется вполсилы, опирается спиной о его стол: — Я тоже рад тебя видеть. Стив шагает к нему, расчесав пальцами чёлку, привычным жестом берёт лицо в ладони – острые скулы, круги под глазами, бледный, как тень, и потерял не меньше восьми фунтов. Чёрт, а может, всю дюжину. Вот идиот, так долго не замечать!.. — Ты был у врача? — Стив, мы это уже обсуждали… — Именно! И ты обещал, что отдохнёшь. — Я отдохнул. Стив роняет руки: — Оно и видно. Хватит, Бак, больше никаких отговорок. Ты немедленно идёшь в лазарет. Я не могу потерять лучшего бойца из-за дурацкой дизентерии! Баки кривится: — Так уж и лучшего. — Лучшего, — отрезает Стив. Баки усмехается невесело, но больше не спорит, точно из него разом выпустили весь запал. С минуту молчит; взгляд становится тусклым, расфокусированным, Баки смотрит в сторону и, нахмурясь, произносит рассеянно, чуть невнятно, без всякого выражения, как обычно говорят «завтра будет дождь»: — Снова будут колоть. Стиву кажется, лёгкие превратились в гранитную глыбу и придавили желудок. Он сглатывает через силу, мягко тянет Баки к себе. Сгребает в объятья одновременно крепко и бережно. — Не будут. Я кретин, Бак. Конечно, не будут. Тот даётся, устало и сонно обмякает в его руках, но Стив видит отражение в тёмном окне: взгляд его всё такой же стеклянный. — Я придумаю что-нибудь, — уверяет Стив его и себя. Стив придумывает идти проверенной, торной дорогой – к Старку. Стараясь не открыть всё же настоящего положения дел, осторожно сетует, мол, Коммандос ходят мрачнее тучи, бледные, спали с лица. Отравились, наверное, ему самому-то теперь не понять – переварит коня с подковами, и нет ли какого средства побезопасней, жалко ребят. Старк обрывает легенду на середине, понимающе хлопая его по плечу: — Старик, ты пришёл по адресу, — и достаёт припрятанные в платяном шкафу пару коричневых пузатых бутылок. Стив удивлённо пялится на безнадёжно дорогой коньяк. — Лекарство от всего, — смеётся Старк, — особенно если чаем не разбавлять. На привале по возвращении с миссии Стив честно отдаёт одну бутылку команде, что вызывает восторг куда больший, чем разгромленный вражеский форпост, а другую тащит в палатку Баки – тот, едва не свернув от зевания челюсть, не дожидаясь ужина, ушёл от костра. Стив тоже отказывается от супа и посиделок и, прихватив рюкзак, лезет в палатку. Баки и правда спит. Будить его рука не поднимается в лучшее время, а после миссии и подавно; коньяк вполне подождёт пару-тройку часов. Неярко засветив лампу, Стив устраивается рядом и достаёт планшет, по горячим следам набросать черновик отчёта для Филипса. Рисует по памяти схему базы, отмечает хранилище боеприпасов, пятнадцать ящиков с ручными гранатами, около тридцати – с автоматами, на вид модификация МР-43… — Стив… Стив поднимает голову от записей: — М? Но Баки по-прежнему спит. Стив возвращается к отчёту, припоминая число единиц спецтехники. Спустя пару минут Баки зовёт его снова. Отложив планшет, Стив перебирается ближе, отводит со лба упавшую прядь. Пальцам мокро; Баки прошибло холодным потом. Стив накрывает его поверх спальника собственной курткой и получше присматривается в неверных отсветах лампы, всерьёз подумывая будить, когда Баки вдруг, заметавшись, шепчет: — Не надо… пожалуйста, не надо, Стиви, родной, это же я… это я, Баки… Барнс… три… два, два… Стив!.. семь… А Стив всё смотрит и смотрит и смотрит, и точно тупой нож идёт от горла, не даёт вдохнуть, рассекает рёбра, продирает до самого нутра. «Просто устал», — бесцветно отзывался Баки раз за разом, избегая взгляда. «Старку нужна только моя кровь», — фыркал он, всеми силами уклоняясь от лазарета. «Сможешь отдать любой приказ?» — тоскливо спрашивал он, до последнего отказываясь верить. Разрозненные, окровавленные осколки вмиг срастаются в чудовищную картину. Не будь сыворотки, его бы вывернуло наизнанку от самого себя. А так только воздух обжигает горло. Докомандовался, кретин! Бак застывает перед ним, не просыпаясь, стиснув зубы и с силой выдыхая через нос, так, что вздрагивают ноздри, цепенеет всем телом, а Стив боится даже коснуться его, не зная, можно ли теперь. Не зная, как же теперь дальше. Как исправить то, что уже сказано, сделано – то, что выжжено в искалеченном сознании друга уродливой, незаживающей меткой? Как загладить вину, как объяснить – и вернуть всё, как раньше, как было, когда Стив жил простым и беспечным мальчишкой из Бруклина. Как вернуть… Но тот стонет – и Стив на чистом инстинкте обнимает его за плечи. Баки будто подбрасывает на постели – рванувшись, он шарахается в сторону, от рук, и пару мгновений затравленно глядит на него, хватая ртом воздух. Поняв, кто перед ним, ссутулившись, отводит глаза. Стив чувствует, как руки отнимаются судорогой. Баки зло, поспешно вытирает ладонью щёки, оставляя красные полосы жёстким форменным рукавом: — Прости, я спросонья не разобрал. И не желая красоваться перед ним непросохшим лицом, принимается расправлять скомканную постель, будто устраиваясь доспать часы, оставшиеся до рассвета, хотя оба знают – чёрта с два он теперь уснёт. Стив молча следит за его вознёй, собираясь с духом. Глубоко вдыхает: — Бак. Посмотри на меня. И дождавшись, пока тот наконец оторвётся от смятого спальника – красноглазый и бледный, с исхудалым, скуластым лицом – красивый настолько, что дух захватывает, на мгновение Стив забывает себя – а выдохнув, медленно, ровно говорит: — Я пойду за тобой. Баки только моргает рассеянно, непонимающе, и Стив повторяет значимей и весомей, с усилием, так, чтоб тот понял: — Куда бы ты ни пошёл, я пойду за тобой. И вот теперь-то, Стив надеется, работает – Бак застывает, точно под проклятием, едва приоткрывает рот – а потом мгновенно и неуловимо пустоту в глазах сменяет бешенство. Стив не успевает даже подставить руки – тот вцепляется в него, схватив за воротник, встряхивает и, сам не рассчитав силу, роняет на землю обоих. Ещё раз, для верности, прикладывает Стива об пол: — Не смей! Даже думать не смей, слышишь, не имеешь права, у тебя люди, у тебя команда, у тебя Америка, чёрт возьми!.. — Баки… — останавливает его Стив, наконец позволяя себе обнять его – и боже, как он скучал, как скучал, по его телу, по его теплу, по грохоту пульса под пальцами, но теперь уже можно – ладонями по бокам, по спине, по шее, ласково обхватить лицо. Стив тихо гладит его скулы, мягко, будто впервые, и повторяет тише: — Баки… у меня – ты. Тот глядит на него долгую секунду безумным, дрожащим взглядом – и сам целует его. Баки отпускает мгновенно. Ему не должно быть легче от мысли, что Стив покончит с собой, если Баки подохнет на очередном лабораторном столе, но ему легче, безобразно, отвратительно легче, он словно вырвался на воздух после долгих месяцев стылых промозглых подвалов. Теперь всё обойдётся, не будет больше ни шприцев, ни облучений, опытов, слепящего света и белых халатов; Стив его не отдаст. Сердце заходится бесконечным, обжигающе радостным нужен, нужен, нужен, даже таким, даже после всего, и душит горло истерический, пьяный, счастливый смех. Всё это немедленно требует выхода; Бак, чертыхаясь, сдирает со Стива ремень, непослушными пальцами выпутывает из формы, жмётся к нему и тут же пытается быстрее раздеть. Стив, смеясь его жадности, помогает, а избавившись от костюма, переворачивает обоих, роняет на так удачно расправленный спальник и подминает его под себя. Сначала только целует, нежно, голодно, чутко, в губы, под подбородком и в шею, не оставляя следов, но каждым касанием заставляя сипло стонать. Баки ёрзает под ним, притираясь, запустив пальцы в волосы, тянет к себе – Стив урчит и целует жарче, прогнувшись, трётся пахом о бёдра; губам теперь помогают ладони. Изголодавшееся по ласке тело, ощутив на себе знакомую тяжесть, признав любимые руки, расслабляется моментально, и Баки успевает спустить в штаны ещё прежде, чем это осознаёт. Когда Стив наконец раздевает его, перемежая поглаживания и поцелуи, у Баки снова стоит так, что хоть волком вой. Но Стив, конечно же, замечает. Смеётся ему в губы: — Не дождался? — Навёрстываю упущенное. Стив, будто извиняясь, ласково касается его между бёдер – тело, вздрогнув, само подаётся к руке. — Я скучал… Господи, как я скучал, Баки, прости меня… — Ладно, ладно уже, Стиви, хватит!.. иди ко мне. Стив накрывает его собой, не прекращая ласки, скользит рукой между ягодиц, трогает пальцами, обжигает головкой вход, и Баки знает, сейчас его сорвёт окончательно, лишит всяких мыслей. Но осталось ещё одно – последнее, важное, нерешённое – и он задыхается: — Стив! Стив!.. — тот, наконец оторвавшись от шеи, заглядывает ему в лицо: — Пообещай за мной не ходить. Обещай мне! Стив только фыркает: — Вот ещё! И не подумаю, — опережая протесты, снова целует, напористо и глубоко: — Иначе ты совсем перестанешь себя беречь. И не давая опомниться, толкается внутрь, быстрым, длинным, слитным рывком, вгоняясь глубоко и полно, выбивая, перехватывая вскрик губами. Баки вцепляется ему в спину, шумно вбирает воздух, замирая в ожидании нового рывка, и третьего, и ещё, и ещё, что есть сил стараясь больше не кричать, не желая упустить ни единой секунды, ни единого импульса их движений. Уходя в них, как в омут. Он едва различает над собой встревоженное лицо: — Бак… — зовёт Стив почти неслышно, замерев, стирает влагу с висков: — так больно? Баки одурманено вертит головой, изнывая от ощущений, бездумно просит: — Люби меня!.. Он совсем не осознаёт слова, не понимает, кто он и где он, и всё, что хочет, о чём думает – Стив!.. – но Стив понимает его лучше его самого. Толкается мягче, нежнее, целует щёки, губы, виски и, глядя в глаза потемневшими шальными глазами, откликается: — Я люблю. Я больше жизни люблю. Баки тянет его на себя, смеясь в поцелуй, и ему вдруг становится невыносимо, отчаянно мало Стива, мало, как никогда, как всегда – мало его рук, его поцелуев, всего его – и он приникает к нему сильней, льнёт губами к губам, обхватывает руками, бёдрами, телом, подаётся навстречу, вплавляясь, отдавая всего себя, – Стив, ощущая его движение, отзывается таким же рывком. И наверно, это всё-таки в голове, что бы там Бак ни думал, как бы ни насмехался раньше – но он стонет Стиву в рот, задыхается, дышит им, и ему хорошо. Ему как никогда хорошо. Стив не останавливается больше, не перестаёт целовать, и в горячих волнах наступающего оргазма он различает лишь бережные касания любимых рук и севшим голосом, бесконечно нежное: «Баки… Баки…» В летящем поезде подхватив чужой щит, отводя огонь на себя, Баки не сомневается ни секунды.