Немного о принцах, солнце и поцелуях.

Я не люблю солнце. И дело даже не в его вредоносном влиянии на мою кожу или огромной возможности смерти из-за этой сферы света после всего лишь десяти минут нахождения под его теплыми лучами, которые для меня совсем уже не являются такими милыми и безобидным — скорее подобны самым острым иглам под кожу, и ещё сверху бонусом котёл раскалённого железа. Дело совсем не в этом. Просто не люблю и всё тут. Зато я люблю ночь, очень люблю. Отсчитывая секунды до заката и немного подрагивая от восхищённого предвкушения последующих нескольких часов полного беззакония и свободы от всего. Когда можно подумать в тишине своего собственного, довольно-таки уютного, дома, мысленно обсудив с собой все волнующие тебя темы и события, поразмыслив над ними в уютном безмолвии лишь с самим собой. Когда ты в спешке выскакиваешь из своего пристанища, попросту забыв напялить непослушными руками эти чёртовы кеды, и взмываешь одним плавным движением высоко-высоко в небо, почти что касаясь кончиками собственных пальцев звёзд и других небесных тел, и раскидываешь руки в стороны — впускаешь в себя ту неизвестную и немного пугающую энергию, что игривыми волнами исходит из необъятного и загадочного для всех космоса, тёмной и искристой пылью проносясь у тебя в подсознании. А потом падаешь. Прикрываешь усталые веки и отдаёшься этому миру полностью. Без остатка. Когда ты часами сидишь и играешь на любимой гитаре где-нибудь в вековых льдах Снежной Королевы, бережно перебирая струны и отправляя послание-песню, созданную собственным голосом, в долгий и неведомый никому в землях Ууу путь; а оно летит стремительно, отталкиваясь шустрым эхом о ледяные скалы, и юркой змейкой бежит дальше. Когда до самого рассвета отрываешься на очередной вечеринке, заливая потом сцену и срывая голос до хриплого сипения, потому что энергия пронизывает твоё тело до кончиков пальцев и до цветных вспышек перед глазами, едва попробуешь смежить веки. А потом с разбегу — в самый центр толпы, полностью отдаваясь музыке и ритмичным движениям, вливаешься в танец и трясёшь своим несуществующим жиром до изнеможения, которого просто не может быть в силу некоторых особенностей твоей сущности; купаться в ярких огнях этого живого нечто, которое поёт и сияет изнутри. Становиться с ним одним целым, одной из многих песчинок отлаженной и в то же время хаотичной по своему существу системы. Когда можно просто быть собой, а не прятаться под огромной соломенной шляпой, которая по размеру превосходит тебя раза в два. Люблю острые ощущения. Прыгать в бездну, совершенно не зная её содержимого и протяжённости вниз, да и вообще её сущности. Чтобы живот от страха сводило, ё-моё. Правда, со временем такое понятие, как «страх», перестало существовать в моём лексиконе и что-либо значить. Бессмертие, оно такое. Ненавижу нытиков и плакс, хотя такое категоричное чувство «ненависть» слишком уж сильное для них. Просто не люблю и не понимаю. Не вижу смысла в поведении. Или всё-таки они вызывают во мне желание расхохотаться над их глупыми слабостями? Этот вопрос мы оставим не отвеченным, слишком неинтересно это слушать. Я не люблю воспоминания. Точнее, некоторые из них, но именно эти гадкие пятна занимают больший объём информации. Они вызывают слишком много неприятных ощущений, заставляют переживать не самые лучшие эмоции, пробуждают что-то старательно и усиленно спрятанное глубоко внутрь — под всю эту толстую броню из тонны язвительности, наглости и совершенной беспардонности, приправленных в лучших традициях жестокостью и грубостью. Ты начинаешь отходить от образа хулигана, меняешь совсем немного преувеличенную подростковость и раздолбайство на так непривычную задумчивость, серьёзность и… жуткую рассеянность. А эти отрывки из твоего прошлого продолжают своими тонкими, костлявыми пальцами оплетать шею и сдавливать её с каждым мгновением всё сильнее, заставляя задыхаться из-за собственных картин некогда жизни, некогда существования. А давно уже не бьющееся сердце заливает непроглядная тьма, такая липкая и гадкая на ощупь, что хочется поскорее сбежать и спрятаться как последний трус или пугливый ребёнок, чтобы никто не догнал, никто не напомнил —да, это было. И вездесущая вина. За то, что жив, а не валяешься, как и те призраки прошлого, в сырой земле на глубине двух метров. Но я люблю мгновения. Яркие, живые и подвижные. Грустные, блеклые и глухие. Делать то, что вздумается, лететь туда, куда пожелаешь, целовать того, кого всегда хотелось. Жить сегодняшним днём, этой минутой и секундой. Прыгать, щипать, бесить, раздражать и доводить до белого каления, а потом безудержно хохотать над самой тупой шуткой во всей Вселенной. Сходить с ума от любви и утопать в гнилом одиночестве. Разве не это все остальные называют обыкновенным счастьем? Ах, да, гадкое одиночество я точно ненавижу. Во всех красках и понятиях этого слова, с самым глубоким смыслом. Но эта тема уже исчерпала себя благодаря Ему. Ну так вот, а ещё мне до жути нравятся занудные и слишком умные принцы. Один. Со всем своим самолюбием и жуткой гордыней, которая временами переходит все границы. Со всем огромным занудством и постоянными лекциями по поводу поведения и прочей подобной ерунды, из-за которых хочется временами приложить об стенку или высосать добрую половину красного из его дохлого тельца, чтобы сереньким стал, как мышка. Но я благоразумно сдерживаю эти животные порывы. С его дурацким чувством ответственности за других, а особенно за свой Сахарный народ. С его нескончаемыми экспериментами, которые иногда бывают очень даже опасными, но в большинстве своём жутко скучные и нудные, так что моё сознание покидает меня и бежит в мир Морфея уже после пяти минут Его нескончаемой болтовни насчёт какой-нибудь очередной супер кислоты или гениальной формулы, с помощью которой может быть приготовлен эликсир, спасающий жителей Конфетного королевства от смерти. Я люблю бесить его и выводить из себя своим поведением. Вламываясь в покои Его Величества посреди ночи или дня, неважно, без приглашения и начиная совершенно по-хозяйски летать по комнате, постоянной болтовнёй и всякими шуточками действуя Принцу на нервы. Балуясь в его лаборатории и как бы случайно разбивая очередную стеклянную колбочку с важным для чего-то там химикатом или напяливая на себя его белый халат. А он весь петушится, забавно хмурит брови и сжимает непозволительно мягкие розовые губы в тонкую полоску, всем своим видом давая ощутить почти что материально своё огромнейшее недовольство и волны слабого раздражения, которое только начинает зарождаться, но уже в скором времени прозвучит таким привычным: «Маршалл, ты — идиот!». И эта капризная принцесска развернётся вокруг оси на маленьких каблучках своих привычно розовых ботинок, оказываясь ко мне спиной, гордо вскинет свой аккуратный носик и скрестит руки на груди. А я быстро оказываюсь перед немного удивлённым, но таким красивым лицом и чмокаю в гладкую щёку, быстро отлетая к самому потолку. Минута на осознание происходящего — я уматываю в открытое окно под аккомпанемент грозных и визгливых криков, имея счастье напоследок лицезреть красную, как клетки моей собственной рубашки, мордашку смущённого принца. Терпеть не могу, когда Он плачет и грустит. Всегда гордо расправленные и поднятые плечи опускаются, вечно прямая спина сгорбливается, и он как будто скрючивается, пытаясь закрыться от всего мира и от причины своей грусти, превратившись лишь в жалкий маленький клубочек, придавленный огромным весом своей печали. А я чувствую себя ужасно, не имея возможности хоть как-то помочь. Прижимаю к себе, крепко-крепко, и целую в макушку, пытаясь хоть как-то успокоить. И ты жмёшься, доверчиво льнув к моему холодному телу, всхлипывая и утыкаясь едва покрасневшим от плача носом в бледную шею. Так не должно быть, Он должен всегда улыбаться. Ведь его улыбка прекрасна: обычно сведённые к переносице в задумчивости или недовольстве брови расправляются, что уже является большим чудом; в глазах пляшут весёлые огоньки, а на щеках появляются такие милые ямочки. И Он светится изнутри, заполняя и мои дыры в прогнившей с годами душе, и греет этим светом, вытягивая из холодной бездны одиночества. Его смех звонкий, немного отдающий совсем незначительной хрипотцой, что совсем не портит и не оскверняет, скорее делает более тёплым и притягательным. И он искренний, совершенно искренний и чистый, а я не могу не поддаться этому очарованию и не улыбнуться в ответ. И засмеяться вместе с ним, заражаясь его необыкновенной энергией. Я хочу, чтобы Он улыбался. Люблю просыпаться с ним по утрам. Всегда такой уверенный и педантичный днём, по утрам Его Высочество лишено всех этих качеств и своего привычного характера. Он медленно, словно нехотя, откидывает край тёплого розового одеяла и так же медленно садится на кровати, лениво потирая кулачком глаз, а ладошкой другой руки прикрывая такой душераздирающий зевок. Я понимаю всю тяжесть подъёма по утрам. Принц весь помятый, с забавными красными полосами на лице из-за неудобного положения на подушке — я еле сдерживаю смех, — с сонными фиалковыми глазами, немного покрасневшими и припухшими из-за продолжительной работы в лаборатории, с беспорядочно торчащими во все стороны розовыми волосами, которые я заботливо взлохмачиваю, обращая тем самым на себя внимание. Он разворачивается, тепло улыбаясь и протягивая руку для того, чтобы сделать то же самое. Один рывок — и ещё сонная тушка приваливается к боку, укладывая свою светлую голову мне на плечо. Тепло. Хорошо. А волосы как всегда пахнут карамелью. Такой домашний и уютный, как большой плюшевый мишка, которого так и хочется задушить в крепких объятиях и нет никакого желания отпускать от себя. Я люблю целовать Его. Резко, грубо, быстро. Тягуче медленно, нежно и ласково. Как угодно. Впиваться собственными устами в эти мягкие аккуратные губы, сминая их в нежной пытке. Провести языком по верхней, а потом и по нижней, немного надавить и заставить впустить внутрь, чтобы исследовать всё. Кусать, оттягивая поочерёдно, терзать, зализывая после кровавые ранки и сцеловывая сладкую жидкость, довольно щурясь от удовольствия. И получить долгожданный тихий стон, как награду, звучащий приглушённо из-за поцелуя, ловить судорожные вздохи. Ощущать пальцы, которые цепляются за твои плечи, как за единственное спасение. Его щёки покрывает густой румянец, дыхание сбивается, а непослушные ноги так и норовят подогнуться и уронить на кафельный пол замка. Быстро подхватываю, обвивая тонкую мальчишечью талию, и не даю свалиться. Принц красив и мил. Не смазливо. Великолепен в своих утончённых, но при этом не менее мужественных чертах лица: со своими немного раскосыми фиалковыми глазами, которые заставляют волну мурашек ползти по спине, с немного долговязой фигурой. Целиком и полностью. Я целую шею, легонько прикусывая нежную кожу. Сладко. Целую каждый палец на правой руке, неотрывно наблюдая за так приятным мне смущением Принца. Моего. Только моего. И он неловко переплетает свои тонкие пальцы с моими и прижимается уже влажными губами к уголку рта, целуя в ответ донельзя невинно, заставляя счастливо щуриться и пыхтеть, как идиот. Мне, правда, нравятся занудные и слишком умные принцы. Один, в частности. С его кучей странностей и ужасных привычек, о которых лучше промолчать и лишь загадочно похихикать. — Хэй, Гам. — Чего тебе? — раздаётся недовольное в ответ. — Я люблю тебя. Судорожный вздох. Разбитая склянка. Объятья. Кажется, не просто нравятся.