Жукова больше нет

Жукова больше нет. И смысла в жизни тоже. Есть потерявшая значение цель, к чертям ненужные перспективы и место под солнцем, но Жукова больше нет. Жукова больше нет. И как жить дальше — неясно. Формально она в порядке. Неправда, что ночами с лезвием играется и не проснуться хочет, — ложь. Да и заснуть она не может. Мечется по кровати, руки заламывает и кричит, скулит, стонет. Спать не может, есть, дышать через раз может, потому что горло сдавливает, а внутри огромный ком скручивает легкие, разрывает на части голову, и в себе больше спрятаться не выходит — там Адское пекло, там пилигримы поют о Жуковке. О потерянной для неё навсегда Жуковке. В постели холодно, невыносимо, отчаянно, больно. И заснуть невозможно, не уткнувшись в Жуковку, не зарывшись в её объятия, не греясь в Жуковке. Такой нелепой себе кажется, глупой и слабой, непростительно слабой и приторно-нежной, слащавой. А главное — не было этого до Жуковки, да и никто не скажет о высокомерной особе с холодным взглядом, что она нежная, слабая и ранимая. Потому что на баррикады лезет, потому что никому ничего не скажет, потому что никто её черт возьми кроме Жуковки не знает. И не надо. Верните Жуковку. Дайте Жуковку. Ей нужна Жуковка. Её Жуковка, а не какая-то ещё. Потому что пусть может такие есть, пусть может их даже много, но её Жуковка только одна. И других не надо. Она ненавидит смешивать, ненавидит сравнивать, ненавидеть полутона, потому что чувства должны быть прозрачными, чистыми, потому что, если сейчас встретит похожего на Жукова, захлопнется, закроется и сбежит. Рыдать в подушку. Вспоминать Жуковку. Ненавидеть себя. Жукова больше нет. И смысла быть сильной — тоже. Формально она все такая же, формально она обязательно выкарабкается из липкой серой паутины когда-нибудь, формально во всем виновата только она, формально выбраться можно, формально ничего не случилось, формально она в порядке и лучше обычного, но…Жукова больше нет. Жукова больше нет, и она впервые проиграла. А может, не впервые. Но все, что было до этого, утратило значение. И Жук права — никаких проблем у неё никогда не было, зато сейчас есть, точнее нет, Жуковки больше нет, а всё остальное не имеет смысла. Чувствует себя побеждённой. Ещё никогда с такой покорностью не принимала это, но только верните Жукова, пожалуйста, верните Жукова. Её тянет толпа, и она улыбается, смеётся, но все равно плачет о Жуковке. И вообще она искренне улыбалась только с Жуковкой, и смеялась с Жуковкой, и кричала навзрыд и артачались с Жуковкой, как ни с кем другим. Люди чувства…хуювства, блять. Зациклилась на себе, вбила в голову, что тонкая натура, и это позволяет страдать, истерики вечерами закатывать, потому что, видите ли, она больше не может, устала и сил нет. Поэтому, конечно, надо срываться на Жукове, именно Жуков виноват в том, что она задралась, а не её окружение и гиперболированная значимость себя. Жуков то, Жуков сё, Жуков достань мне звезду с неба, Жуков посмотри какая я слабая и несамостоятельная! Жуков я не слушаю твои утешения, Жуков мне плохо, Жуков я умираю, морально задыхаюсь и чахну! Обыкновенная идиотка. Сама бы не выдержала и недели на месте Жуковки, но на это было плевать. Как же — Жуков поймет, Жуков такой хороший, такой, черт возьми, милый, родной, уютный, нежный, и плевать, что этого от него днём с огнём не сыщишь и забота пинок под зад напоминает — ей большего и не надо, это она чересчур ранимая, глупая, мечтательная, настолько, что самой порой противно, но ничего с собой сделать не может. Вьётся вокруг Жукова и только не мурчит. Но Жукова больше нет. И как жить дальше — неясно. Потому что ложь всё это. Потому что ни черта она не справится. Потому что зависима. Потому что удовольствие разом вычеркнули из жизни с уходом Жуков. Какой героин…верните Жукова, у неё ломка, ей больше одной невыносимо, сколько бы раз над Жуковым не насмехалась и не пела оды своему гордому одиночеству. Бред. Бред. Бред. Ересь. Верните Жукова. Пожалуйста, верните Жукова. Устала. Переживать устала, не спать устала, одна устала. Дайте Жукова. Пожалуйста, дайте Жукова. Она зароется в объятия, закроет глаза и уснет, улыбаясь. Её не будут мучить кошмары, не будет утренного забытья, в котором она бредит Жуковым, а потом просыпается в слезах. Дайте Жукова. Невозможно без Жукова. И в петлю лезть хочется, но даже это так не страшно, как отсутствие Жукова.