Воспитание себя

Тяжелые крупные капли дождя бьют по лицу, а на светлеющем вдалеке небе начинают четче проявляться очертания острова. Раскат грома и звук бегущих ног. Девушка останавливается на краю обрыва, нависающего над давно опустевшей деревней, и замирает только на долю секунды, самую малость, чтобы перевести дух. В боку стреляет, а перед глазами прыгают мушки. Пытается выровнять дыхание, но, кажется, воздух никак не хочет входить в легкие, а мысль о том, что она может отключиться, прямо здесь, на месте, прерывается хрипом приближающейся погони. - Вот дерьмо! На спуске нога поскальзывается на мокром от дождя камне. Не удержав равновесия и только в последнюю секунду успев сгруппироваться, она кубарем падает вниз. Нет времени думать о том, как эти, не отличающиеся особой грациозностью и ловкостью твари, оказываются на земле раньше нее. Так же как нет времени встать или отползти. Тем не менее, между ней и двумя ходячими трупами остается не больше пары шагов, а лом, предательски выскользнувший из рук при падении, исчез в зарослях крапивы. Мойра вытаскивает из-за пояса чудом не потерявшийся пистолет. Мокрые пальцы скользят по рукояти, но через секунду грому вторит выстрел. Второй. Третий. И щелчок. Щелчок неудавшегося четвертого выстрела. Второму монстру достается только одна пуля и, завалившись на землю, то, что когда-то было мужчиной, цепляется за девичью ногу, чуть ниже колена. От уродливых пальцев на коже остаются кроваво-грязные разводы. - Блядь… Да… отцепись же ты уже! Требуется несколько ударов свободной ногой по гниющему и сочащемуся слизью черепу, прежде чем чудовище ослабляет хватку на лодыжке, и девчонка вырывается вперед. Цепляясь за траву, с корнем выдирая ее, добирается до зарослей и лишь морщится, не более, когда волна жжения окатывает неприкрытые курткой кисти: на ближайшие несколько секунд у нее есть проблема серьезнее. Шершавое железо ложится в руку, и Мойра еще раз ударяет пытающееся подняться тело по голове. Становится одной ногой на спину твари и всаживает лом немного ниже основания шеи, дробит хребет. Но даже теперь передохнуть не представляется возможным. С бледных и обветренных губ срывается очередное ругательство, когда она понимает, что к ней приближается железноголовый. - Да хоть минуту передышки можно, ну? Жестяное ведро!? Падает на землю. Всем телом вжимается в жухлую траву и чувствует, как футболка насыщается не впитавшейся в землю водой, а над самым затылком, рассекая воздух, пролетает дубина гиганта. «Полагаю, это значит «нет». Девушка знает, что ей опять влетит от старика за то, что она везде сует свой нос, лезет, куда не следует, выходит ночью, да еще тратит стратегически важные и действительно бесценные патроны. Но это только в том случае, если ей удастся добраться обратно живой. Крепче сжимает зудящие пальцы на ломе, в полуприседе проскальзывает под рукой и ударяет монстра по спине, что есть сил. Впрочем, это действие должного эффекта не имеет: железноголовый распрямляется, переступает с ноги на ногу и разворачивается вслед за жертвой. От следующего его удара Мойре уйти уже не удается. Ее откидывает на пару метров в сторону, а тупая боль обжигает левую руку и грудь. Спиной она чувствует каждый камень, что впивается в потрепанную куртку, и не сдерживает громкого стона. Нерасторопные и тяжелые шаги мутанта почти не слышны из-за пульсирующего шума крови в ушах и дождя, стучащего по сломанным деревянным воротам. Патроны закончились, а ломом его сейчас не одолеть. Выбор не велик: бежать. Просто бежать, не оглядываясь. Меся ногами мокрую землю, кидается вглубь деревни, петляет между домами, почти падает на поворотах, но не замедляется ни на секунду. Поразительно, как адреналин заставляет забыть о том, что в иной ситуации после подобного приключения, она бы и шагу не смогла ступить. Но сейчас, когда холодный ветер хлещет по лицу, а из-за спины подгоняет леденящий душу рев, в голове бьется лишь одна мысль: «Черта с два я сдохну на этом острове». Наконец, из-за поворота, утопленная в скале, возникает дверь в канализационные шахты. Ржавая и покосившаяся, она щерится облупившейся краской, когда-то грязно-зеленого цвета, а скрежет петель, разносящийся по округе, когда Мойра дергает ручку, гостеприимно приглашает всех тварей отобедать тощей девицей. - Ну же, давай! Срань! Пробирается внутрь через узкую щель – насколько удалось открыть - и тянет дверь уже на себя, а сердце готово вот-вот выскочить от одного вида чудовищ, что вылезают из-за каждого угла и стремительно приближаются к ее укрытию. – Давай! Зажмуривается, когда по двери приходится удар дубины, и кусок железа встает на свое место. Захлопывается плотно, что даже ветру не просочиться. Дрожащими руками задвигает громоздкий засов, достает из подсумка фонарик и осматривает уходящие вглубь покрытые плесенью стены. Едва удерживает его, услышав как из угла выпрыгивает крыса и бесследно скрывается на нижних этажах. Когда становится понятно, что она не загнала себя в ловушку еще более страшную, и здесь в темноте безопаснее, чем снаружи, ставшие ватными ноги подкашиваются, и Мойра оседает на пол. Боль, почуявшая свое время, горячим свинцом разливается по телу, опоясывает, заключает в кокон. Давящий на запястье браслет бьет по глазам пронзительным красным светом. К горлу подступает тошнота, но уже давно пустой желудок сжимается, сводя живот судорогой, словно сопротивляется жалким попыткам девушки выжать из него последние соки. - Все хорошо… руки-ноги целы, мутации нет… все… как же все… охеренно плохо, мать твою…- Прижимается лбом к щербатой стене, зажмуривается, но не дает себе даже всхлипнуть. - Нет, нельзя. Нельзя быть слабой… Нельзя. Грохот по ту сторону двери не прекращается.

***

- Что ты хочешь услышать? Я облажалась. Хочешь извинений? Прости. Превозмогая боль, Мойра садится на продавленное кресло и прикрывает глаза: даже малейший вздох отдается болью в грудной клетке. В этот раз она решает не спорить со стариком и молча слушает брюзжание, пытаясь отвлечься от давящих на виски наковален. - Мне твоими извинениями подтереться и выбросить. Знаешь, они могут казаться безмозглыми тварями, но соображают явно лучше тебя и, если они найдут ход... «Я закрыла дверь изнутри». -Что ты вообще там делала? Сказал же, ночью не выходить. «И навсегда застрять в этом бермудском треугольнике? Увольте». - Все ищешь способ выбраться? «И не перестану». Слышит как старик тяжело вздыхает и, шаркая по полу вонючими ботинками, подходит к железному ящику, служащему одновременно и допотопным сейфом, и прикроватной тумбой. С первого раза не попадает ключом в замок, и от царапающего звука волосы на загривке встают дыбом. Она сводит брови на переносице, но глаза не открывает. Дребезжание и стук продолжаются совсем недолго, пока мужчина не кидает ей на колени небольшой и совсем невесомый бумажный сверток. - Компресс на руки сделай, легче станет. И отдохни хорошенько, а завтра опять пойдем на охоту. Он берет винтовку и уже на пороге бросает жестко и отрывисто, даже не глядя на девчонку. - Вся твоя жизнь теперь здесь, крошка. Остров – твой дом. Научись уважать это место, или будешь иметь с ним дело один на один. Мойра вздрагивает от громкого стука двери и закусывает губу, а пальцами впивается в обтрепанные, выцветшие красные подлокотники. «Гребаный остров». Ей претят эти слова, но еще больше ее воротит от понимания того, что старик прав. Продуваемый всеми ветрами остров, посреди неизвестности действительно похож на кусок суши, выпавший за пределы координат. Сколько долгих часов Мойра провела, вглядываясь в небо и в горизонт, сжимая околевшими пальцами найденную на шахтах ракетницу, но не было ни самолета, ни корабля, ни даже дрянной лодки. А тишину безысходности нарушали лишь крики чаек, редкий грохот обрушающихся зданий да визги вечно голодных тварей. Трудно поверить и еще сложнее смириться с тем, что ты в ловушке, на богом забытом клочке суши. Сама по себе. Сначала, она даже пыталась искать ту девочку, которую они с Клэр встретили в городе, но все безрезультатно. Страшнее всего здесь остаться наедине с самим собой. Ведь с голоду никто из них не умрет: и Мойра, и старик справятся и поодиночке. Но вот сохранят ли ясный разум – это уже другой вопрос. Сквозь ресницы смотрит на сверток, в который завернуты высушенные травы – пожелтевшая от времени местная газетенка, датированная пятидесятым годом, незнакомый язык и улыбающиеся лица на фотографии. Она научится уважать остров. И, черт подери, заставит уважать себя.