Я всегда буду рядом.

Вам знакомо то ощущение, будто на душе взаправду скребут кошки, а сердце с невероятной силой сжимают тиски, не давая шанса на спасение; чувство использованности с каждым разом разрастается все больше и больше, и ощущаешь себя не человеком, а безвольной куклой, что должна лишь потакать своему хозяину, не имея возможности вставить свое слово. Чувствуешь себя выжитым лимоном после каждой ссоры и скандала. Хотя начинается все довольно безобидно – простой разговор, который, впоследствии, влечет за собой конфликт мирового масштаба, а после, когда слезы пролиты и слова сказаны, на душе остается неприятный осадок от осознания того факта, что сделал неприятно любимому человеку. И, вроде бы, хочется извиниться, но чертого чувство гордости, словно цепи, сковывает тело, заставляя захлебываться в собственной эгоистичности и разъедающем изнутри чувством вины. И вновь очередная ссора, повлекшая за собой все изложенные выше события. Кисэ толком и не помнил, с какого момента их отношения с Аомине стали давать трещину, разлом. Но факт остается фактом. Может быть, они просто устали друг от друга, или же, как говорится, не сошлись характером? Мягкость и открытость, присущая темпераменту Реты, казалось бы, идеально дополняла импульсивность и, бывало, грубость его партнера, но, возможно, бытующее в народе мнение про противоположности, не распростронялось на эту пару. Поспешив поскорее скрыться с глаз Дайки, дабы вновь не начинать ругаться или же, чтобы не разрыдать на глазах у этого, словно непробиваемая скала, парня, как бы это не звучало, Кисэ решил уйти в спальню – сбегать из квартиры, в которой они жили, было бы слишком глупо и опрометчиво, в конце-концов, в таких случаях, совесть Реты брала верх над разумом, и, будучи вынужденным извиниться перед Аомине, Кисэ возвращался, а потом все это повторялось вновь и вновь. Но, что, наверное, больше всего огорчало блондина, Аомине никогда не находил в себе силы просить прощение первым – это было выше его сил, да и раздутое до несовершенства чувство собственного достоинтсва, хуже змеи, оплетало его тело и разум, не давая сделать первый шаг навстречу Кисэ. В комнате, в которой находился блондин, была кромешная тьма – закрытые темные занавески не пропускали в помещение ни лучика света, исходившего от полной Луны, что ярким пятном выделялась на иссиня-черном, ночном небе, а маленькие огоньки звезд, словно кто-то рассыпал множество ярких фонариков на ночной купол, придавали этому времени суток некой изысканности и августовской красоты. Кисэ сидел на небольшой, старательно застеленной двуспальной кровати, поджав под себя ноги и, зажав в руках хлопковую подушку, уткнулся в нее носом, неслышно роняя на оную чистейшие, словно хрусталь, слезы, из-за чего на подушке образовалось небольшое влажное пятно. Голову Кисэ посещали миллионы мыслей, из-за чего та отвратительно гудела, еще больше усугбляя и без того ничтожно-плачевное состояние легкого форварда Кайджо. В данных момент просто хотелось откинуться головой на подушку, блаженно закрыть глаза и забыть про Дайки, про все ссоры и переживания, но мысли, что предательски лезли в голову, мешали расслабиться и отдаться спокойствию и умиротворению ночи. Тот период жизни, что Кисэ посвятил этому человеку, хотелось представить каким-нибудь некачественным романом с плохим концом, а после: скомкать, разорвать, сжечь страницы этого произведения, навсегда вычеркув из памяти того человека, что создал для него эту чертову жизненную книгу. Поглумиться над автором? Нет, это не в его понятиях. Лучше молча сойти со страниц и забыться в глазах читателей и автора – так будет правильнее. Сейчас Кисэ выглядел дейстительно жалко: красные заплаканные глаза; пустой, даже скорее отсутствующий взгляд, будто смотрящий сквозь существующую материю времени и жизни; взъерошенные, когда-то аккуратно зачесанные светлые волосы; и легкая дрожь, отдающая по всему телу, заставляя того подрагивать то ли от ночного холода, то ли от только выплаканных слез – не так, как его привыкли видеть надоедливые до ужаса фанатки: веселым и беззаботным юношей. Сейчас Рету очень хотелось хорошенько встряхнуть, дабы отвратительное и потерянное его состояние вмиг сменилось радостным и привычно приподнятым. Погруженный полностью в свои мысли, Кисэ не обратил внимание на открывшуюся дверь, сопровождаемую легким ее скрипом и тяжелыми шагами. Небольшой и яркий лучик света, исходившего от коридорной люстры, проворной змейкой проник в комнату, но тут же, сопутствуя резким хлопком закрывающейся двери, исчез. Оторвавшись от легкой дремы, Кисэ уловил шум закрывающейся двери и тяжелых шагов, что приближались к нему, но реагировать на это не стал. Аомине все это время, что Кисэ находился в спальной комнате, не мог спокойно соображать. Его мучило странное, доселе незнакомое ему чувство – чувство вины. Вначале, Дайки хотел лишь переждать, думая, что это чувство само покинет его, но с каждой секундой его душа начинала болеть все больше и больше, а в сердце поселилась странная и необъяснимая тревога. Поэтому, наплевав на все свои принципы, будто под действием определенного гипноза, или же наркотика, что вызывает смертельное привыкание, твердым шагом Аомине направился в спальню, где сейчас находился Рета. Аккуратно, будто боясь спугнуть блондина, Аомине открыл дверь в спальню. Перед глазами юноши представилась до боли жалкая, заставляя внутри все сжаться, а сердце биться в учащенном ритме, картина: Кисэ, поджав под себя ноги и подрагивая всем телом, уткнулся носом в подушку. Было не понятно, заснул ли он в такой своеобразной позе, или же просто игнорирует существование Аомине, но от одного его вида становилось не по себе, особенно зная, из-за кого Кисэ сейчас в таком подавленном состоянии. Неслышно закрыв дверь, Дайки двинулся в сторону Кисэ, мысленно составляя в голове возможный диалог с последующим разворотом событий, но все полетело в тартарары, как только Дайки присел на кровать, обращенный к спине Реты. Внезапно, поддавшись неизвестному порыву нежности, Аомине резко, чем поверг в шок блондина, обнял того со спины, соединяя руки на талии Кисэ и с силой прижимая к себе, будто боясь, что Рета куда-то убежит или, вдруг, исчезнет, оставляя Дайки совершенно одного. Чувствуя тепло, исходящее от груди темноволосого, Кисэ начал потихоньку успокаиваться, переставая дрожать. А вырываться у блондина не было и в мыслях. Умиротворяющая тишина распространялась по всей комнате, наполняя ту уютом с толикой родного человеку тепла. Молодая пара сидела на двуспальной кровати: светловолосый юноша, сжавший в руках хлопковую подушку и брюнет, прижавшийся всем телом к блондину. Совершенная тишина заполняла комнату, и никто из мужчин не смел нарушать ее, лишь такт бьющихся в унисон сердец, чем-то разбавлял эту прекрасную слуху тишину. — Рета... — немного хрипловатый мужской голос раздался над ухом Кисэ, опаляя нежную кожу шеи блондина горячим дыханием, — Что бы ни случилось – я всегда буду рядом. В эту фразу Аомине вложил всю свою любовь, все свою привязанность и тяготу к этому солнечному юноше, на что был способен. И этих слов более чем хватило, дабы позабыть все ссоры и все обиды, и тот незначительный огонек давно затоптанной любви, что теплился в душе Кисэ, вновь вспыхнул сладострастным пламенем, заставляя, поддаваясь мимолетному порыву чувств, соединить уста юношей в нежном, полном чувств поцелуе.