Механическое искусство

Я не думал, что когда-нибудь дойдет до такого. В детстве, сочиняя свои первые стишки, не заботясь ни о смысле, ни о ритме, я даже не думал, что когда-нибудь смогу назвать себя поэтом. Из-под шариковой ручки выходили поражающие своей глупостью строчки, издалека похожие на стихи, а родители удивленно хлопали глазами и притворно восклицали: «Надо же! Это ты написал?». Позже, в подростковом возрасте, стихи окрепли, стали содержать рифмы чуть более сложные, чем «тебя — меня», и получили первые ошметки смысла. Тогда я впервые увидел в глазах друзей не притворное удивление от того, что действительно напоминало поэзию. Тогда я впервые подумал: «А что, если…». Но мысль была тогда ещё не сформированной, вялотекущей. Ближе к семнадцати годам стихи стали действительно стихами. Появилась рифма, метафоры, нестандартные пути, начал обрисовываться стиль, который одна девушка однажды даже назвала «неповторимым». Думаю, я не настолько хорош. Впрочем, теперь больше никто не сможет написать нечто неповторимое. Помню, как впервые читал свои стихи девушке. Я страшно волновался, заикался и сбивался, но смысл, кажется, она уловила. С тех пор стихи иногда помогали мне с девушками, хотя эффект никогда не был столь сильным, как я надеялся. Не знаю, с чем это было связано: то ли я был недостаточно хорош, то ли во времена моей юности поэзия уже истратила своё значение. И, хотя в первом варианте я никогда не смогу полностью увериться, второй теперь стал настолько правдивым, что кажется, протяни руку — и ощутишь, как с каждой секундой значение поэзии, как и всего искусства, стремительно угасает. Хотя, кажется, угасать уже нечему. Первый томик стихов, изданный самостоятельно. Малое количество копий, ещё меньшее количество людей, которым действительно интересно, что я там черкал в своих блокнотах. Блокноты… Я частенько писал в своем телефоне, раскачиваясь в летнем саду на качелях, банально вдохновленный луной и ночными тенями, окружающими меня. Телефон вмещал так много стихов, и готов был всегда, вне зависимости от того, в автобусе ли я, или в кафе, или где-то ещё. Но ничто никогда не сравниться с тем чувством, которое я испытывал, пока моя рука торопливо, неровным, скачущим почерком выводила строки на бумаге. То чувство творения, созидания до сих пор преследует меня каждый раз, как я берусь за шариковую ручку и помятый блокнот, озаренный мыслью о виде из окна, или об отражении луны в грязной луже. Позже всё завертелось. Сборники стихов, литературные вечера, встречи с малочисленными поклонниками… Они всегда были очень добры ко мне, прощая несмешные шутки, откровенно глупые мысли, и ловили каждое моё слово в короткие минуты этих встреч. Признаться, я упивался их вниманием к моей персоне, хотя чаще мне было неловко. Я любил писать стихи. Есть что-то в том моменте, когда поднимаешь взгляд в поисках удачного выражения, и задумчиво осматриваешь окружение в попытке найти подсказку. И как же мне нравилось, поставив финальную точку, окинуть взором только что родившиеся строфы, свежие, чистые, ещё свободные от чужих глаз, пока что только мои. Вряд ли кто-то ещё когда-нибудь испытает это чувство. Не уверен, когда началась эта проблема. Быть может, ещё когда я был совсем юн. Помню, как смотрел ролик в интернете: робот, собранный из конструктора, играет композицию на гитаре. Я смотрел и усмехался: с щелчком он переставлял аккорды, дергал нужные струны, но можно ли было сказать, что робот музицировал? Конечно нет. Тот робот действовал механически, и, по сути, мало чем отличался от плеера, который проигрывает очередную популярную песню. В этом не было души, в этом не было вообще ничего, кроме заданного заранее алгоритма. Так и продолжилось. Гораздо позже я узнал, что пока я смотрел ролик, в мире уже существовала музыка, созданная машиной. Технология, созданная чтобы писать композиции без вмешательства человека в процесс. Показатель величия человеческого интеллекта, показатель могущества технологии — и своеобразная насмешка, плевок в лицо композиторам — вы не нужны, машины умеют делать это без вас! Когда я был подростком, я наблюдал за продолжавшимся стремительным ростом технологий. За несколько лет до моего рождения видеомагнитофоны были далеко не у всех. Через несколько лет после — даром никому не нужны. Лет в четырнадцать я думал: со временем машины смогут делать за человека всё — кроме искусства. Я до сих пор думаю, что не ошибся — всё это не искусство, а его заменитель. Как бесконечные ароматизаторы и пищевые добавки — запах и вкус есть, но мы знаем, что это НЕ ТО. Хотя, казалось бы, в чем отличие для простого обывателя? Похоже, ни в чем. Написанная компьютером музыка не стала для меня тревожным колокольчиком, хотя должна была. Не раз слышал, что, мол, «музыка — это математика», и получил подтверждение. Стоило бы задуматься, что одной музыкой дело не ограничится. Роботы играли в шахматы и побеждали. Роботы отбивали мячи, выигрывали в камень-ножницы-бумагу. Роботы делали всё больше вещей с такой простотой, что человеку становилось с ними неинтересно — людям просто не оставляли шанса на победу. Для меня всё было в порядке, пока не случилось это. Робот нарисовал картину. Я долго не мог понять, где здесь смысл, как такое вышло. Робот не распечатал изображение, не скопировал чей-то рисунок, не нарисовал его по заранее заданной программе. Механической рукой он взял кисть и написал несуществующий пейзаж. Прекрасный, поражающий воображение пейзаж. В рисунке всё было идеально: палитра, формы, каждый мазок был сделан словно рукой гения. Но это был не гений, это была машина. Я никак не мог понять: как? Как машина, не наделённая сознанием, смогла понять, что красиво, а что нет? Как технология, не наделенная интеллектом, смогла творить? «Это просто математика» — рассмеялся в интервью один из создателей той дьявольски прекрасной машины. И тогда я ужаснулся. Всё было в миллионы раз сложнее, чем в роботе из конструктора, но принцип остался тем же: заранее заданный алгоритм, только приводил он уже не к исполнению, а созданию. Можно ли было сказать, что это создатели машины написали картину? Нет. Как родители да Винчи не считаются авторами Джоконды, так и они не были авторами пейзажа. Но я по-прежнему не считал это искусством. Искусству необходимо сознание творца. Но машина никогда не поймет, что сотворила. Её выключат и отставят в сторону. Тогда я смутно стал осознавать, что грядёт падение, но ничего конкретного в моей голове не появилось. Я был невероятно глуп и недальновиден, ведь характер угрозы я осознал немного позже. На каком-то сайте я наткнулся на рассказ, предлагаемый к прочтению. Он был интересным, хорошо написанным. И он был написан механизмом. Мировая сенсация, вслед за роботом-художником — робот-писатель. Тогда-то я и понял, что обречён. Мне оставалось лишь считать дни, пока не придёт мой черед. Я знал, что совсем немного — и робот напишет стих. Так и случилось. В то утро, прочитав новость, я лег в постель и не вставал весь день, смотря то в потолок, то в стену. Всё, о чем я мог думать — раздавлен. Тот стих был прекрасен, он поразил меня. Я так и не счел это искусством — в этом не было человека, не было сознания. Но кому нужен весьма посредственный поэт, если машина может написать гениальную поэму, исходя из общего алгоритма? Кому нужны мои стихи, если бессознательная коробка с проводами пишет лучше? Я жил своей поэзией, а теперь её заменили синтетической подделкой. Прекрасной, но подделкой. Люди в кафе читают механическое стихотворение наизусть. Люди на улицах обсуждают новое. Он способен клепать эти кусочки механического гения как конвейер. Хотя почему «как»? .. Кто будет горевать по мне? В наши дни, когда искусство, каким мы его знали, угасает, когда произведения так бездушно совершенны — кто будет по мне грустить? Многие великие поэты так заканчивали. Не смею причислять себя к великим, но уж по крайней мере я последую за ними. Затягивая петлю на шее, я испытываю сомнение. Я сомневаюсь: кто обнаружит моё тело: человек… или робот?