Пульс

... Все мы живые островки, которые кричат друг другу ложь среди океана взаимонепонимания. (с) Редьярд Киплинг. Свет погас

Бардак был повсюду. Какое-то тряпьё на кожаном диване, провода, через которые нужно было переступать осторожно, как через корни деревьев в лесу. Бесконечные баночки, кисти, сотни видов расчёсок у зеркала, пластиковые бутылки, пепельницы, пепельницы, пепельницы... Тут не хочешь, закуришь. Бумаги и папки с графиками, глянцевый журнал Руки, беспомощно застывший на полу, на развороте, будто раскинувший руки в стороны или распятый человек. А ещё всегда где-то обязательно звонил забытый неизвестно кем телефон. Возможно, Каем, скорее всего именно им. В каком бы месте они ни играли, от самых роскошных залов до тех крохотных жалких клубов в самом начале, гримёрки везде были одинаковы. Артистическая помойка, смесь грязи и блёсток, маленькое святилище большого обмана. Ощущение такое жуткое, словно не можешь стряхнуть с лица налипшую паутину. Гонорары растут, но ничего, по сути, не меняется, даже становится тяжелее. Брендовая косметика на модных столах, наверное, очень дорогая, яркие лампы вокруг зеркал. Но всё равно накурено и по углам притаилась пыль. Раньше было даже честнее. Хаос, рок, сцена, на которой сталкивались локтями, и пахло потом и возбуждением, и музыка сильнее сносила крышу. Меньше лоска, поэтому та же грязь в гримёрных была более естественной. А сейчас Койю раздражало, что эта гламурная разруха, это вечное несоответствие бесит только его одного. Аой был занят собой или твиттером, ему до лампочки окружение и окружающие. Руки курил, он вообще временами был где-то не здесь, губа закушена, взгляд тяжёлый, веки подрагивают напряжённо под слоем чёрного. Одно из двух. Или сочиняет какой-то новый DIM или продумывает план убийства стилистов, которые переборщили с тенями, отчего его глаза открываются с болью. Кай где-то бегает, как всегда. Возможно, как раз в поисках телефона. А Акира… Он просто ничего не замечает. Как никогда ничего не замечал. Койю тяжело вздохнул, встал с кресла, мэйкап был закончен, причёска уложена, испорченный струнами маникюр поправлен, и он мог поваляться ещё минут пятнадцать. Поэтому растянулся на красном диванчике, закинув длинные ноги на журнальный столик, уставленный минералкой и пепельницами. «Никогда и ничего не замеча…» *** - Эй, утка, ты идёшь? - Блядь, придурок, сколько раз говорил, не называй меня так. - Сколько раз говорил, ругаться тебе не идёт. Как библиотекарша или моя бабуля. - А как надо? - Блядь, утка ты идёшь? Ржёт, показывает язык, бежит по залитому солнцем коридору вперёд, размахивая сумкой со спортивной формой. Иногда закрывая глаза, Уруха видел этого идиота именно таким. Четырнадцатилетним, смешным мальчишкой с неумело вытравленными дешёвой краской волосами. Тупой Акира, несущийся вперёд, в белое пятно света, ты снова не обращаешь внимания… - Ну чего ты копаешься, скорее, тренер уже орёт. - Мне кажется, сестра включила не тот режим стирки. Назло мне, прикинь, вот зараза! - Что? О чём, ты, утка? - Не беси меня! – мешок со сменкой метко запущен в голову главному угнетателю уток во вселенной. Угнетатель уворачивается и танцует победную джигу, - Моя форма села! Шорты короткие, как у бабы. - Просто у тебя ноги выросли за неделю на полметра! Макаронины, ха-ха! - Изыди, придурок! – будущий гитарист вертится у шкафчика, сокрушённо оглядывая себя, оттягивая вниз майку, а вдруг поможет. Но безрезультатно, полоска кожи всё равно видна над резинкой спортивных трусов, и внизу на худых ногах, более светлая и нежная над загорелой. Сузуки сидит на лавочке напротив, машинально трёт коленки в ссадинах и смотрит с интересом, наклонив голову набок. - Да ты точно, как девчонка, нафига её стирать каждый раз! – потешается, демон, скалит зубы. - А, вот почему твоя футболка так воняет! - Койю брезгливо зажимает нос пальцами и морщится. - А твоя зато похожа на топик чирлидерши, ыхыхых! Посмотрите-ка, какой пупочек! - Убью щас! - в такие моменты тощий набрасывался на друга и душил, тот отпихивался ногами, руками и смеялся до рези в животе, икал, гоготал, слёзы текли по щекам. Так тренер и заставал их не раз – в хохочущем клубке. «Ну, как щенки, точно же! Сколько у них ещё детство в задницах будет играть». Качал головой, гнал на поле. Футбол дело серьёзное! Койю ответственно подходил к занятиям, спорт ему нравился. Но именно безбашенный приятель научил его по-настоящему любить игру, кайфовать от каждого движения, от того, что получается и от того, что надо преодолеть. Как блондинчику это удавалось, непонятно, но он без особых усилий добивался успеха и заряжал всех вокруг оптимизмом. Когда их команда побеждала, он сам прыгал по полю, словно мячик, налетал, сбивал с ног, как вихрь, обнимал так, что казалось, рёбра сломаются. И эта радость была такой чистой, что именно с мокрой майкой Акиры, с его белозубой улыбкой и взъерошенными волосами у Койю стало ассоциироваться детство. Не с долькой душистого арбуза в деревне, который они ели с мамой, щедро посыпая солью. Не с вытащенным в автомате гасяпоном - самым крутым в серии роботом, предметом зависти всех соседских парней. Не с девчонкой с ямочками в детском саду, которая была его первой любовью. Он забыл её имя. Всё забыл. То, что было до Акиры, стало долиной тумана, книжкой с яркими, но плоскими картинками. Пролистать и оставить на полке рядом со старыми гербариями и семейными альбомами. Из плоти и крови было только то, что связано с Сузуки. «Расскажите что-нибудь из детства,» - спрашивали хорошенькие журналисточки. Он всегда отвечал, по-разному. Но первое, что приходило в голову – голубое небо, трава приятно щекочет спину. На фоне неба силуэт вскинувшего вверх руки Акиры: «We are the champions!!!» сейчас добежит и рухнет сверху. И остальные ребята, куча-мала. Но, главное: он. Кому как, а Койю нужен был именно он, единственный, ради кого стоило играть, стоило стараться стать лучше. Позднее, спустя долгие годы, гитарист догадается, что, возможно, он любил вовсе не сам футбол, а это глупое безмятежное чувство счастья и свободы, которое дарил его друг. Он всегда был где-то рядом на поле. А в финале после свистка наградой Койю было крепкое кольцо его рук. И в эти моменты ему было абсолютно наплевать, как давно тот стирал свою форму, и так раздражающая обычно «утка» не злила ни капельки. *** Потом наступило тревожное время взросления. Будто колбу с беспечной радужной жизнью встряхнули, и в ней началась какая-то бурная непонятная реакция, вихрь эмоций, желаний, недовольства собой. Тело было как набухшая почка, росло и вытягивалось снаружи совершенно непредсказуемо, а изнутри рвалось что-то, что голова пока была не готова принять и осознать. А ещё сердце стало биться чаще. Иногда будто без причины заходилось так, что мальчишки думали, что задохнутся, бешеный стук нарастал до немыслимой высоты, а потом ухало – и падало вниз. Но причина была. Они часто заваливались после уроков к Сузуки. Вот плюс разведённых родителей, ему позволяли почти всё. Покупали, баловали, бабушка разрешала приводить домой друзей так часто, как хочется. Смотрели телик, а порой порнушку, бывало, листали хентай или свежие журналы, но больше слушали музыку. Акира взрослел на глазах. Плечи стали шире, он как-то вытянулся и окреп, в лице и фигуре появилось что-то такое сильное, простое, открытое, из-за чего одноклассницы стали порой зависать, глядя на него. Появились первые признания, записочки в ящике со сменкой. Койю тоже был не обделён вниманием, но популярность блондинчика просто зашкаливала. Акира стал нравиться девочкам, а Акире стал нравиться тяжёлый звук, наглые, бунтарские песни, он ушёл в музыку с головой. Мечтал, о собственном харлее, о группе, и почему-то не возникало сомнений, что самоуверенный мальчишка своего добьется. Над кроватью в его комнате в изголовье висел плакат «Sex pistols». Часто валяясь на мягком покрывале и лениво потягиваясь, Койю поднимал глаза и пристально разглядывал вверх ногами изображение таких странных, пугающих и притягательных одновременно парней в коже. Британцы казались инопланетянами, дерзкие тощие, колючие. И однажды Такашима поймал себя на странной мысли: «А ведь Акира круче Джонни. Круче Сида». И испуганно покосился на Сузуки, будто тот мог услышать мысли. Застебёт же. А приятель взахлёб рассказывал о какой-то японской группе, не парясь о терминологии, не затрудняясь подбором сравнений: - Клёво-клёво-клёво! Да они обкончательные! Мы тоже можем быть такими, эй! Эй, ты меня слушаешь? - Ага. Гитара… По-моему, гитаристы это здорово, - меланхолично зевает, встряхивает свежеокрашенной шевелюрой, за которую уже получил затрещину от матери и десяток пошлых прозвищ от сестры. У него цвет вышел не таким белым, какие-то рыжеватые патлы… Вздыхает: - Хотя ты же знаешь, мои успехи в музыке. Да мне медведь на ухо наступил. С младшей школы все учителя ржут. - Если ты не умеешь петь, не значит, что не сможешь играть. Ты классно будешь смотреться на сцене. Голос херня. Утка, я в тебя верю! - Заткнись! – Койю закрывает лицо музыкальным журналом, чтоб не выдать смущения, щёки вспыхнули - А сам то, наверняка, хочешь быть вокалистом? - Не, басуху хочу! Все цыпочки тащатся от басистов! - Ты хочешь играть музыку или трахаться? - И того и другого, май френд! И чтоб всё было крышесносно, чувак! И секс и рок! Койю жмурится и улыбается. «Боженька, наградил же другом-дибилом!» А сердце проваливалось в пустоту… *** - Акира! Гоу ко мне в выходные. В приставку поиграем. - Э? – остановился, глаза, как плошки, а выражение лица глупое-глупое. Словно у спаниеля, которого окатили водой. Сейчас завиляет хвостом, откроет рот и начнёт слюной капать. - Хьюстон вызывает Сузуки! Хьюстон вызывает Сузуки! Вернись на землю, - толчок локтём в бок приводит его в чувство. - Как так? - Мои уезжают на неделю, а сестра в выходные к парню намылилась. - Офигеть! Конечно, приду! Диски принесу, может, даже пива удастся выклянчить у отца. - Ну чего, супер. Значит по рукам, в субботу жду. Заходит боком, неловко. Ошарашенный что ли. Не похожий на Акиру. Не наглый какой-то. Оглядывается по сторонам. Но смотреть особенно не на что. Ни книг, ни плакатов, да вообще ни пылинки. Кровать аккуратно заправлена. Стол, лампа, стул. Телик и приставка на полу. Обитель скромного ботаника, будущего скромного офисного работничка. Но в уголке сиротливо притаилась простенькая электрогитара и усилок, крошечная надежда на альтернативное будущее. Выглядит все просто идеально. Правда, приятель не знает, что Такашима полночи носился с пылесосом по дому, а потом всё мыл, убирал, расставлял. Да никто не знает, и не узнает, как у хозяина этой опрятной комнатушки дрожали руки, когда он придирчиво рассматривал себя в зеркале, как злился, пытаясь уложить непослушные рыжие пряди волос. «Такие космы отросли, чучело!» Как он психанул, швырнул расчёску и взлохматил гриву перед тем, как открыть гостю дверь. - Так круто. Столько дружим, а я у тебя первый раз, - переминается с ноги на ногу, вдруг тянет носом тоже как-то совсем по-собачьи, - Утка, тут так…. - Что?- Койю испуганно озирается, вдруг что-то не прибрано. - Тут так пахнет тобой! – слова выскакивают сами по себе, искренние, непристойные, раздевающие. И что-то в этот миг трещит по швам. Акира вообще не мастак скрывать эмоции, а ещё не умеет сначала думать, потом говорить. Видно, что сам испугался своего возгласа, пытается замять: - У меня пиво! Пиво! Целая упаковка, 6 штук! - гордо размахивает картонным ящичком. Но жест жалкий, неестественный. В другой раз старшеклассники были бы в восторге от такого пиршества. Пиво, приставка, новые диски, и целый дом в их распоряжении. Что ещё для счастья надо. Но чей-то язык сболтнул лишнего. И теперь даже не ясно, что такого запретного было в этой фразе. Потом всё как-то идёт само собой, иногда гитаристу даже казалось, что он смотрит фильм о каком-то другом парне, будто со стороны. Они играют, пьют, переглядываются. Неловкость не проходит. Никогда с ними такого не случалось, чтобы не о чем было поболтать, молчание тянется мучительно, каждый слышит стук настенных часов в пустоте. Если это часы. Звук слишком глубокий, тёплый и гулкий. Акира тупит, дёргается, совершенно не может сосредоточиться на игре, посматривает как-то растерянно на друга. Койю хмурится, ерошит волосы и, несмотря на нарастающее волнение, несколько раз подряд рвёт его в файтинг и в гонки. Пиво на удивление быстро заканчивается, и в этот момент опять-таки как-то спонтанно произносится судьбоносная фраза: - Мммм… Кажется у моего папашки заныкана начатая бутылка виски. - Сантори? - Джек Дэниэлс! Подарили на работе. А он у меня не особо любит… - Тащи! Когда Койю возвращается с двумя бокалами и бутылкой, блондин сидит на его кровати, нога на ногу, деловито осматривает гитару, проводит по струнам, и что-то бормочет себе под нос. - Иди сюда, давно хотел тебе показать. Я тут написал... - Ты? Песню? Реально? Валяй! Но смотри, если расстроишь мою детку, морду тебе набью, - смеются оба, уже без напряжения и без вороватых взглядов украдкой. Время делает затяжной прыжок в ночь. И вот – стаканы давно забыты, один даже валяется на ковре в углу, один остался на подоконнике, они пьют из горла, говорят взахлёб, целуются взахлёб, пьяно, по-детски нетерпеливо, будто заждались. И ничего нет естественнее и проще. То неуловимое чувство счастья и уверенности из прошлого возвращается к Койю, когда Акира смеётся ему в рот, вперемешку с поцелуями. Смеётся громко, заразительно, бесстыдно. Толкается языком и одновременно, на вдохе несёт какую-то чушь, восхищённо, с безумными глазами, сжимая лицо рыжеволосого в своих ладонях: - Ттт..ты зна…ешь, знаешь же! Ведь, это…В любой песне главное - ритм, без ритма конец. Да! Ничего не будет. А у нас вроде как совпадение, понимаешь ты, дурак? – вдруг, будто поразившись, мысли, замолкает, проводит языком по его ресницам, зарывается носом в шею, волосы, с усилием отстраняется, - Это два инструмента как один, да ёпт, прекрати ржать! – ласково и немного сердито кусает за губу. Но Койю не может не ржать, потому что ему дико весело, никогда так весело не было, и он кусает в ответ. - Понимаешь? Кивни! – рыжий послушно кивает и улыбается, стаскивая с друга рубашку, путаясь в пуговицах, неловко и в то же время совсем без страха. Акира забывает, что хотел сказать, набирает в рот виски, валит парня на кровать, вливает ему в губы янтарную жидкость, шарит жадными руками везде, повозившись с молнией, запускает ладонь в боксеры, замирает над ним глаза в глаза, зрачки в зрачки. И крепко, чуть грубовато обхватывает возбужденный член рыжего. «И откуда взялось столько наглости? Ах, чёрт, это же Сузуки» Койю и тут не трезвеет, не хочет трезветь, только с наслаждением закрывает лицо руками, откидывается назад и весь выгибается, словно кошка. И слышит протяжный восхищённый стон блондина из темноты: - Оооо…охренеть, просто охренеть, - «Ему ведь нравится, да?» Нравится, иначе почему он так быстро стягивает с прижатого к постели Такашимы джинсы, а бельё приспускает уже медленнее, неторопливо, разглядывая, любуясь. А Койю чуть подаётся вперёд, голый с дразнящей ухмылочкой, закидывает ноги ему на плечи. Он тащится от происходящего, мир растворился в запахе Джек Дэниэлс. Они совсем ещё глупые и не врубаются во вкус, но им приятно это нарастающее горячее чувство внутри. Напиток проникает в кровь каплями солнца и не даёт голове включится. А гитарист и не хочет, чтоб что-то включалось, это осознанное безумие, сейчас он послушный и счастливый под желанными и жадными руками. Чуть шероховатые пальцы жёсткими стёртыми подушечками гладят бёдра изнутри, бегают по животу, чуть цепляя нежную кожу, по рёбрам и ключицам, двигаются всё увереннее, по нему, как по грифу басухи. Всё, что хочется рыжему это стать ритмом Акиры, и разумные доводы тут могут только помешать. Он сам переворачивается на живот, сам опирается на локти, дрожит всем телом не в силах больше терпеть эти ласки. Их слишком много, и всё же их недостаточно. Опьянение исчезает только в ту минуту, когда первый палец входит внутрь. И парень бы оттолкнул другого пяткой, взвыл бы, если б не то, что одновременно блондин так бережно держит его под грудь, то сжимая соски то быстрыми движениями соскальзывая ниже, проводит по выступающим косточкам внизу, играет с завитками. Потом боль расширяется и принимается пульсировать, отдаваясь во всём теле. Койю зарывается лицом в подушки, Койю плачет и скребётся: «Нет, не могуууу!» Но горячий язык очень осторожно пересчитывает острые позвонки на его худой спине, и это тоже не даёт сбежать, этот влажный язык пьянит не хуже виски. Но дальше ещё больнее, пальцы Акиры выскальзывают: «Дыши, дыши, шшшшш!», и он вставляет член. Это длится целую вечность. Целую грёбаную вечность ожидания, сопротивления, а потом его будто разрывают изнутри, и вдруг обжигающее дыхание рядом с ухом. Джек Дэниэлс. И голос, такой привычный, тупой, родной голос. Он сейчас звучит так хрипло и неуверенно, срываясь: - К.к…кооойю, прости, прости… - и теряет контроль, начинает двигаться резко, грубо дёргано, словно сошёл с ума, вспышки боли взрываются белыми всполохами на обратной стороне крепко сжатых век, но Койю уже всё равно, он даже не плачет больше, просто грызёт наволочку. А в груди красным комком бьётся и повторяется этот то ли крик, то ли всхлип Акиры, от него почему-то так хорошо на душе, и больше не страшно ни капли, и не стыдно. Последние движения судорожные, как в истерике, и невыносимо глубокие – «проникнуть в тебя так далеко, как только смогу». Рыжий чувствует, как его друг кончает, чувствует горячую влагу внутри, чуть подрагивающий член, а затем тот крепко обхватывает его сзади, поднимает, вжимается всем телом, так и не выходя, быстро и легко покусывает шею. Невесомо кладёт руку на сердце. И душный гул в ушах превращается в пульс, совпадающий, двойной, бешеный пульс: - Утка, мой утка… Такашима вырывается, падает на кровать, по ногам течёт липкое, и он готов снова разрыдаться, наплевав на то, что сейчас Акира уже может это увидеть. Но наглая туша падает сверху, рычит, тискает, и щекочет, не давая продохнуть. Постепенно обида уходит, оставляя место бесконечной усталости, Койю почти без сознания в каком-то облачном мареве жмётся к ласкающему его пьяному подростку, и последнее, что он понимает, это то, что только что кончил в руку лучшему другу. А тот уже почти храпит, сонно размазывая всё это белое ладонью по их потным измученным телам. *** Пробуждение было ужасным. - Ут… то есть… Койю, прости меня. В свете яркого воскресного утра на вонючих измятых простынях, эти слова больше не кажутся такими трогательными. Да и мерзкая тварь, стоящая на коленях у постели трогательной не выглядит. Скорее очень испуганной и потрёпанной. - Койю, тебе очень больно? - А ты, блядь, включи свои мелкие кроличьи мозги. Конечно мне, больно, извращенец! Давай я тебе в зад бейсбольную биту вставлю и спрошу то же самое! - Ты мне льстишь, утка! – «Ах, у него еще хватает наглости ржать!» Койю злобно зыркает из-под одеяла, и дискуссия о внушительном размере достоинства Сузуки мгновенно угасает. - Кооойю, - уже более жалобно. Рыжий с интересом выглядывает из своего убежища, - Койю, миленький, я клянусь, я никогда больше тебе больно не сделаю. Я сам испугался. Не знаю, как угораздило, просто виски этот… И ты был такой…. Маленькая молния из глаз пострадавшего. - Нет, нет, конечно, я виноват! И виски! Почему-то это объяснение ещё больнее кольнуло Такашиму, но он не стал разбираться: - Иди на хер, Акира… - Я, правда, клянусь! Да чтоб мне съесть тысячу иголок, если я хоть ещё раз тебя… обижу… - Ты совсем больной что ли, Сузуки? Ты что в яслях? Мы с тобой вчера, выжрали бутыль виски, а потом всю ночь трахались, а ты ко мне с детсадовскими присказками... - Да я серьёзно! Ты же мой... эээ.... мой друг, у меня ваще никогда таких друзей не было, чувак, - говорить такое стремно, Сузуки даже посерел и съежился от смущения, и приятель почти готов сменить гнев на милость, но не может удержаться от сарказма: - Я не сомневаюсь! ТАКИХ точно не было, - рыжий криво усмехается, смотрит в потолок, - Знаешь, давай просто забудем об этом. Не было ничего и точка. Парень сначала удивлёно вскидывает брови, будто собираясь возразить, но сдерживается, как-то нехорошо и с раздражением, как будто первый раз увидел, вглядывается в Такашиму, и, помолчав с минуту, сухо кивает: - Окей. Не было. Такашима закусывает губу и отворачивается к стенке. Тупой Акира, никогда и ничего не замечаешь: - Песня хорошая, - слова даются с трудом, но воздух в комнате становится немного легче. Сзади вздох, - Ладно, вали давай, мне ещё убираться. - За виски влетит? - Придётся унижаться перед сестрой, блядь, выпрашивать. Купит мне дешёвого, перелью, отец и не заметит. - Хорошо тогда. Молчание.... - Закончим школу, будешь со мной жить, Койю? Изумленно поворачивается. Акира всё так же сидит на коленях, сложив руки на кровати перед собой, правой щекой на руках… Тоскливый такой. Смотрит пристально, будто чего-то ждёт. - Ещё чего, мне дорога моя задница! - По-моему, ты вчера был не против... - Не хочу об этом, придурок… - Так будешь? - Двинулся совсем! - Тысяча иголок! Я обещал! – тянет руку, сплетает их мизинцы и трясёт так яростно, что Койю, кажется, что его сейчас вырвет. - Иди на хрен. - Не, сначала помогу убраться… *** И самое обидное, этот идиот держит слово. Ну что значит какая-то бредовая считалка! Но у тех, у кого в голове одна извилина, видно, мозг перестаёт расти в первой группе детского сада. Конечно, забыть не получилось. Такашима ещё долго вздрагивал, когда друг внезапно подходил со спины, случайно задевал локтем, случайно прижимался в транспорте. Это не прошло незамеченным. Акира старательно соблюдал дистанцию, исключая некоторые моменты, когда не мог сдержать чувств. От радости, от печали, просто нажравшись, он лез в чужое личное пространство, и это сводило Койю с ума. Нельзя стереть прошлое, даже если очень постараешься, оно всё равно дышит тебе в затылок врезавшимся в подкорку запахом Джек Дэниэлс. Надо отдать должное Сузуки, он пытался. Тысяча иголок стала мантрой. Сколько раз его рука на секунду зависала в воздухе – не сосчитать. И вместо того, чтобы привычно обвить шею, легко и как-то виновато ударяла в плечо, или давала пять. А Такашима ненавидел себя за случившееся, очень хотел ненавидеть Акиру, но так и не смог… Он мечтал только о том, чтобы скорее окончить старшую школу, тогда они будут видеться реже. И гнетущее чувство неправильности происходящего перестанет его преследовать. Но хватке Акиры мог бы позавидовать любой питбуль. Когда он что-то решал для себя, он упирался, вцеплялся в идею зубами, и выскользнуть было практически невозможно. Койю просто не удалось отвертеться. Они действительно стали вместе снимать квартиру ради экономии, пока пытались сколотить группу, искали людей, сами скитались по разным бэндам. Утренние встречи в ванной в одних трусах стали одной из последних капель. Хотелось выть от того, что похожий на зомби лохматый, сонный блондин весь в пене от бритья или с зубной щёткой во рту, стал его сексуальным кошмаром. Из губ Акиры капала мыльная мятная жидкость, он шатался, почесывал себя между ног, это никак не могло выглядеть привлекательно для человека в здравом уме. Но выглядело. Койю бледнел, захлопывал дверь и уносился к себе на всех парах, и надолго закрывался. Сузуки недоумевал, чем вызывает такое показное отвращение приятеля. Спустя какое-то время он, пораскинув мозгами, стал запираться, когда моется и умывается, чтоб уберечь соседа от столь неприятного для него зрелища. Прекратилось это дружеское сожительство именно по инициативе Такашимы. Он не мог понять, что его раздражало больше – тщетные попытки Акиры наладить общение «как прежде», выпить и поговорить по душам, приводимые им девки, или его собственные мокрые сны, когда одна из таких подружек на пару ночей истошно стонала за стенкой. «Любовь живёт три года», - твердил он себе вычитанные в журналах и маленьких психологических брошюрках истины. Химическая реакция, психологическая зависимость. Койю всегда не чужда была рациональность, он считал, что научный подход и терпение, помогут ему пережить это. Для начала он нашёл работу в каком-то мелком сетевом супермаркете. И почти перестал спать из-за идиотского графика, и постоянных репетиций. Акира ещё подтрунивал над его формой, кислотно-зеленая рубашечка поло с пандой-логотипом компании и такого же ядовитого цвета козырёк действительно странно смотрелись на высоченном осунувшемся Койю. Уровень жизнерадостности панды была прямо пропорционален унынию рыжего. Наверное, это и, правда, смотрелось уморительно. Но приятель мгновенно посерьезнел, когда ему было заявлено, что через неделю сосед съезжает. Лицо Сузуки вытянулось, он не мог понять: - На хрена, вот на хрена! У тебя, что, деньги лишние? Я вообще думал, ты на новую гитару копишь... - У меня девушка появилась, - брякает Такашима первое логичное объяснение, что пришло в голову, - Постоянная девушка. Ну, ты, наверно, не знаешь, что это такое, да Акира? Пос-то-ян-ство! Блондин широко раскрывает рот от удивления, даже будто бы хватает им воздух. И гитарист в очередной раз как-то обреченно отмечает про себя с умилением, до чего же Акира напоминает безмозглого спаниеля. - Врешь! Да когда ты успел? Я её знаю? А, может, с работы кто? - Не знаешь. Успел. Не обязан отчитываться, - с каменным лицом продолжает сортировать вещи по коробкам и сумкам. Судзуки резко разворачивается, хлопает дверью. Койю смотрит на старую футбольную форму в своих руках. «Выкинуть…» *** После переезда рыжий понял, что все теории дерьмо. Дистанция не помогла, только ухудшила ситуацию. Да, общение сократилось до минимума, только репетиции, ничего больше. Но теперь возвращаясь домой в пустую квартиру, он с остервенением последнего торчка вспоминал и прокручивал в голове моменты недавней встречи с другом. Иногда все было настолько плохо, что сразу закрывая за собой дверь, он сползал по ней вниз. Торопливо, не снимая верхней одежды, прямо так, с ремнем от чехла гитары на плече, судорожно расстегивал джинсы и принимался дрочить. Дрочить на пальцы Акиры, сжимающие медиатор. На его загорелую шею в круглом вороте простой чёрной майки. На то, как тот говорит, как пахнет, как двигается, на то, как он сглатывает слюну, а ещё на широкую ссутуленную спину и усталый внимательный взгляд. Кончать в руку, разглядывать стекающую по тонким пальцам сперму, и, сознавая собственное ничтожество думать о самоубийстве. С каждым днём становилось всё хуже, Койю всё больше забивал на всё, он уже забыл, как это - провести день абсолютно без алкоголя. Утро начиналось с бутылки пива, день заканчивался чем-нибудь покрепче. Всё в одиночку, только он и его воображаемый друг детства. И когда из-за двери раздался требовательный стук и голос Сузуки, он не удивился, только улыбнулся пьяно своим мыслям, не вставая с протёртого диванчика, и привычно погладил себя между ног. Очередной глюк, только и всего. «Любовь живёт три года? Хрень какая, пиздёж» Его полоумие и не думало заканчиваться, как бы он ни старался. От дефицита Акиры крыша окончательно поехала. Вот и стук не прекращается. Стоп, причём тут стук? Встаёт, пошатываясь, с трудом доползает, с трудом открывает задвижку. В дверях с застывшей в воздухе рукой Акира чистенький, свежий, в чёрной косухе с шипами на плечах, в своих вечных линялых ливайсах. - Ээээ, это что за грёбаный пиздец? - Эт я, - икает Койю и валится в проём на него, виснет всем телом - Харе ба-ра-банить, Акира, ты ж басист, - ржёт истерично в ухо парню, жадно вдыхает его запах, ржёт и не может остановиться. - Твою ж мать, утка, ты чего? И давно пьёшь? На репу не пришёл, офонарел? – тащит спотыкающегося рыжего внутрь квартиры, хоть бы соседи не видели. Неодобрительно косится на батареи пустых бутылок, на горы окурков, смятых пачек, коробок из-под лапши. И прёт, прёт как танк, в ванную, увлекая длинного, нескладного Такашиму за собой с бурчанием: «Ну, ты и лось вымахал, утка». Там раздевает, как младенца, бережно, мягко, почти не дыша. Высоченный, жалкий, лопатки торчат, рёбра можно легко пересчитать, губа смешно надута. Качающийся вправо влево, как маятник, Койю покорно сжимается весь, скрючивается под его руками, подталкиваемый, залезает под душ, хлопает мокрыми ресницами на него, и совершенно ничего не понимает. - Ты чего, двинулся, а? Девка твоя тебя бросила, что ли? – послушно кивает, не врубаясь, цепляется дрожащими холодными пальцами в плечи Акиры, с удивлением осматривает шипы и то, как струится вода с его волос по чёрной коже косухи. - Ддда… - сутулится, заглядывает в глаза умоляюще, пока блондин яростно трёт его впалые бока полотенцем. - Знаешь, мне плохо без тебя было. Ты не делай так больше, Койю, я думал, может, я сказал что-то не то,- кутает его в халат. Гитарист поднимает и опускает руки, как кукла, он не может поверить, что всё это наяву, что вот оно, может быть, и есть счастье, и ждёт каких-то важных слов с отчаянной надеждой суицидника на краю моста. - Давай теперь всё друг другу рассказывать. Правду. Знаешь, как было обидно, что ты мне про бабу свою ничего не говорил. А теперь думаю, и хорошо, на фиг было бы меня с такой сукой знакомить, до чего тебя довела. Баба? Какая баба? О чём он вообще? Такашима безвольно мычит что-то, силясь сказать. Он должен знать, почему. И что дело не в девках вовсе. - И не пытайся, ты и двух слов сказать не можешь! – требовательно кладёт палец Койю на губы, тот офигевает окончательно, - Пойдём, уложу тебя, дурак ты дурак. Она такого не стоит. Ещё и в квартиру вложился, бабло спустил. Потом будешь откровенничать. Я тебе тоже чего расскажу. Склеил тут одну с вот такими сиськами, размер пятый наверно… - Ммммм… - Ну чего ты? – гладит по спине рухнувшего носом вниз на диван рыжего. - Ммммм… - Что м? - Мммм-удак ты, Акира. Уходит. И проваливающемуся в тяжёлый сон без сновидений Койю, как в бреду, долго слышатся удаляющиеся шаги Акиры, и какое-то странное бормотание про иголки. *** А потом появился мелкий. - Дональд Дак, алло-алло, ты слушаешь? - Пошёл в жопу! - И я по тебе скучал. Слух, нам нужен был драммер, так я нашёл! Великий я молодец! Правда? - Он хоть стучать умеет? Или такой же безрукий, как предыдущий? - Обижаешь! Така – охуенный барабанщик! Така то, Така сё, в последующие годы Койю бессчётное количество раз приходилось выслушивать, какой Таканори охуенный барабанщик, вокалист, любовник… С первым он бы поспорил, во втором убедился сам и готов был отстаивать, как религиозный фанатик. Голос Руки даже его сводил с ума. А вот третье он бы предпочел не знать. Но они же такие друганы, они же всем должны делиться! Рассказывать всё. Эта новая фаза их отношений – «доверять друг другу всё» казалась ещё более пыточной, чем предыдущая. - С ним – это просто пиздец, Койю, ты не можешь себе представить. Это.. не знаю… как трахать ветер, у меня на языке сквозняк, будто наелся холодка, ну помнишь конфеты мятные, что-то такое… Такашима понимал, а вернее догадывался, не стоило Акире произносить этого вслух. Ведь Койю тоже играл рядом с этим маленьким деспотом, когда он поёт, он как электричество, сумасшедшее возбуждение передаётся залу, мурашки по позвоночнику, а Таканори выблёвывает в воздух какую-то охрененную магию и боль. Но зачем было вытаскивать друга в такой холод, на хрен ему эти откровения сейчас, когда можно спрятаться у себя, зарыться под одеяло, пить какао или пиво, и втыкать в какие-нибудь унылые телешоу, всё равно какие, всё равно о чём, лишь бы не о том, насколько сладко спать с Таканори Матсумото. Тупой телик гораздо лучше тупого Акиры, смотришь до глубокой ночи, пока не отключишься. А этот – ждёт реакции, нет бы трещал себе тихо-мирно и безответно. Ну что ж, получай реакцию. - Всегда знал, что ты педик, - ледяным тоном, в сторону, жмурясь на белый свет за окном, постукивая по стеклянному столу накрашенными чёрным ногтями, - Но я рад за тебя. За васссс… Обрести себя важно, особенно такому долбоёбу, как ты. Койю чувствует, что перегнул палку, чувствует, что надо бы остановиться, но не может. Он так отчаянно устал справляться с этим говном, бороться в одиночку, непонятно зачем, когда этот урод может просто жить, как хочет, беззаботно ебаться с кем хочет, не думать о последствиях, и потом с такими наивными доверчивыми восхищёнными глазами лепетать про… про кого-то другого. Какая-то вязкая гадость рвётся наружу, клокочет в горле и почти с шипением слетает с языка рыжего. А Сузуки не изменился в лице. Хмыкает, молча докуривает, вдавливает сигарету в пепельницу, встаёт и уходит. Вон из маленькой кофейни. Уходит, хлопнув дверью в заснеженный Токио, колокольчик звенит, и по залу проносится лёгкий сквозняк. - Холодок, - бормочет Такашима, поправляя на носу очки, смотрит на дымящийся окурок, и морщится от отвращения. То ли к себе, то ли к Акире. Самое противное, что Матсумото ему понравился с самого начала. В нём всё притягивало взгляд, людей влекло к этому малорослику. И умные пронзительные глаза, и капризный изгиб губ и эти пухлые красивые ручки в кожаных перчатках. Ручки как у девчонки, когти, как у кота, и низкий глубокий мужской голос. А ещё Така улыбался совершенно по-детски, А потом неожиданно улыбка гасла, будто на солнце набегали облака. И от этого по спине тоже пробегали мурашки. *** - Так, парни, я решил с именами, - деловито заявил Така однажды утром. Они застали его на репетиционной базе в той же позе, что оставили вечером. Кофе в чёрной кружке остыл нетронутым. Только исписанных бумажек и окурков стало больше. Парень задумчиво грыз ручку, и переводил взгляд с одного на другого. - Ты что здесь всю ночь проторчал? – удивился Акира. «Ой, бля, заботливая наша мать Тереза, милуйтесь где-нибудь еще. Не на людях же!» - мысленно скривился Койю, расчехляя гитару. Нужно отгородиться от происходящего. Свежая порция психологических брошюрок принесла ему новую стратегию. И он стал развивать уклонение, при появлении опасных синдромов, старался максимально загрузить себя, отвлечь делом. - Тцт, какая к чертям разница. Вот имена – это важно, - Матсумото надулся, трое участников переглянулись и синхронно закатили глаза. Когда он злился, бесполезно было убеждать, успокаивать, ураганчик можно только претерпеть, сам угомонится. - Так вот, - нервно постучал ручкой по столу, - Широяма будет Аой. Их новый гитарист- смазливый брюнет с хитрым взглядом, которого привёл Юне – их новый барабанщик, сначала недоумённо вскидывает бровь, потом корчит пафосную задумчивую мину: - Бабское, но какой-то секс в этом есть. - Юу, если ты ещё раз скажешь слово «секс», ты поставишь рекорд, и переплюнешь Акиру, - они как-то сразу сдружились, и дело не только в инструменте, Такашиме было легко с ним, как-то комфортно. Трепаться с Юу, играть с ним, это было как ездить в шикарном авто. Удобно, приятно, кожаный салон, деревянные панели и отличный двигатель, всё это даёт ощущение покоя и уверенности в себе. «Жизнь удалась!» - вот, что думаешь, общаясь с Юу. А рыжеволосому так хотелось, хоть ненадолго обмануть себя, почувствовать, что он не в полном дерьме. - Секс-секс-секс, я излучаю секс, хочу секса, Койю тоже вполне тоже сексуален, - насмешливо усмехается. - Ну вот, теперь корона главного извращенца в Токио твоя. Акира-кун, ты всего лишь второй! – Койю смешно, а вот басисту не очень, он скрещивает руки на груди, хмурится, обиделся что ли? Теперь пришла очередь Матсумото возводить глаза к небу: - Я связался с идиотами! Сузуки, ты теперь Рейта. - Как-то тупо, Така! - Тебе в самый раз, - хором, не сговариваясь, произносят Матсумото и Такашима. Переглядываются и не могут сдержать смеха. - Ну, окей, окей! – сдаваясь, поднимает руки, кривится. Никто всерьёз не спорит с Таканори, он незаметно и стремительно стал лидером, его решения столько раз оказывались правильными, столько раз вытаскивали группу за уши на новый уровень, что все просто верили в то, что нужно сделать именно так, как он говорит. - Погоди расстраиваться. Ты ещё не слышал, что я буду Руки. - Серьёзно? Это как «гном»? Ахахаха, - очень самокритично. Така никак не реагирует на взрыв хохота, его лицо невозмутимая красивая театральная маска, он почти с сочувствием смотрит на новоявленного Рейту, согнувшегося пополам от смеха, смотрит суровым взглядом учительницы, поймавшей с поличным нашкодившего первоклашку. - А Койю – Уруха, всё! – резко захлопывает тетрадь, как классный журнал, - у меня материал есть свежий. Давайте отыграем, что можем, пока Юне не пришёл. Чувствую, придётся искать барабанщика… - Уруха, - басист застывает удивлено, пробуя имя на вкус,- «прекрасный», «офигенный». Гитаристу хочется спрятаться забиться в угол или под стол, щёки предательски вспыхивают, как у школьницы, и он быстро отворачивается, садится на корточки и начинает разворачивать новую, только недавно купленную у знакомого примочку. После репетиции в комнате остаются только двое. Койю и Така. Первый закопался с проводами, и спешит изо всех сил, второй снова завис с бумажками. Что творится в голове у этого странного паренька, сложно представить. «У него там, наверно целый мир – разрушенные дворцы, соборы, лабиринты, мёртвые города, и чудовища на тонких нога-спицах ходят по пустошам», - меланхолично размышляет про себя Такашима. Странное ощущение – дружить с тем, кого должен был бы ненавидеть. Но у него нет злости на мелкого. Тот не забирал ничего, принадлежащего ему, у него и не было ничего никогда. Злиться он может только на Акиру. И на себя. А Така ему невероятно нравится. Только находиться с ним наедине больно. Тяжко смотреть на него, когда рядом нет лёгкого Широямы, раздолбая Юны или даже того же Сузуки, который болтает без остановки, и от этого время течёт быстрее. Он собрался так быстро, как мог, и уже на выходе, не поворачиваясь, спиной к Таке, не выдерживает, спрашивает: - Почему я Уруха? Молчание сзади, а потом лёгкий, какой-то, как кажется, Койю, истеричный смешок. И отчетливо с расстановкой Руки произносит: - Я хотел этот псевдоним для себя. Но… Я решил, что пусть у тебя будет хотя бы имя… Гитарист ошарашено оборачивается, и видит прищур и злую усмешку, змеящуюся на губах обычно такого доброжелательного к нему Таканори. Время, застывшее, как стекло, отсчитывает удары сердца соперников. Дуэль длится недолго и Койю стыдливо втягивает голову, опускает взгляд, поднимает воротник, и сбегает, бросив только короткое: - Ясно. *** Работа и усталость постепенно делали своё дело, времени на страдания не оставалось, а, может, он привык к постоянной, непрекращающейся боли, и перестал воспринимать её, как нечто из ряда вон. Можно, наверно, сродниться даже с таким соседом, если живёшь с ним более 15 лет. Такая долгая дорога рука об руку с собственной несостоятельностью. В туре, на репетициях, на концертах перед фанатами, в интервью, эти двое позволяли себе отпускать пошлые шуточки, скользкие намёки, прикосновений становилось всё больше. Руки любил выкинуть на лайвах что-то внезапно настолько вульгарное, что хотелось провалиться сквозь землю от откровенности этих жестов, стонов и фраз. Правда, он и гитару Такашимы лизал, и лапал его ляжки на радость поклонницам. Так что можно было бы всё списать на фансервис, и предательский мозг так бы и делал, выдавая желаемое за действительное. Если бы не одно но. Однажды Койю угораздило вернуться в студию в неподходящий момент. Он обалдел от увиденного, как можно осторожнее выскользнул обратно. Но не ушёл, не смог уйти. Ноги подкашивались, голова была как в тумане, а член предательски налился кровью и увеличился в размерах. Гитарист стоял на лестнице, вжавшись в дверь, прислонив ухо к щели, отчаянно вслушивался. А перед глазами – картинка, которую он хотел бы стереть из памяти. Акира сидит расслабленно, руки лежат на спинке дивана, кисти свисают вниз, глаза закрыты, рот приоткрыт, и грудь вздымается так часто. А между его ног в приспущенных чёрных«скинни» сидит Така. Одна рука на члене Сузуки, другой он ласкает себя, губы скользят по головке. «Как микрофон», - пронеслось в мыслях. Койю захотелось одновременно заорать, сдохнуть, оттолкнуть Руки, и оказаться на его месте. Но он не сделал ничего из этого, просто стоял возбуждённый до боли, с расширенными от ужаса глазами, жадно вслушивался в то, как по ту сторону стены занимаются сексом, и глотал слёзы, которые без спроса сами собой горячими дорожками струились по щекам. После этого прошёл не один год. Всякое бывало. Гитарист даже встречался с несколькими девчонками, у него даже парень был пару месяцев, не больше. Больше не получалось. Как ни странно, бросал не он, а его. И всегда по одной причине. «Уруха-сан, ты слишком закрытый». «Уруха - самый скрытный из нас», - шутили парни в интервью. Он смеялся вместе с ними. Существовать без самоиронии, наверно, невозможно. Иногда Койю казалось, что он прожил всю свою жизнь неправильно, неудовлетворённым, в идиотском унизительном состоянии «возбудился, но не кончил». Ничего, терпимо, и даже пройдёт, но яйца будто звенят от тоски. Когда такое накатывало, он старался отвлечься от жалости к себе, с возрастом он стал испытывать к этому всё большее отвращение. Музыка и приятельские посиделки с Юу или другими гитаристами стали неплохим анальгетиком. Именно Аой как-то насплетничал ему, что Руки и Рейта расстались, это было год назад. А может, и три, время так летит. - Вроде бы Руки сказал, что заебался быть вторым, я так и знал, что наше животное не сможет без походов налево, - Широяма доволен, как кот наевшийся сметаны. Людям так приятно находить примеры, которые подтверждают их мнение, что они не хуже других. - Кто бы говорил, Юу, - Уруха добродушно смеётся, и без спроса вытягивает ментоловую сигарету из пачки одногруппника. «Чёрт, почти бросил ведь». Койю не хотел проверять, не хотел ничего спрашивать, слышать. Когда возникало желание, он усилием воли воссоздавал в памяти стонущего от удовольствия друга и пушистую каштановую макушку Руки, двигавшуюся вверх вниз, а еще то холодное брошенное им «Пусть тебе достанется хотя бы имя». И сдерживался. Всегда сдерживался. И оставался в стороне. *** Удар в плечо. Кто-то трясёт его так нещадно, что нет сомнений: настолько грубым может быть только этот придурок: - Отвали, Акира. - Тьфу, я уж думал ты сдох. - Блядь, ну замечательно. Каждому бы такое милое пробуждение и такого заботливого друга. Открывает глаза, жмурится от режущего яркого света. Ряд белых лампочек над зеркалом, натяжной потолок в разводах. Тот же бардак. Та же гримёрка. Несоответствие. Дорогие, шикарные штучки запихнули внутрь дешёвой, лживой оболочки. Взгляд нехотя фокусируется на тёмном силуэте на фоне светлого потолка. Акира смотрит на него встревожено. - Ты что, правда, испугался? - Конечно, ты уже старый! А вдруг коньки перед концертом отбросишь. - Да ты сам старпёр, - знакомое до щемящей тонкой боли лицо приятеля расплывается в улыбке. Каждую чёрточку он запомнил, столько лет вместе. Маленькие родные морщинки у смеющихся, накрашенных тёмными тенями глаз, они красивее всего этого искусного грима, старательно скрывающего их. Как раньше, давным-давно, в другой жизни на футбольном поле его Акира нависает над ним. «We are the champions!” Койю улыбается в ответ. И вдруг, стремительно, не думая – он ведь никогда не умел думать перед тем, как что-то сделать, - блондин прижимает левую ладонь к груди гитариста, а правую к своей. Они оба чувствуют пульс. Голос из детства, часы в пустом доме. Глаза в глаза, зрачки в зрачки. И что-то в эту минуту трещит по швам. Беспомощно, устало, едва слышно, одними губами: - Утка… - молчание, затем обречённый вздох Койю и хитрая искристая улыбка. Ещё шире, ещё теплее, как никогда не смотрел в камеру. - Готов сожрать тысячу иголок? - Что?- недоумение, и вдруг дикий огненный всполох радости во взгляде, - Да, блять, все до одной! - Ну, тогда иди ко мне что ли, - Койю уверенно тянет его за галстук одной рукой, другой ласково поглаживая по щеке, стаскивает с лица повязку…