О справедливых ценах

Готмог находит Майрона в одном из залов советов, отдающим указания командирам юго-западных форпостов, и напряженное выражение лица военачальника балрогов явно не предвещает наместнику ничего хорошего. Ему не требуется ни дара предчувствия, ни магии осанвэ, и Майрон не считает нужным сдержать за зубами раздосадованный вздох, когда Готмог глубоким рокочущим голосом сообщает, что Владыка хочет видеть его в своих покоях. — …Говорит, это не терпит отлагательств. Оборот «не терпит отлагательств» мгновенно объясняет тень недобрых мыслей на готмоговом лице и нагоняет мрачные тучи на перспективы обозримого будущего. В лучшем случае, «не терпит отлагательств» означает, что ход войны наконец-то свернул на новый виток отведенного ей рисунка в истории, и огни в кузницах снова поднимутся яростным пожаром в предвкушении битвы. В худшем же, «не терпит отлагательств» — признак того, что Князю Севера снова попала под хвост шлея очередной навязчивой и гениальной идеи, которую необходимо воплотить в жизнь в скорейшем порядке, и это гораздо страшнее оравы плюющихся слюной нолдор. Небрежным мановением ладони Майрон дает орочьим предводителям понять, что они свободны, и провожает их раболепно ссутуленные плечи тяжелым взглядом. О втором варианте развития событий он старается не думать, ибо, умудренный тысячами лет службы, кузнец прекрасно знает, кому именно придется воплощать эту идею в жизнь, и не испытывает совершенно никакого восторга по этому поводу. Он склоняется над длинным узким столом: разложенные военные карты устилают его, подобно причудливым скатертям, и алые письмена важных заметок о местности, устроении вражеских крепостей и направлений движения гарнизонов впиваются раскаленными клеймами в его глаза и будят внутри черную злобу. Готмог продолжает стоять рядом, по видимости, ожидая от наместника ответа. — Ты можешь идти. Не беспокойся, я не заставлю его ждать. Гулкое эхо тает в высоких сводах потолков с каждым чеканным шагом, и холодный колкий ветер, пронизывающий крепость от горных пиков до глубочайших шахт, еще долго завывает в коридорах его отзвуками. Узоры обсидиана вьются по массивным колоннам паучьими сетями, и темный камень смотрит Майрону вслед долго и внимательно, прячась в густых тенях сотнями зорких глаз. Он замирает у резных дверей лишь на мгновение и входит без стука. Отлитая в виде драконьей головы высокая дверная ручка ложится холодом в ладонь, поддается молчаливо и покорно, распахивая створу, что вытесана из тысячелетнего дуба, и впускает кузнеца в просторные покои Мятежного. Густой мех расстеленных на полу шкур скрадывает звук шагов, пока Майрон минует одну комнату за другой — он слышит треск зачарованного огня, чувствует разливающуюся в зыбком воздухе могучую силу, что древнее и самого мира, и идет на ее зов, чтобы склониться в учтивом полупоклоне перед своим королем. — Ты звал меня? По каменным стенам пляшут янтарные отблески пламени и слабо пахнет дымом — пламя пляшет на ровно уложенных ольховых поленьях, и в нем нет ни капли магии. Жар пробирается под одеяние, а Мелькор коротко кивает в ответ на заданный ему вопрос. Вороненые волосы, небрежно распущенные, струятся по его спине тяжелым потоком, на нем расшитый золотыми нитями ханнатский халат алого шелка, а в ладони усыпанный рубинами кубок. Проклятой короны здесь нет. На высоком лбу Владыки Севера навсегда застыли кровью отметины ее прикосновений, но сейчас феаноровы камни сияют на постаменте в опочивальне, надежно сокрытые чародейскими наговорами, и Майрон почти благодарен Мелькору за это. — Да, звал. Есть кое-что, о чем я хотел бы попросить тебя… Но, может быть, сперва ты разделишь со мной чашу? На губах Мелькора играет легкая усмешка, а в светлых глазах плещется лукавство. Он протягивает Майрону другой кубок, и тот замечает на столе за спиной Мелькора явно эльфийской работы бутылку, одиноко стоящую среди наваленных кипами свитков и пергаментов, стопок древних фолиантов и летописей, хаотично разложенных друг на друге карт и склеенных сургучными печатями доносов с дальних вотчин. Мелькор ловит его взгляд и отпускает короткий смешок. — Заплутавший караван выбрал не ту тропу. Я полагаю, следует отдать Тинголу должное — дары, что ему преподносят, достойны восхищения, вино — выше всяких похвал… — Я безмерно счастлив и за Эльвэ, и тому, что его вино пришлось тебе по вкусу, но вынужден отказаться. У нас еще будет время для пьянства, а сейчас, помнится, у тебя было ко мне некое поручение. Отказ, произнесенный подобным тоном, пожалуй, выглядит слишком резким, но Мятежный лишь фыркает и отпивает из своего кубка, не сводя с Майрона хитрого взгляда. — Мне нравится подобное рвение — оно тебе пригодится, — взмахом руки он смахивает со стола несколько пергаментов и книг, освобождая место для чего-то более важного. Гримуары в тяжелых кожаных переплетах с глухим стуком падают на каменный пол, а Мелькор жестом указывает Майрону приблизиться. — Подойди. Их разделяет лишь несколько шагов. Майрон склоняется над разложенной перед ним картой северо-восточного Белерианда, Мелькор замирает рядом, указывая на нагорья Дортониона, и на мгновение тонкие пальцы летяще-невесомо касаются тыльной стороны ладони кузнеца, а легкая ткань одеяния открывает изгибы ключиц и светлую кожу на груди. — Я полагаю, ты еще не успел позабыть о нашем старом друге Барахире? Майрон брезгливо ломает губы в раздраженном полуоскале, едва заслышав это имя. Барахир и его вояки, мерзкая заноза в заднице наместника Ангбанда, разбойничья шайка, решившая, что сумеет отстоять Дортонион. Не сказать, что их набеги и засады могли нанести огромный урон армиям Севера, однако они немало задевали гордость командиров этих армий и изрядно действовали им на нервы — особенно первому из их числа. Мелькор видит злую тень, что залегает меж сведенных бровей кузнеца, и его глаза смеются. Он обводит озеро Аэлуин, и Майрон замечает алые кресты, разбросанные средь лесов в хаотичном порядке, но окружающие озеро, словно разбитый звеньями пояс — места, где были совершены набеги или устроены засады. Майрон снова хмурится, а Мелькор постукивает по Аэлуину пальцем. — Эти паршивцы лезут отсюда. Вероятно, сумели обустроить где-то у берега тайное убежище, откуда удобно нападать, оставаясь незамеченными до последнего, и куда можно отступить, чтобы так и остаться непойманными. Я послал туда уже три отряда – но, судя по тому, что ни один из них не вернулся, мозгов, чтобы выяснить, где прячется Барахир, у орков все же не хватает. Майрон вглядывается в карту, пытаясь сложить все детали воедино. Орава неотесанных эдайн не может быть умнее могущественнейшего из приспешников Темного валы, и мысли складываются в узлы и линии хитросплетений узора раздумий и тихо звенят, когда он тянет за нити домыслов и догадок. — Вокруг озера лежат гористые пустоши. Может быть, ущелье или пещера? Мелькор кивает. — Отправляйся туда. Возьми столько сил, сколько потребуется. Найди их и перережь всех до последнего. Это бельмо на глазу мне порядком надоело. Майрон поджимает губы и выпрямляется. Мелькор смотрит на него со внезапно спокойным ожиданием, и Майрон понимает, что бутылка, стоящая на столе, уже не первая. Испытывать на прочность терпение Мелькора — не самая лучшая из забав, но слова срываются с губ с небрежным недовольством, и Майрон смотрит в лицо своего короля с вызовом и легкой досадой. — У меня слишком много других забот, чтобы гоняться за сворой псов Барахира. В крепости еще есть умелые и опытные командиры, которые заняты гораздо меньше, чем я — почему бы тебе не отправить одного из них? Тот же Готмог — он давно мается от скуки, так хоть развлечется… Мятежный прищуривает глаза, и на краткий миг Майрону кажется, что он видит, как талое серебро окрашивается алым огнем гнева, но это лишь на миг. Наваждение проходит так же скоро, как появляется, Мелькор вскидывает ладонь и с раздражением кривится. — Готмог привык идти напролом, его место на поле брани. Он скорее распугает людей, чем найдет их или выманит из убежища. Здесь требуется куда более искусная рука. — У тебя есть и другие военачальники. — Но никому из них я не доверяю так, как тебе. Слова обжигают его изнутри, касаясь языка терпким привкусом гордости и — благодарности? Мелькор редко смотрит на него так. Шрамы от орлиных когтей рассекают его лицо, а еще на нем проступает печать десятков тысяч прожитых лет и десятков тысяч осколков его разбитой души. В глазах Мелькора — вековая усталость, а Майрон вдруг вспоминает, что он — единственный во всей Эа, при ком Моргот Бауглир позволяет себе избавиться от непосильной тяжести железного венца. Но все же кузнец лишь нетерпеливо прищелкивает языком, ставя ладони на пояс, и золотая вязь узора на наручах жарко вспыхивает в бархатном полумраке комнаты. — Ты возложил на мои плечи все то, что не позволяет мне сорваться из крепости и продираться сквозь ущелья в поисках Барахира. Скажи мне, Мелькор, кто еще, кроме меня, сможет обучить и натаскать молодых волколаков? Лангон? Или, может, Болдог? Эти твари — дикие и злые, они не слушают даже тебя, и раздерут любого, кто будет иметь глупость приблизиться. Тол-Сирион требует моего внимания, как никогда, ведь нам столь отчаянно нужны соглядатаи в тех краях… А молодой король нолдор — ты помнишь, чем обернулась первая встреча с ним? Вижу, что помнишь. Он не станет сидеть, сложа руки, и мы должны быть готовы, когда он придет к нам с огнем и мечом. Мы не должны ослаблять натиска, а в тот миг, когда мне следует встать во главе твоих легионов и вести их вперед, ты отсылаешь меня ловить жалкий сброд возомнивших себя мстителями смертных. Майрон замолкает и ждет реакции Мелькора, но он молчит. На его губах уже нет усмешки, но лицо по-прежнему невозмутимо. Он стоит напротив Майрона и смотрит на него с заинтересованно-равнодушным спокойствием, и тишину комнаты нарушает лишь треск поленьев. Майрон всматривается в черты его лица и пытается увидеть в них хоть блеклый след ответа. — Я не намерен исполнять всю грязную работу один, пока другие твои командиры прохлаждаются в компании браги и вастакских потаскух. А затем Мелькор касается пальцами лица, и в воздух срывается приглушенный смех. Похоже, гневная отповедь его изрядно позабавила. Он складывает руки на груди, и в раскосых глазах плещется снисходительная насмешливость. — Пока другие командиры наслаждаются прелестями вастакских потаскух, ты куешь алтарь моей победы… — он ухмыляется и отворачивается, чтобы долить вина в кубок, и когда снова начинает говорить, голос его звучит иначе, — И именно поэтому я прошу об этом тебя. Ведь кто еще, если не ты? Движения Мелькора — взмахи крыльев черных теней и дуновения северного ветра, что приносит с собой ледяное дыхание зимы. Свет от огня обнимает его статный силуэт мягким сиянием, и Майрон смотрит на него, словно околдованный. Холод заговоренных колец, поднесенных к лицу, отрезвляет, но ненадолго. — Награда будет щедрой. Можешь не сомневаться. — Награды никогда не бывает достаточно. Он говорит с восхитительной надменностью, и это не укрывается от Мелькора. Майрон не видит, но чувствует кожей самодовольную ухмылку, играющую на его губах, замечает, как изгибаются в заинтересованном азарте резко очерченные брови. — Какую же плату ты сочтешь достойной? Сделанный шаг остается неуслышанным, теряясь среди густого медвежьего меха. Мелькор вздрагивает едва уловимо, когда спины касается холодная кожа чужого нагрудника, и выдыхает чуть резче, стоит кузнецу опалить горячим дыханием кожу на шее, а его ладони — отвести в сторону полу халата и скользнуть вверх по обнаженному бедру. — …Может быть, такую? Мелькор не оборачивается — лишь делает глоток из наполненного дорвинионским вином кубка и тихо фыркает. — И почему я до сих пор прощаю тебе подобные дерзости? Майрон прислушивается к ощущению чужого тела напротив себя. Мелькор не думает сопротивляться — его мышцы расслаблены, а дыхание спокойно. Темные волосы пахнут пеплом и холодом, Майрон глубоко вдыхает их запах, пряча улыбку, а после прикусывает зубами кончик заостренного уха и прижимается ближе, сжимая пальцы на прикрытой лишь алой тканью крепкой ягодице. — К примеру, потому что трахаться с балрогами — дело весьма рискованное… Да и вряд ли Готмог справится с твоими оравами. Мелькор лишь посмеивается в ответ и запрокидывает голову, подставляя шею под поцелуи. — За такие речи мне стоило бы вырвать тебе язык. Майрон прикусывает кожу чуть выше кадыка, касается губами подбородка и разворачивает лицо Мелькора к себе — тот закрывает глаза и пробует язык Майрона зубами, прежде чем впустить в свой рот. Закованная в сталь ладонь кузнеца ведет по сильной шее, широкой груди, твердому животу, и даже сквозь металл Майрон чувствует каждый шрам, каждую отметину. Они рассыпаются по коже Мелькора уродливыми созвездиями, каждое из которых выжжено на веках Майрона изнутри. Он отстраняется на мгновение, чтобы избавиться от защищающего руку доспеха, пересчитывает рубцы теплыми пальцами, и в этом нет ни капли нежности — он словно пытается стереть их. Мелькор запускает ладонь в его волосы, распуская высокий хвост. Заколка катится по каменному полу с тихим жалобным звоном, золотые кудри осыпаются на плечи, и Мелькор снова его целует. Майрон едва оцарапывает ногтями низ живота и снимает с губ Мелькора резкий вдох, сцепляя пальцы вокруг наливающегося кровью ствола. Плоть — горячая, жаркая, он ласкает ее медленно и упоенно, наслаждаясь ощущением бархатистой гладкой кожи в ладони и тем, как вздрагивает грудь Мятежного с каждым уверенным движением. Он знает наизусть каждый изгиб этого тела и знает, как следует коснуться каждого, чтобы сбросить с лица короля маску его королевской гордости. Тело Мелькора в руках кузнеца — словно диковинный музыкальный инструмент из дальней страны, и Майрон касается его струн осторожно-восторженно, подбирая каждую ноту в единой мелодии. Если отвести в сторону тяжелые волосы и невесомо отметить губами основание шеи, Мелькор крупно вздрогнет и захрипит на выдохе. Если с силой огладить поясницу, повторяя линию позвоночника, Мелькор закроет глаза и втянет горячий воздух сквозь зубы. Если надавить на головку, оттягивая тонкую кожу вокруг отверстия, Мелькор застонет сдавленно и резко. Если облизать пальцы и начать массировать тугой вход, изредка проходясь ладонью по всей промежности, от яичек до впадины над копчиком — приглушенно выругается и подастся бедрами навстречу, требуя большего. Пальцы скользят между ягодиц, обводят вход, дразнят, надавливая, и Мелькор зажмуривает глаза, с тихим стоном прикусывая губу. Майрон размазывает по головке выступившую смазку, крепче сжимает кулак на стволе, и с удовлетворением чувствует, как вибрирует под его поцелуями-метками горло Мелькора, а голос начинает звучать совершенно иначе. Майрон разрывает глубокий влажный поцелуй и давит на плечи Мелькора. Тот нагибается к столешнице, нетерпеливым движением смахивает вниз еще одну стопку свитков, бутылка летит на пол вместе с ними и разбивается с отчаянным вскриком. Вино медленно растекается по каменной кладке, словно кровь, и пачкает белоснежную шкуру. На мгновение Майрон замирает, восхищенно глядя, как смоль волос струится по плечу Мелькора и опадает к лицу тяжелым водопадом, а потом грубо надавливает на его поясницу, вынуждая прогнуться сильнее, и задирает подол халата на бедра. Майрон кладет на них руки, с удовольствием оглаживает и мнет жилистые ягодицы и усмехается собственным мыслям, болезненным шлепком заставляя Мелькора звучно выругаться и бросить через плечо злой взгляд. — Вырвать язык? А не пожалеешь? Майрон опускается на колени, разводит ноги Мелькора шире и влажно проводит языком. Майрон не хочет отвлекаться на поиски подходящей смазки и позволяет слюне стекать по уголку его рта, пока он ласкает подрагивающее от прикосновений отверстие: обводит вокруг, то прижимается кончиком, дразня и раззадоривая, то скользит в горячее нутро, раздвигая языком тугие мышцы и добавляя пальцы, один за другим. Мелькор хрипит и стонет, подаваясь бедрами навстречу, у него дрожат колени. Майрон двигает языком до самой головки, проводит блестящую от слюны дорожку по твердому стволу и слизывает тягучую каплю смазки, прикусывает нежную кожу на внутренней стороне бедра и сжимает свободную ладонь на члене. Воплощенная плоть ощущает и чувствует куда ярче, сильнее, и Майрон самодовольно хмыкает, когда пальцы находят внутри нужное уплотнение и надавливают на него, и Мелькор протяжно стонет в ответ. Майрон медленно растягивает его, размазывая слюну по тем местам, куда не смог добраться языком, и Мелькор задыхается. Скупой свет от огня не способен укрыть выступившего на щеках алого румянца, его грудь тяжело вздымается, и он крупно вздрагивает от нетерпения. Майрон лижет, целует, трахает Мелькора языком, снова проникая внутрь него. На губах остается вкус кожи и пота, он оставляет последний летящий поцелуй и отстраняется, чтобы избавиться от мудрено затянутого пояса и справиться со спрятанными под подолом сюрко застежками штанов. Мелькор выглядит просто потрясающе с широко расставленными ногами, гибко прогнувшейся поясницей и раскрытым покрасневшим входом, и Майрон по-волчьи скалит в собственнической улыбке белые зубы, когда закидывает согнутую в колене ногу Мелькора на столешницу и приставляет к отверстию свой болезненно ноющий член, прижимаясь к напряженной спине всем телом. — Зачем мне смертные девицы, когда у меня есть ты, — выдыхает Майрон и жмурится, разворачивает лицо Мелькора к себе, прикусывает его нижнюю губу и начинает медленно толкаться внутрь. Тот отвечает на поцелуй с горячечной пылкостью и прерывает его лишь для того, чтобы сдавленно захрипеть, когда Майрон входит полностью. Мелькор тугой и узкий, и мышцы изумительно обхватывают член влажным горячим теплом. Они замирают на мгновение, прижимаясь лбами друг к другу, и Мелькор прячет стон, сминая губы Майрона своими, стоит тому сделать первый глубокий и сильный толчок. Со вторым Мелькор глухо вскрикивает и роняет голову, пряча лицо за волосами. Тварям их порядка легко попадать в ритм — бессмертные сущности чувствуют друг друга так остро, что это слепит глаза. Мелькор гнет спину, шипит и царапает ногтями столешницу. Глубокие борозды на камне выглядят так, будто выжжены огнем, Майрон сдавленно стонет и властным движением проводит по боку Мелькора, вбиваясь в него яростнее. Удовольствие растекается по венам медовым отваром, захлестывая с головой, золотые завитки волос опадают на лицо и липнут к покрытой испарине коже. Горячий воздух, вырывающийся из легких, обжигает горло, одежда кажется невыносимо тяжелой и сдавливает грудь словно тисками. Мелькор тянется рукой и увлекает Майрона к себе, несдержанно впивается губами в открывшуюся кожу на шее, оставляя наливающуюся кровью метку обладателя, обнимает рукой за шею и подается ближе за очередным поцелуем. Они срывают стоны с искусанных губ, чтобы после сплести два дыхания в одно, снова прижавшись лбами друг к другу и зажмуриваясь с каждым движением. Смазанное касание губ остается тенью на скуле Мелькора, когда Майрон выпрямляется; одной рукой он перехватывает его под поясницу, ускоряя темп, а второй начинает двигать по члену рвано и резко в такт своим толчкам. Старые рукописи вспыхивают неистовым ледяным пламенем, что разжигает низкий вскрик Мелькора, и Майрон жалеет, что не видит лица своего короля, охваченного наслаждением. Он подмахивает бедрами в ответ и сжимает Майрона внутри себя, заставляя его подавиться на выдохе собственным стоном. Пальцы Мелькора впиваются в край столешницы с такой силой, что Майрон слышит, как трещины вспарывают каменную плиту изломанными червоточинами, и наслаждение сжигает их заживо изнутри, обращая внутренности в пепел, а сердца — в дотлевающие пеплом угли. Майрон вскрикивает, захлебываясь голосом, входит до упора и изливается внутрь, ощущая, как Мелькор с протяжным громким стоном нагоняет его на пике удовольствия, марая ласкающую ладонь. Ненасытный огонь догорает, пожирая последние уцелевшие пергаменты. Они успокаивают кипящую в венах кровь, прижимаясь друг к другу, Майрон утыкается носом в местечко за ухом Мелькора. Вокруг витают запахи вина и дыма и мускусный аромат взмокшей разгоряченной кожи. Осколки стекла хрустят под подошвами сапогов, когда Мелькор пихает Майрона локтем под ребра, требуя перестать валяться на нем, словно на подушке. Кузнец выпрямляется и тяжело выдыхает — загустевший воздух кружит голову. Мелькор переворачивается на спину и поднимается, приседая на край столешницы. Он запускает ладонь в волосы, откидывая их с лица за спину, и ведет пальцами по свежим алым отметинам на шее — его глаза закрыты, он дышит тяжело и хрипло, по виску скользит капля пота, а так и оставшийся надетым халат весь измятый. Сползшая с плеча ткань обнажает белую кожу, и Майрону до безумия хочется коснуться ее губами, Мелькор снова опускается спиной на стол и тянет его за собой, обвивает шею руками и вовлекает в ленивый поцелуй. Пальцы кузнеца ведут по его телу, огибают линию поясницы и поглаживают пульсирующий вход, размазывая по бедрам вытекающее изнутри семя, и напряженное тело Мятежного покорно расслабляется в ответ на ласку. Время перестает иметь какое-то значение. Они молчат, ничего не произнося, и продолжают просто касаться друг друга — телами, губами, руками, дыханием. Мелькор пропускает свозь пальцы золотые волосы, Майрон мягко целует его висок — со стороны, должно быть, они похожи на нежно влюбленных, и яд этой иронии на вкус слаще липового меда. Иллюзия разбивается в тот миг, когда Мелькор до крови прокусывает язык Майрона и пинает его коленом в живот, с усмешкой выдыхая почти ласковое: «Пошел вон». Майрон, мстительно скалясь, оставляет на бедре глубокие багровые борозды царапин и отстраняется, оглядывая комнату в поисках своего пояса. Пока Майрон сдергивает с кресла парчовое покрывало и вытирает подсохшие на ладонях белесые капли, Мелькор поднимается со стола, даже не пытаясь прикрыть наготу, ступает по осколкам босыми ногами и бросает кузнецу поднятую с пола заколку. Майрон, затягивающий пояс, успевает поймать ее, мелькнувшую золотым отблеском, в последний момент, а Мелькор подходит к камину и подкидывает свежих поленьев. — Даю тебе сроку две недели. Думаю, не нужно пояснять, что осечек я не потерплю. Майрон снова стягивает волосы в хвост и склоняет голову. Пламя за спиной Мятежного разгорается с новой силой, а в его тени сплетаются в узлы шипящие змеи. — Разумеется, Владыка. Ваше требование вполне справедливо… учитывая уплаченную цену. Выражение, которое принимает лицо Мелькора, еще долго не дает надменной ухмылке сойти с губ наместника. Готмог, узнавший о данном поручении, никак не может понять, с чего бы это Майрону быть таким неуместно самодовольным, а Майрон обводит жирной алой линией озеро Аэлуин и думает о том, что Барахиру должно быть польщенным тем, насколько высоко Владыка Севера ценит его шкуру.