Понимаешь ли ты?

В воздухе затаился холод. Безжалостный, вездесущий. Он присматривался к совсем ещё юному человеку, прикасался к нему, пытаясь понять, утолить своё любопытство — кто же этот юноша, почти мальчик, пришедший к старому заводу, в котором раньше делали матрацы и одеяла, но который разорился из-за непутёвого хозяина. Зачем он здесь, в это серое, молчаливое время? В этот неопределённый час — ещё не утренний, но уже не ночной, всё действительно было серым и выцветшим. Мёртвым. Бархатное очарование ночи уже растворилось в воздухе, капля за каплей, словно чернила в бездонном водоёме, а сонный лик утра ещё не выплыл из-за гор, возвещая о себе мягкими, золотистыми лучами. Юноша осматривался, пытаясь подавить дрожь — он и сам уже не мог понять от чего — от холода, или от страха. Он силился не поддаться желанию плюнуть на всё, и вернуться в тепло своего дома, пусть его там никто и не ждёт. Наконец, решив, что если он промедлит ещё хотя бы минуту, он точно уйдёт отсюда и никогда больше не не найдёт в себе смелости прийти сюда снова, мальчик подошёл к серому зданию — такому же серому, как и этот ещё не начавшийся день, отворил незапертые двери и зашёл внутрь, аккуратно прикрыв створки, чтобы они не потревожили тишину скрипом. В здании пахло пылью, известью, и полусгнившими, заплесневелыми от сырости одеялами. Воздух был тяжёлым, застоявшимся — сюда не приходили даже подростки, чтобы в тайне от родителей покурить и попробовать спиртного. Быть может оттого, что слишком далеко находилось здание, а возможно оттого, что оно их чем-то отпугивало. Или же, в обуреваемых гормонами черепных коробках ещё сохранились зачатки инстинкта самосохранения. Юноша, издавая минимум звуков, прошёл вперёд — ему нужно было спуститься ниже, в подвал. Здесь ли тот, ради кого он пришёл сюда? Или же это действительно небылицы, выдуманные фантазёрами и экзальтированными девицами от скуки. И что он будет делать, если это действительно выдумки? Но от чего-то мальчик был уверен, что найдёт его здесь. Сделав несколько успокаивающих вдохов и выдохов, он подошёл к двери в подвал. Бетонные ступени были высокими и спускались под неудобным углом. Как бы не свернуть себе шею. Сердце гулко билось о рёбра, но казалось, что оно бьётся вовсе не в грудной клетке, а где-то ближе к горлу, из-за чего воздух с трудом проходил в лёгкие. Юноша спускался медленно, приседая, аккуратно спуская ноги на очередную ступеньку и держась руками за предыдущие. Бетон был холодным и пыльным. Что он скажет? Согласится ли? Долгий спуск завершился в кромешной темноте. Здесь пахло по-другому. Юноша не взялся бы подобрать описание этому запаху. Затхлость, плесень и пыль никуда не исчезли, но появилось что-то новое. Что-то... опасное? Переступив на пару шагов вперёд, мальчик наткнулся на что-то, что издало при столкновении глухой звук касания железа о бетон. Канализационный люк? Он должен здесь быть, именно по ним тот, кого он ищет, передвигается днём. Мальчик вытащил из кармана небольшую свечу и поджёг её, щёлкнув зажигалкой. Фонарика, даже самого маленького, у него не было. Было настолько темно, что крошечный, неподвижный огонёк едва освещал пространство на расстоянии вытянутой руки. Он был здесь. Его не было видно, но юноша знал, он чувствовал на себе его изучающий взгляд. Мальчик надеялся, что он не убьёт его сразу. Ведь должен же он сначала узнать, для чего он пришёл сюда, пришёл ли один, и сказал ли кому-либо, куда уходит. Не сказал. Никого не привёл. Как же страшно. Негромкий голос прозвучал так неожиданно, что это было подобно разряду тока, прошедшему по оголённым нервам: — Может, расскажешь что-нибудь? Хотя довольно бессмысленно и глупо с моей стороны пытаться узнать что-то о человеке, которого вот-вот не станет. Но меня одолевает чрезвычайная скука. Точнее, её подобие. Знаешь, развлеки меня. Скажи что-нибудь новое. Впрочем, я сильно сомневаюсь, что ты скажешь что-то новое. Что-то, чего мне не говорили сотни подобных тебе. Никто и никогда не искал меня просто так. Даже как-то обидно, — с сухим безэмоциональным смешком произнёс голос. Он догадывается? Наверняка. Ведь ему должно быть очень много лет. Затея показалась юноше апофеозом глупости. Ведь нет и не было никаких гарантий, что он получит то, зачем пришёл. И уж тем более, не было не единого повода думать, что он отпустит его в случае отказа. А ведь он наверняка откажет. Но, может быть, он согласится? Он же сам сказал, что ему скучно. Нужно хотя бы попробовать. — Я... — в горле пересохло, но сглотнув, мальчик продолжил: — Я хочу стать таким, как Вы. Вампиром. Я скоро умру — я заболел чем-то ужасным, мне не говорят, чем, говорят только, что это смертельно, но возиться со мной не хотят. Говорят, что лучше бы я умер. Я никому не нужен, ни родителям, ни сестре. Они всё равно выгонят меня из дома, они не хотят... то есть, я уже это сказал. Но я не хочу умирать. — Юноша, заикаясь и устремив взгляд в пол, тихо пробормотал эти несколько фраз. Кто бы знал, чего они ему стоили. Как и то, чего ему стоило найти этого вампира. — Поэтому я нашёл Вас. Вампир тихо фыркнул. — Ничего нового. Я лишь позволил тебе найти себя. Поскольку нахожу забавным то, что предмет моей охоты сам пришёл ко мне. Ты хочешь, чтобы я обратил тебя? Для чего мне это? Неужели ты и правда думал, что стоит тебе попытаться меня разжалобить и попросить, как я тут же подарю тебе вечность? Ты глупец, ребёнок. Но, даже представив на мгновение, что я согласился — понимаешь ли ты, на что идёшь? Вампиры — вовсе не очаровательные романтики из сказок. Ты думаешь, что приобретёшь что-то новое? Наоборот, ты потеряешь то немногое, что у тебя есть. Вампиры не способны на зачатие ребёнка, мы абсолютно не испытываем желаний плоти; мы не способны на привязанность, даже на дружескую, не говоря уже о том, что вы, люди, называете любовью. Мы не испытываем сильных эмоций. Мы не испытываем интереса ни к чему, кроме своих «обедов». И даже от них мы не получаем удовольствия, это просто насущная потребность. Мы просто условно-живые покойники, которым, для того, чтобы поддерживать эту псевдо-жизнь, нужна живая человеческая кровь. Мы тоже не хотим умирать, хоть и существование наше довольно жалкое. Мальчик после этих слов стал ещё бледнее. — Вы же сказали, что вам тоскливо, может быть, если Вы меня обратите, вдвоём не будет так скучно. Вы ведь не можете совсем не испытывать эмоций. Вы ведь были человеком. Мальчик всё ещё видел лишь силуэт, отчего-то вампир не спешил показываться на глаза. — Мне неизвестно, что означает слово «тоскливо». Мне известен лишь суррогат, подобие этой эмоции. В моём распоряжении лишь дым, туман, ветер, — слова, которые не имеют за собой никакого смысла. Я не чувствую тех эмоций, что ты испытываешь. А вот ты... Тебе было дано очень многое. Моё обоняние говорит, что с твоей болезнью ты мог бы прожить ещё долго. А ещё оно говорит, что ты пригоден для еды. Понимаешь ли ты, что лишил себя жизни? — Я пытался себя спасти, — тихо ответил мальчик. Вампир ответил сухим смешком. * * * Старый вампир поднялся по лестнице вверх, выглянул сквозь пыльное окно на улицу. Холод пробрался и сюда, но они не ощущали друг друга. Они были подобны один другому — ни эмоций, ни памяти, ни желаний. Только бесцельная потребность к существованию. Вампир зачем-то поднял ворот своего старого, светло-серого плаща. Интересно, способен ли холод ощущать горечь на языке?