Бегство от самого себя

Представь, ты просыпаешься на рассвете из-за бьющего в глаза солнца. Ты бы хотел на пару минут задержаться в кровати, беззаботно размышляя о планах на день. Вместо этого, с первого взгляда ты замечаешь каждую изменившуюся деталь. Вот штора сдвинулась на пару сантиметров — ночью был сильный ветер. В углу продолжились работы над крошечной паутинкой — кое-кто предпочитает не высовываться днём. А вмятины на ковре от ножек стула ещё не сошли — кому-то понадобилось сдвинуть его, чтобы добраться до ящика в столе. Им нужно что-то, принадлежащее тебе. Снова. Ты мог бы не обратить внимание ни на одну из вышеперечисленных вещей. Ты мог бы сонно потереть глаза и неохотно скинуть с себя одеяло. Ты мог бы жить и не замечать абсолютно каждую деталь построения предметов вокруг себя. Но у тебя не было выбора. Никогда. В своих ночных кошмарах ты не видишь вымогателей налогов, безуспешного будущего и скримеров из ужастиков. Ведь каждую ночь повторяется одно и то же. Ты словно возвращаешься в один из тех дней, когда маленького мальчишку запирали в кладовке в полной темноте. Его оставляли там, на долгие часы, что тянулись мучительно долго. В то время, как его ровесники мечтали о вертолётах на радиоуправлении, он мечтал выбраться оттуда. И делал всё возможное. Кому как не тебе знать. Только вот теперь ты играешь роль наблюдателя. Уже на протяжении двадцати лет. И ты не в силах помочь. Это убивает. После ты просыпаешься, зная, что тот мальчишка остался там совсем один, и скоро за ним придёт монстр. Монстр, что был, есть и будет страшнее всех тюремных насильников, убийц, отрезанных пальцев и Соны. Ведь он — источник всех твоих бед. Диагноз. Представь, ты садишься на край твёрдой кровати, и болезнь даёт о себе знать. Ты завариваешь себе терпкий кофе, и болезнь снова откликается в мозгу. Тебе звонят, и… впрочем, неважно. Ты уже привык. Низкий уровень латентного торможения. Помнишь тот день, когда тебе сообщили о четырёх умных словах, что определили твоё будущее? Конечно, помнишь. Тогда они ставили ставки. Как скоро ты обезумеешь? Как быстро свихнёшься? И ведь вопрос стоял не в том, случится ли это, а в том, как быстро это произойдёт. Ты работал над собой каждый чёртов день. Тебе было в кайф составлять логические цепочки, придумывать всевозможные уравнения и самому же их решать. Это помогало не сорваться, не сойти с ума от переизбытка информации в голове. Ты замечал каждую мелочь, а из мелочей каждый раз сотворял нечто великое. Ты удивил их. Но порадовался за тебя лишь ты сам. Не Отец. Человек, которого никогда не было рядом. Интересно, на что рассчитывает Вселенная, когда сводит двух близких людей после долгих лет разлуки? Крепкие объятья? Бег навстречу друг другу в замедленном движении? Ты не знал, но понял в тот миг, когда увидел отца. Ты замер в молчаливом исступлении. А через секунду тебя будто пронзило тысячами вольт. Все ночи, когда ты просыпался с криком в истерике, и вечера, когда судорожно дёргался при неполадках с проводкой, словно объединились воедино, и нанесли убийственный удар, втрамбовав в землю. Ты всегда знал, что слёзы — признак слабости. А перед Фокс Ривер и вовсе тренировал железную выдержку несколькими зверскими способами. Сам помнишь. Но сейчас твои глаза наполнились слезами. Статная осанка вмиг сникла. Взгляд померк. Стиснув зубы, ты отрывисто дышишь, пытаясь не выйти из себя? К чему попытки, если уже? .. Ты сам говорил, что в любой, даже самой продуманной, системе есть слабое место. Можно подпилить одну опору, и рухнет целое здание. Думал ли ты, что так поступят с тобой? Они, рано или поздно, должны были сделать это. Сломать тебя. Представь, ты, человек привыкший быть сильным, в отчаянье сползаешь по стенке какого-то здания, прикрывая слёзы руками. Я прошу лишь представить. Представить то, что Майкл Скофилд пережил. Каждую минуту, каждую секунду этого ада. Что бы сделал любой другой на его месте? Например, ты? .. Каждый ответит правду лишь самому себе. Майкл скрыл смерть остатков душевного равновесия за безразличной ухмылкой, ровным дыханием и насмешливым взглядом из-под бровей. Фальсификация была бы отличной, если бы не бешено дёргающийся нерв на лице. Линкольн так и не сказал брату, что заметил это.