во сне

Начать стоит с того, что Она уже которую ночь не спит. Она сидит, что-то печатает, откидывается на спинку стула, критично пробегает глазами по строчкам и нажимает Backspace, удаляя со своего холста все эпитеты и многоточия. Она не спит и думает. Думает, думает, думает. Ничего не надумает, но продолжает опускаться на ковер и смотреть в дверь. Хмурится и смотрит. Как будто бы сейчас эта дверь распахнется и в неё зайдет Он, Она - да неважно, кто. Главное, что зайдет. Только ожидание бессмысленно. Никто не заходит. Пятый день телефон стоит на зарядке. Она его не снимает и никуда не выходит. «Не выходи из комнаты, не совершай ошибку». Шипку, разумеется, Она не курила - Она вообще ничего не курила, являлась лишь присутствующим, ведь «Россия для грустных и депрессивных, поэтому, верно, не съедем», и эти самые грустные убивали душевные терзания сигаретами. Неважно, 13 или 29 лет им было, они одинаково затягивались, одинаково выдыхали, одинаково жаловались на свои судьбы, но Она одинаково их не слушала, и все так же одинаково терялась среди клубов дыма и душных речей. Который час? Да хер его знает, три дня или три ночи. Да хер его знает, понедельник или воскресение. Да хер его знает, лето еще или давно начался учебный год. Да хер его знает, дни она тут втыкает в пустоту или же годы. Да хер его знает, отсутствие аппетита или нервная анорексия. Кстати, о нервной анорексии - неделю ни куска в рот, изредка выпивая неполную кружку чая. Хотя, какое ни куска - чаинки же тоже в каком-то месте питательные. Во всяком случае, из-за них она до сих пор не повалилась от бессилия на тот самый ковер и до сих пор водит пальцами по книгам и музыкальным дискам, совершенно не придавая значения, что сейчас она неосторожным движением ногтя повредила корешок книги Рэя Брэдбери, а сейчас из-за ее мизинца едва не упал мамин диск с Jethro Tull. Вся эта меланхолия началась так же внезапно, как и мы с тобой, Читатель, ощутили конец лета. Только вот Она этого не чувствует. Сидит в углу, убирает прядь за ухо, спустя секунду морщится и возвращает ее на исходную, вспоминая, что ей так не идет. И опять убирает, и опять морщится. А в голове фраза персонажа из игры: «Мне сегодня снилось, что я летаю.» И немедленно мысль: «А что, если человеку ни разу не снилось, что он летает? Это значит, что он не растет? Или что он уже вырос? Или что никогда не вырастет? А если человеку ничего и никогда не снилось? Что тогда?» Но при этом она смотрит на себя в отражение экрана ноутбука или того же телефона - выросла. Лицо выглядит взрослее, появились юношеские прыщики и прочие прелести подросткового возраста. В росте и весе прибавилось, одежда, которую она могла носить месяца три назад, уже уныло лежит в пакете «На выброс». Но что же в плане духовности? Она и тут выросла. Перестала страдать гомофобией, если ей вообще можно страдать. Признала свою природную бисексуальность и недолгую, но все же влюбленность в девушку. Научилась чувствовать других так, как никогда раньше их не чувствовала. Плачет не потому, что ей плохо, а потому, что этот мир так прогнил. Что тут даже самый любимый человек, самый веселый и близкий может оказаться каким-то мудаком, с которым даже не стоило связываться. И слезы льет потому, что не видит этого зла ни в людях, ни в чем-либо еще. Видит только хорошее и оттого так любит, так чувствует. И именно такие люди остаются в тени. Их не признают. А они уходят в себя, думают, думают, думают. Влюбляются, перестают верить в человечество и в любовь, хотя это и есть их предназначение! Верить, чувствовать, любить, созерцать! Они должны давать надежду миру, надежду людям, показывать свет, а не тьму! Но именно от этих людей каждый отворачивается. Сколько раз мы уже уходили от кого-то, при этом не думая, что этот кто-то должен, именно должен давать тепло и уют, надежду и веру? А при уходе от них, что же тогда? Тогда эти люди ломаются. Как спички. Они медленно перегорают к миру, к людям, к чувствам, к мыслям, к эмоциям. Их некогда теплота и рвение помочь тонкой струйкой дыма уходят из глаз, ноздрей, рта, ушей. А потом их перегоревшая часть отламывается от еще живой, деревянной. И они становятся как все. Не чувствуют. Не любят. Не верят. Не желают созерцать. Неужели именно такие Мы нам нужны?