Song as old as rhyme

Если бы ЧанЁль посчитал, сколько дней он горбатился над гитарой, то он бы с катушек съехал, вспоминая часы залипания над слишком пустыми страницами своей тетради, когда он перебирал струны столь любимого инструмента. БекХён подстрекает его сходить выпить, мол, Пак ЧанЁль, давай со мной, прекрасное времяпрепровождение ждёт нас, но ЧанЁль от чистого сердца отказывается, потому что его мозг не хочет функционировать в пьяном состоянии. И, к тому же, сейчас грёбанных десять утра, СеХун, наверное, согласится на твоё приглашение. Румянец на щеках БекХёна почти заставляет его подавиться кофе, если бы это, конечно, было впервые, когда его сосед по комнате потерял дар речи при упоминании лучшего друга парня ЧанЁля. (ЧанЁль почти забывает, насколько сильно БекХён сходит с ума по СеХуну. Это настоящая любовь, ЧанЁль, заявил бы БекХён, и ЧанЁль бы определённо поверил ему, потому что эти отвратительные взгляды с сердечками в глазах слишком уж похожи, если честно.) — Иди. — ЧанЁль драматично машет, заваливаясь на дёрганного БекХёна. — Оставь меня ради своего лапшичного принца. — Не мешай, если я так и сделаю, — прилетает в ответ, и азарт, излучаемый БекХёном, так заразителен, что ЧанЁль на автомате вытаскивает телефон, чтобы позвонить ДжонИну, игнорируя и толкания от БекХёна, и протесты, и мнения, что стоит надеть и какие пикап-фразочки стоит сказать. — Привет? Когда ДжонИн берёт трубку, улыбка ЧанЁля добродушная и яркая. — Я тебя разбудил? — Мм, всё в порядке, — сонным голосом бурчит ДжонИн, отчего ЧанЁль от умиления прикусывает нижнюю губу и щурится. Вот тебе и «без ума». — Как там? — Ничего. — К этому моменту ЧанЁль уже отгрыз себе ноготь на большом пальце, нервозность остаётся привычкой, если дело касается ДжонИна. Можно было бы подумать, что ЧанЁль покончит с этой фазой — волнение, неравномерное сердцебиение, влажные ладони и заикание, но не он. Возможно никогда. – Хм. Ты хотел бы, может, знаешь, прийти? Мы можем посмотреть «Дом карт» или поиграть в видеоигры или… или ещё что-то. На хер сочинение песен, несчастно приходит к выводу ЧанЁль, водя кончиками пальцев по натянутым гитарным струнам. ДжонИн хихикает, ворчание сменяется приятным звуком улыбки. — Я буду через двадцать минут. *** Первое, что делает ЧанЁль, когда ДжонИн заходит в квартиру — захватывает его в одеяло, смеясь слишком громко, заворачивая гостя как буритто и целуя его лицо безумно, потому что я соскучился, соскучился, соскучился по тебе. ДжонИн почти не может дышать от смеха. — Ты видел меня вчера, хён! — Но он не протестует против поцелуев ЧанЁля, даже когда оказывается на плече ЧанЁля, как мешок риса, пока его несут в небольшую гостиную, швыряют бесцеремонно на диван с лёгким отскоком и скрипением пружин. ЧанЁль залезает на него сверху с дьявольской улыбкой. — Я скучал по тебе, тем не менее, — шепчет ЧанЁль в изгиб плеча ДжонИна, оставляя на тёплой смуглой коже мимолётные мягкие поцелуи. — Чем бы я вообще был без тебя? — Потерянной овечкой, — хихикает ДжонИн, будучи всё ещё неподвижным и довольным. — Одиноким волком. Неуклюжим жирафом. — Как насчёт того, — ЧанЁль медленно разворачивает ДжонИна, высвобождая из одеяльного плена, пока его пальцы не скользят под белую рубашку ДжонИна, щекоча, — что я просто буду половиной человека? У ДжонИна дыхание срывается, когда длинные тонкие пальцы пробегаются по его груди, вниз к бёдрам и изгибу талии. — Ты самая слащавая дрянь на свете, Пак Чанёль. — Я пишу песни, это моя работа! — обижается ЧанЁль, устраиваясь в пространстве между своим парнем и спинкой дивана, после чего прижимает ДжонИна ближе за талию, уберегая от падения на пол. ДжонИн смотрит на него пристальным, изучающим взглядом, замечая чуть поджатые губы ЧанЁля, пока он водит большим пальцем по его скуле. Самым мягким голосом, на который он только способен, ДжонИн спрашивает: — У тебя не получается писать, верно? — Нет, — вздыхает ЧанЁль, с расстроенными нотками в голосе. Он играет с пальцами ДжонИна, как потерянный ребёнок. — Я имею в виду, что я потратил кучу времени снаружи — рассматривая вещи, наблюдая за людьми. Я даже пытался кормить голубей, ДжонИн, хотя я до смерти боюсь их. Я заново повторял свои шаги, слушал музыку, но я застрял на том же месте. Под конец ЧанЁль надувает губы, и остаётся так, даже когда ДжонИн соприкасается с ним лбами. — Ты пробовал что-нибудь новое? ЧанЁль отодвигается от него немного в шоке, словно у того выросло две головы. — Ты о чём? — Возможно, настало время тебе создать собственное вдохновение, а не искать его в чём-то или где-то ещё. ЧанЁль берёт паузу, чтобы подумать, рассматривая ДжонИновский подбородок и мягко прикрытые веки. — Хм, знаешь, что? — говорит ЧанЁль чуть позже, зарывшись носом в волосы своего донсена — он пахнет яблоками и солнечным светом. — Ты не только моя вторая половинка, но и мой очень умелый, самый замечательный наставник. — Спасибо, но, — ДжонИн зевает и прижимается ближе, ныряя в тепло, источаемое телом ЧанЁля. — Этому наставнику нужно поспать ещё немного. ЧанЁль целует своего парня в макушку, шепча спасибо и я люблю тебя, которые теряются в тишине комнаты. *** Это тишина да мягкий вой ветра из окна уговаривают ЧанЁля проснуться. Он открывает глаза мягкому свету полуденного солнца, пойманного на ресницах ДжонИна, очертаниях его щёк, полноте его губ. ДжонИн выглядит золотым в солнечных лучах, нереальным, когда ЧанЁль ловит ритм дыхания своего парня, как равномерно поднимается и опускается его грудь при каждом выдохе, дрожь на его губах от мягкого прикосновения поцелуя на его веках. В красоте самого существования ДжонИна ЧанЁль находит свои слова, свои песни, поэтический поток его мыслей и чувств стекает на листы бумаги. ДжонИн вечен и постоянен; он - приятное волнение в груди ЧанЁля, он тот, кто вечно тянет его струны души. Именно в этот момент, пока ДжонИн крепко спит, ЧанЁль находит то, что ищет. Как он мог искать где-то в другом месте, если всё было прямо перед его носом? Он аккуратно выскальзывает из хватки ДжонИна вниз, к бумажному хаосу на полу. Его гитара всё ещё молчаливо стоит у стены, словно ожидая его возвращения. Он смотрит на ДжонИна глазами, полными любви, касается суставом пальца его губ и принимается писать.

В комнате, где он лежит — свет, И мною украденный поцелуй; Он там, в покое и во сне, Окружён шёпотом своего имени.