Улица братьев К.

Горькая полынь да ковыль-трава… Длинные метёлочки сухо шуршат, цепляясь за мои джинсы, шепча своё вечное «Спи… спи…». По изорванному в светотень небу стремительно летят облака – я иду им навстречу, зачем-то слегка раскинув руки. Иллюзия полёта. Сильный ветер выдувает старый цемент из швов меж кирпичами заброшенных домов. Выдувает старые мысли из моей головы. Я теку сквозь полынный мир навстречу облакам… Вообще, я всегда не так. У всех людей вокруг меня, которые водят канареечные ГАЗели и пфукающие пазики, которые продают мне в магазинах чай с чабрецом и мой любимый заварной хлеб с изюмом – у них всё как-то так. А у меня это самое всё – как-то не так. Словно ткань вывернули, и там на ней я – невидимка, шов, спрятанный на изнаночной стороне мира. Я так же сюрреалистичен, как и пейзаж, который сейчас наблюдаю: невесть как очутившаяся в нашей Самой Средней Полосе нефтяная вышка средь полынного поля, и равнодушно задравшая на неё лапу собака с репьём на боку. Зачем же я здесь, на этом пустыре, в сырой и серый осенний день? Ах да, вспомнил. Я пошёл за молоком к рекомендованной мне друзьями молочнице в посёлок с многообещающим названием Творогово, хотя молочница живёт не в самом посёлке, а некотором его преддверии, на улице братьев К… К… Фамилия братьев неумолимо уплывает из-под моих остроносых сапожек, словно болотная кочка, так что от неё остаётся только первая буква, да и в ней я не уверен. Слушая шелест полыни, я неотвратимо уверяюсь в том, что братья – Ковальские. Или скажем там Ковыльские. Поляки, то есть. Как Кржемелик и Вахмурка. Навстречу мне от нефтяной вышки с репьястой собакой идёт-течёт высокая женщина с платком на волосах. Подол её тёмного платья с белым фартуком полощется на ветру косым треугольником паруса - кажется, что вот-вот женщина ухватит его за угол, чтобы управлять своим плавным скольжением и прокладывать себе курс меж высоких трав. Странно, но она выглядит так, будто заблудилась на этих полынных полях – взгляд рассеянный и при этом что-то ищущий. Я со смесью нетерпения и любопытства ожидаю её приближения, в надежде открыть если не её тайну, то хотя бы тайну бесфамильных братьев, гипотетических поляков. Не знаю, почему я так люблю поляков. Наверное, из-за их волшебных фамилий, похожих на звуки, которые издаёт накрытая крышкой жарящаяся картошка. - Ты тоже заблудился? – тихо спросила женщина, подплыв через ковыль и продолжая слегка трепетать в потоке ветра. – Что же ты ищешь на этих полынных полях? - Свой здравый смысл, - ни с того, ни с сего выдал я, тем самым подтверждая необходимость подобных поисков. И быстро уточнил, - а точнее, улицу братьев К. - Братьев каких? – не поняла моя собеседница пропавший остаток фамилии. - В том-то и дело, что я не знаю, каких именно. Я даже не знаю, сколько их там было, этих самых братьев, и почему ими назвали улицу. Здесь много улиц братьев К.? - Улица всего одна, а вот названий у неё много, - женщина чуть повернула голову, проведя взглядом, словно тонкой кисточкой реставратора, по заброшенным фабричным домам - смахивая с них пыль прошлого, готовая вновь дать им давно забытые имена. – В разное время здесь были улицы братьев Крапивиных, Королёвых, Колмогоровых, Калининых и Кирпичниковых. Иные утверждали, что бродили в сумерках и дождях по улице братьев Карамазовых. А на карте, где тонкие линии сходятся и расходятся так, как то угодно мёртвым деревьям и архитекторам, мы стоим на улице братьев Калмыковых. Хотя я совершенно не представляю, кто все эти люди… -Все люди – братья, - глубокомысленно ответил я на этот не_вопрос. Мы помолчали, одинаково созерцая пустые здания, хранящие молчание в полынном сердце забвения. Где-то очень далеко, околицами дымного горизонта, мимо нас ехали по шоссе с нормальным, неизменным номером люди, у которых всё так. Но я им почему-то не завидовал. - Вообще-то, - задумчиво обратился я к женщине в тёмном платье, - я ищу не столько улицу братьев К., сколько молочницу с этой улицы. Вы не знаете, где её дом? - Я… Я когда-то давно была молочницей, которая жила в доме номер восемь по улице братьев К… забыла уже, как их фамилия. Ведь это было так ужасно давно, - женщина вздохнула, и этот вздох ветром разнёсся под темнеющим небом, прошелестев ковылём и воспоминаниями. - А что случилось? Почему Вы больше не молочница? – я легонько коснулся её длинного рукава. - Скорее, не «почему», а «за что». За то, что замахнулась на чужую работу… - женщина, глядя куда-то за горизонт, сложила руки на своём белоснежном фартуке. – Я ведьма. И я жила здесь в те времена, когда Создатель ещё толком не продумал, каким он хочет видеть наш мир, и дело моё было – быть молочницей. Ухаживать за своей коровой Звёздочкой, продавать молоко всем, кто ступит на мой порог, будь то ангел или демон, или просто озябший путник. В мире тогда было много, как бы так сказать, недоделанностей. Пустоты, ничем пока не заполненной. Но меня это мало беспокоило. Я бродила со своей Звёздочкой по заливным лугам, играла на флейте, и каждый вечер наливала своим гостям пахнущее клеверным мёдом парное молоко. Но когда лето кончилось, я загрустила. Лил холодный дождь, и часто никто так и не приходил ко мне за молоком – несколько дней подряд. Молоко скисало, и я, не в силах выпить всё одна, со слезами выливала его на грязную землю. Ночи были так ужасающе темны, на небе еле тлело лишь несколько тусклых светлячков – звёзд в те давние времена было мало, ещё одна недоделка строящегося мироздания. И в одну из таких ночей, страдая от одиночества и темноты, я в сердцах схватила ведро, и выплеснула всё молоко в небо. Капли зажглись, превращаясь в звёзды, которые потом назвали Млечный Путь… Я создала кусочек вселенной, посягнув на запретное – и была жестоко наказана. После этой ночи моя Звёздочка не дала ни капли молока; дороги к моему дому заросли полынью и ковылём, так что, уйдя однажды к соседке за солью, я не смогла вернуться обратно. Вот и брожу по этим полынным полям и ищу свой дом на улице братьев К... если бы я помнила их фамилию! С тех пор, как я разлила Млечный Путь, я больше не молочница – а кто, непонятно. Это так грустно, быть не знаешь кем. Ты меня понимаешь? Я кивнул и сказал: - Кажется, я догадываюсь, на улице каких братьев ты жила. Пойдём?.. Повернувшись, я пошёл наискосок через полынное поле, прочь от угасающего света дня. Ведьма, которая раньше была молочницей, бесшумно текла по ветру следом за мной. От нефтяной вышки нам в спины долетело равнодушное гулкое «Гав!», похожее на одиночный удар тяжёлого колокола. Мы шли мимо заброшенных домов из красного кирпича, под сводами которых залихватски посвистывал ветер пустырей, мимо длинных складов и остовов каких-то ржавых механизмов, и ковыль стелился за нами, смыкаясь безмолвно, словно воды Мёртвого моря. - Смотри… - чуть отступив в сторону, я позволил ведьме-потеряшке выйти вперёд – и увидеть среди полынных зарослей аккуратный кирпичный домик. Домик с медным флюгером на крыше, с ажурной кованой калиткой и с терпеливо ожидающей возвращения хозяйки снежно-белой коровой у ворот… На лбу у коровы была единственная тёмная отметина – в виде многолучевой звезды. Ведьма, не веря, сделала шаг вперёд, комкая фартук в руках. Потом бросилась в калитку и двумя руками обняла корову за шею, зарываясь лицом в её белую шерсть, пряча мокрые щёки. Постояла так с минуту, потом обернулась ко мне с широкой улыбкой: - Слушай-ка… Не подождёшь четверть часа? Я тебе парного молока налью, целый кувшин… - Спасибо. Конечно, подожду, - проводив молочницу и корову взглядом, я облокачиваюсь на калитку, слушая, как ветер мягкими волнами обтекает мир. Горящий возле ворот фонарь в жестяном помятом абажуре освещает табличку на углу дома: «Улица братьев Коровьевых, д. 8». …А здравый смысл я всё-таки, пожалуй, продолжу искать. Ведь в процессе этих поисков находятся вещи и события куда более интересные всех здравых смыслов, вместе взятых…