Как упоительны в России

Люберцы спят давно, ночь хороша, Где то с Жулебино, слышу, стрельба, А я же иду домой, пофигу мне, Если стреляют, так нужно братве Александр Дюмин. «Люберцы»

Геннадию было херово. Ну, не совсем херово, скорее, херовато, но вчера, вернее, сегодня с утра последние восемь рюмок явно были лишними. Времени было пять вечера, и народу в вагоне метро было хоть и не битком – самый ад начинается часов с шести, но уже прилично. Чубрик и Макар, как назло, тоже плюхнулись рядом с ним на три места в конце вагона, и им втроем было, прямо скажем, тесновато. Ехали они в родные Люберцы, и Чубрик, добрая душа, уже обещал их накормить. У его родителей была кафешка, и друзьям любимого сына там всегда были рады. Геннадий, конечно, не понимал, что за радость родителям Чубрика кормить ораву обалдуев, денег с них никогда не брали, хотя Гена поначалу пытался предложить. Но Чубрик так обиделся, что Гена с этим завязал. Ему нравилось в кафешке – она была не особо раскрученная, не пафосная, мать Чубрика знала чуть ли не каждого посетителя в лицо, и там всегда было уютно – гораздо уютнее, чем дома. Геннадий поморщился. В голове все еще слегка шумело. Это все близнецы, гады такие, ну на кой они под утро еще джин-тоник этот принесли? Пили бы «Очаковское», как все нормальные люди, но нет, бля! Сидевший справа от Геннадия Макар вдруг покраснел, скрючился и, как-то заковыристо изогнувшись, дернулся вверх. Геннадий с подозрением поднял взгляд – он видел эти симптомы не раз. И точно – прямо перед ними в толпе людей стояло прекрасное создание в белой курточке, мини-юбочке и с белым айфоном в руках. По плечам феи рассыпались длинные белые волосы. Геннадий вздохнул. Фея кокетливо улыбнулась, причем ему, а не Макару, уступившему ей место, и плюхнулась на сиденье рядом. Геннадий на всякий случай сделал морду кирпичом. Девушки как-то не особо западали на Макара, и Геннадий никак не мог понять, почему – ну чем не мужик? Сильный, как бык, не тряпка, слов на ветер не бросает, верный, как пес – ну, правда, лицом не вышел, это да. Сам-то Гена был твердо уверен, что шрамы украшают мужчину, но девушки, едва завидев суровую рожу Макара со шрамами крест-накрест, как-то сами собой сливались. Ну и хер с ними. Не в них счастье. Геннадий изо всех сил пытался не смотреть на Макара, который безуспешно боролся с эрекцией, и сделал вид, что не замечает, как фея рядом стреляет глазками в его сторону – ну нах! Потом не отмахаешься! У него и так проблем выше крыши: Серый никак не хотел признавать его главарем, хотя он его порвал на клочки, как Тузик грелку, перед всей школой! Но не-е-ет, этот пидор делал вид, что все норм, никто его не побеждал, и он по-прежнему во главе. А вот хер ему! Геннадий сжал зубы. Он уже видеть не мог эту гавайскую рубашку в цветочек, эти не по-пацански длинные волосы, а неизменные шлепки вообще вызывали у него неконтролируемые приступы бешенства. Тут Чубрик тоже как-то внезапно зашевелился и встал. А этот-то что? Еще даже «Пролетарскую» не проехали вроде? Гена поднял глаза и увидел вконец замудоханную мрачную тетку лет сорока с двумя огромными пакетами в руках и сумкой. Та быстро прошмыгнула на освободившееся место, громко вздохнула и пристроила свою сумку на сиденье, так, что в ногу Геннадию моментально уперлось что-то трындец какое твердое. Да что они там таскают в этих сумках? Он сидел, как в тиски зажатый между феей и теткой, его мутило, и он мечтал только об одном – как завтра с утра пораньше придет в родную школу, найдет Серого, взглянет в его наглые глаза – и побьет его снова.