Наедине

      Временами Сангаку не торопится возвращаться домой после тренировки. Хоть он и не живёт в общежитии, но ему, как студенту Хаконе, никто не запрещает туда заходить. Поэтому он заходит, насвистывая прицепившуюся мелодию из рекламы, идёт в восточное крыло, ищет нужную дверь. Курода-семпай редко её запирает, но входить без спроса не стоит — в лоб вполне может прилететь запущенный метким броском учебник. Поэтому Сангаку дробно стучит привычный ритм, и лишь после ответного «заваливайся!» входит в комнату.
       Здесь всегда царит спартанский порядок, Курода-семпай в этом очень дотошный. И он очень не любит, чтобы трогали его вещи, поэтому Сангаку сразу проходит к кровати, на ходу избавляясь от обуви, поджимает под себя ноги. Курода-семпай, сидящий за столом спиной к нему, приветствует глухим ворчанием, не отрываясь от конспектов. Он говорил, что физик пророчил большую контрольную, так что, наверное, лучше не отвлекать. Поэтому Сангаку старается сидеть тихо и не мешать: крутит головой, разглядывая развешанные по стенам постеры и учебные таблицы, обитающие на книжной полке стопку журналов, ровный ряд учебников и справочников. А ещё — огромную папку с карточками всех членов велоклуба, тренировочным меню, индивидуальными программами… Курода-семпай очень серьёзно относится к своим обязанностям вице-капитана. 
       — Ничего не перепутай, — строго одёргивает Курода-семпай, когда Сангаку украдкой тянется к папке. Сангаку замирает, почти коснувшись плотного картона: вообще-то ему никто не разрешал её трогать, но раз прямого запрета не последовало, то, наверное, можно.       И почти час Сангаку с интересом разглядывает личные карточки со скрупулёзно выверенными таблицами прогресса. Собственную он рассматривает не меньше минуты: на фотографии у него такое унылое лицо, что сам себя не узнал бы. В квадратике за сегодняшний день значится лаконичное «индивидуальная тренировка».       — Я закончил, — оповещает Курода-семпай, и Сангаку, едва удержавшись, чтобы не скинуть папку и её содержимое на пол, бросается к нему и крепко обнимает за шею. 
       — Только не говори, что за день так соскучился, — негромко фыркает Курода-семпай, обнимая в ответ. Тёплая ладонь легко скользит по волосам, по шее, останавливается между лопатками. Сангаку трётся носом о его щёку, как заправский кот.
       — Соскучился, конечно, — бормочет он с улыбкой. — Индивидуалка — это скучно.
       — Раньше не жаловался, — тёплое дыхание щекочет кожу. — Завтра буду лично гонять.       — Это обещание или угроза? — Сангаку смешно, а ещё очень уютно, хотя сидеть вот так на коленях семпая не слишком удобно.       — А это уже сам решай. Ну-ка, слезь, — Курода-семпай слегка подталкивает его, и Сангаку послушно поднимается на ноги. — Хочешь обниматься — я не против, но дай хоть устроиться поудобнее.       Обниматься Сангаку действительно хочет, и ещё немножко больше. Курода-семпай не откажет — Сангаку точно знает, и он ведь совсем не много просит. И очень часто получает желаемое. Нужно просто найти правильный подход, это ведь не так сложно.       Курода-семпай потягивается до хруста — футболка немного задирается, открывая полосу светлой кожи на животе, — садится на кровать, спиной опершись на стену. С усмешкой протягивает к Сангаку руки, и тот с готовностью ныряет в объятия, кладёт голову на плечо и закрывает глаза, отдавая вожжи осязанию. Почти мурлычет, когда волос мягко касается узкая ладонь. А Курода-семпай фыркает чуть насмешливо, ведёт кончиками пальцев по скуле, по щеке, очерчивает контур губ. Прикосновение лёгкое, почти неуловимое, и оттого дразнящее — губы знакомо покалывает от ласки на расстоянии тепла. Очень хочется продолжения.       Иногда Сангаку бывает почти обидно, что Курода-семпай, казалось бы, ничего не делает, а его тело реагирует таким образом. А затем Курода-семпай целует — точно так же легко и дразняще, — и Сангаку становится не до обид. Он погружается в ощущения, льнёт ещё ближе. Ему правда немного надо, и Курода-семпай щедро одаривает его такой необходимой лаской. Никогда не отказывает, никогда не требует больше, чем Сангаку готов дать. У них очень удобные отношения. Удобные для обоих, хотя иногда Сангаку кажется, что ему это нужно всё-таки немножко больше, чем Куроде-семпаю. Наверное. Они никогда это не обсуждали.       У них не было признаний, не было неловких слов и объяснений. Просто после злополучного интерхая Курода-семпай сам подошёл, молча, без укора и упрёка — и не оттолкнул, когда Сангаку, слишком разбитый, чтобы хотя бы внятно говорить, вцепился в него, как в спасательный круг.       Наверное, ему тогда было всё равно, за кого именно держаться, только бы не оставаться наедине с собственными сожалениями. Его никто не винил, ни словом, ни взглядом, и от этого было только горше. И особенно сильно и едко горчила ирония того, что именно Курода-семпай, у которого Сангаку отобрал шанс на участие в Интерхае, утешал его осторожными объятиями и безропотно выслушивал сдавленный вой, который даже плачем было не назвать.       Сангаку было чудовищно неудобно, но стоило признать — стало легче. Пусть немного, но легче. Будто от лежащей на плечах глыбы откололи кусок.       А потом понял — не всё равно. Ему были необходимы присутствие и поддержка вполне конкретного человека. И при всей его тактильности, прикосновения других людей ему были не нужны, почти неприятны. На людях Сангаку этого не показывал, хватало и того, что вся команда уже заметила его подавленное состояние, и все, кому не лень, то порывались пожалеть, то стыдливо опускали взгляд. Сангаку не нужна чужая жалость, не нужны эти подачки. И даже не из гордости — он попросту боялся снова дать слабину, снова расклеиться. Ему и так стоило слишком больших усилий собраться, чтобы хотя бы взглянуть на шоссейник без кома в горле. Была даже мысль вовсе оставить велоспорт. Сангаку почти собрался её высказать, когда Аракита-сан, должно быть, почуяв его намерения, устроил громкий скандал, суть которого сводилась к тому, что если готов слиться после одного поражения — скатертью дорога, скучать не будем. Манами понимал, что Аракита-сан говорит это не со зла, вернее, наоборот, на эмоциях, и не стоит принимать близко к сердцу. А ещё сильно подозревал, что пострадавшими барабанными перепонками не отделается, но от неизбежных отрезвляющих оплеух спас Курода-семпай, устроив с Аракитой-саном форменную дуэль взглядов. В итоге, проиграв, Аракита-сан плюнул и оставил Сангаку наедине с неуверенностью и Куродой-семпаем.       Они молчали не меньше минуты, а затем Курода-семпай со вздохом предложил поговорить где-нибудь вне клубной комнаты, без лишних ушей и глаз. Сангаку не стал спорить.       — Если ты действительно хочешь уйти — твоё право, — сказал тогда Курода-семпай очень тихо, но твёрдо. — Но тогда ты не вернёшь корону. Ни себе, ни Хаконе.       Сангаку задумчиво провёл языком по обветренной корке на губе.       — Думаешь, у меня есть шансы?       — Если уйдёшь — точно не будет.       Сангаку понуро опустил голову. В общем-то, на другой ответ он не рассчитывал, но легче от этого явно не становилось.       — Ты завернулся в свои сомнения, как в кокон, — припечатал Курода-семпай со свойственной ему прямолинейностью. — Если надеешься после этого окукливания стать чем-то более интересным — спешу разочаровать, не выйдет. Тебя сожрут собственные монстры, прямо в коконе.       У Сангаку всегда было очень живое воображение. Ему не понравилось то, что оно нарисовало.       — Решать тебе, — продолжил Курода-семпай, положив ладонь ему на плечо. — Но будет жаль, если ты бездарно загубишь себя и все вложенные до сих пор усилия. Аракита-сан из-за этого на тебя кричал, ты и сам знаешь.       Сангаку знал. Это было само собой разумеющимся, забота Аракиты-сана зачастую проявлялась в довольно агрессивной форме. И не только его…       — Ты сердишься?       — Да, — Курода-семпай никогда не отрицал очевидное. — На твой затянувшийся траур. Хватит оплакивать прошлое, Манами. У тебя впереди ещё слишком много дорог и побед. Вытри глаза, не хорони их и себя раньше времени.       — Говоришь со знанием дела, — вымученно улыбнулся Сангаку, растирая по щекам непрошеные слёзы. Сам ведь не заметил, как они покатились.       — Я пережил достаточно поражений.       Сангаку прикусил язык и отвёл взгляд. Курода-семпай действительно знал, о чём говорил, его опыт был стрихнинно-горьким.       — Если снова расклеишься, я тебя ударю, — пообещал Курода-семпай, и Сангаку с остервенением принялся тереть глаза, стремясь побыстрее избавиться от улик. — Ты всё понял?       — Угу. Ты очень доходчиво объяснил.       Курода-семпай удовлетворённо кивнул:       — Раз понял, поехали.       — Куда?       — В горы. Твой байк уже запылился без дела. И… Манами, что ты делаешь?       — Обнимаю, — прокомментировал очевидное Сангаку. — Нельзя?       — Можно, — вздохнул Курода-семпай, осторожно похлопав его по спине. — Если тебе от этого спокойнее… или тебе нужна постоянная терапия?       Сангаку взглянул на него с интересом. Курода-семпай снова вздохнул.       — Я зря это сказал, да? Тогда можешь считать это приглашением. А теперь идём, ты слишком долго филонил…       — Что улыбаешься? — негромко спрашивает Курода-семпай. Сангаку полулежит в его руках, привычно положив голову на плечо, почти дремлет, пока Курода-семпай рассеянно гладит его по волосам.       — Вспомнил кое-что, — уклончиво отзывается Сангаку.       — Очередная глупость?       Сангаку тихо фыркает.       — Можно сказать и так. Курода-семпай, а можно я сегодня у тебя останусь?       — Завтра учебный день, ты в курсе?       — В курсе, а что это меняет?       Ещё немного — и Курода-семпай окончательно смирится с его причудами. Он и сейчас уже почти перестал удивляться.       — Ничего, в общем-то… Но что это на тебя нашло?       — Просто захотелось чуть подольше побыть наедине, — улыбается Сангаку. И не возражает, когда лежавшая до сих пор на спине ладонь перемещается ниже.