Сила слов

      Вот-вот должен был начаться долгожданный концерт FTIsland в Сеуле. В гримерке многолюдно и празднично. Каруселью мелькало множество людей — группа, стаф, друзья, знакомые. И в центре всего этого — Хонки. К нему часто подходили с вопросами, приветствиями, напоминаниями. Он уже полностью загримирован, одет и готов к выходу на сцену. У него сияющие глаза и кислотно-зеленые волосы.       Джонхен сидел в углу, почти скрывшись за гардеробной вешалкой, и просто наблюдал. Ему не было одиноко — ему так нравилось. Нравилось отсюда смотреть на Хонки.       Он знал каким будет Хонки на сцене — невероятным, таким, что боишься моргнуть, чтобы не пропустить ни единого звука и жеста. Он будет ярким, встрёпанным и совершенно прекрасным. Он будет похож на серфера, оседлавшего волну музыки и зрительского обожания.       Он знал каким будет Хонки после концерта — мокрым, уставшим, измотанным. Как всегда, полностью раздав себя зрителям и не оставив ничего для себя, останется тихим, опустошенным и беззащитным.       А вот в данный момент он как сжатая пружина — в нем угадывалась сосредоточенная, тщательно сдерживаемая энергия. Такое взведенное затишье перед бурей. Это чувствовалось и это невероятно возбуждало.       Сейчас Хонки с кем-то спорил — Хен и под пытками не мог бы сказать с кем, потому что смотрел только на Хонки. Наконец Хон выругался на японском, английском и корейском, и безнадежно махнул рукой. А потом подошел и сел рядом с Джонхеном, привычно и плотно прижавшись плечом. ― Парни прикроют, ― ответил на незаданный вопрос.       Айленды, действительно, не смотрели в их сторону, да еще и вызвали огонь посетителей на себя. Они уже почти привыкли к этой бестолковой парочке.       Хонки посидел успокаиваясь после спора, обиженно дергая щекой, пожаловался Хену: ― Меня никто не любит. Хен усмехнулся, услышав такие глупые, не соответствующие действительности слова. ― Тебя все любят, Хонки. ― Все? — уточнил заинтересованно. ― Да. Все. Хонки удовлетворенно вздохнул, а Джонхен почувствовал, как пузырьками в крови поднимается веселое возбуждение и бьет прямо в мозг. Захотелось поддразнить Хонки, распалить ― чтобы тот разделил с ним это возбуждение, чтобы на сцене вспоминал о нем. Захотелось объяснить Хону какой он классный. Как до одурения заводит. Как страшно даже представить ― насколько тяжело сейчас будет смотреть на него из зрительного зала. Смотреть на руки Хонки, обхватывающие микрофон, на его рот. Рот… Смотреть и стараться не думать о том, как во рту Хонки горячо, нежно, мокро… Чччерт.       Хонки опередил Хена на долю секунды и сказал вполголоса, глядя перед собой: ― И как мне выступать? На тебя же сейчас смотреть невозможно. ― Почему? — Потому что ты терпеть не умеешь. Потому что уши уже красные. И щеки. Потому что коленями вздрагиваешь и губы кусаешь. Потому что в своих мыслях в рот меня уже ебешь. Потому что весь вон в мурашках… — Блять. — Ох какой ты сейчас… Красивый. И член у тебя красивый. И удобный. Для языка и пальцев, ― спокойно рассказывал Хонки, как будто делать комплименты чужим членам, абсолютно в порядке вещей. ― Ведь стоит уже, да? — Вот гад… — выдохнул Джонхен и даже зажмурился на секунду. От пошлостей, произносимых хриплым блядским голосом, возбуждение взлетело на новый уровень. Он сам не знал, чего хочет больше ― чтобы Хонки прекратил говорить подобные вещи, потому что слова невозможно сильно заводят. Или, напротив, не останавливался. — Хочется? — подначивал Хонки. Он откинулся на спинку стула, вытягивая ноги. Джинсы вызывающе топорщились в паху. — Тебя ведь если накрывает, ты ж как озабоченный котяра весь! Улыбочки эти… Глаза. Бровь приподнятая. Мачо, блин… И нюхаешь меня. И лапаешь, руки при себе держать вообще не можешь. ― Заткнись, а? ― вежливо попросил Хен. Его еще сильнее закрутило, бросило в жар. Хонки, воодушевленный реакцией, продолжил: ― Жадный, несдержанный. Можно кончить от одного вида… Хочу. В себя, в задницу, в кулак, в рот… А знаешь как звучишь, когда я вылизываю тебя от копчика до члена?       Похабные слова Хонки, его пошлая улыбка и взгляд из-под ресниц, совсем не вязались с этим местом, с тем что происходило вокруг. Джонхен с ужасом понимал, что такими темпами, у него скоро начнет вставать на гримерки. Мозги вышибало напрочь, член требовал внимания. Хотелось прикусить костяшки пальцев, чтобы не застонать в голос.       Хен очень старался не слушать, но чувствовал, как слова горячо разливаются под кожей. Он очень старался не смотреть на Хонки, но это же гримерная ― вокруг одни зеркала. Поэтому он видел в отражениях и Хона и самого себя, и даже успел удивиться невероятному мужеству Хонки. Ведь если тот, каждый день лицезрея перед собой это одержимое выражение лица Джонхена ― сведенные брови, сморщенный нос, беззвучно-маниакальное «еще-еще-еще» ― не сбегает с воплями, то значит он чертовски смелый парень.       Хен пытался собраться, взять себя в руки и хотя бы постараться не смотреть на рот Хонки так, словно хочет засадить туда всем членом и… ― …и когда я отсасываю тебе, ― Хонки понизил голос до самого хриплого шепота, и теперь этот голос сочился в уши чистой похотью, ― ты ж всю глотку растрахиваешь, ввинчиваешься, торопишься, как будто не дают тебе. Как будто так и не привык, за все то время что мы вместе. И стараешься быть потише. А я все равно слышу, как ты стонешь, и дышишь, и какие глупости говоришь. И тебе вечно надо поиграть. Сначала по губам, по языку членом провести, оттянуть, потрогать с другой стороны себя, через мою щеку. И смотреть, смотреть. Охуительный извращенец! — Блять, знаешь, это уже не смешно, — предупредил Хен. Он подобрался весь и сидел нарочно неподвижно. Все-таки Хонки ебанутый на всю свою зеленую голову и самое ужасное, что это заразно. Потому что Джонхен сейчас думал только о том, как бы не сорваться. Не сдернуть Хонки со стула, не толкнуть его к стене, разворачивая за плечо, и не выебать прямо при всех, так жестко, чтобы он потом еще неделю нормально ходить не мог.       Хонки удивленно посмотрел на него: ― Конечно не смешно. Да я сейчас слюной захлебнусь! Может по-быстрому, а? — но тут же оборвал сам себя, прижимая пальцы к своему горлу. ― Нельзя. Концерт впереди.       Джонхен видел, что Хонки тоже едва держался, доведя Хена до самой грани. Но от понимания этого совсем не легче.       В ожидании концерта Джонхен сидит в зале. Низ живота пылает, напряженные соски неприятно трутся о ткань футболки, член натягивает трусы, выгибается неудобно, прижатый джинсами. До боли тесно, и в попытках хоть чуть-чуть облегчить свое положение Хен закидывает ногу на ногу и ладонь между. Костяшкой большого пальца плотно давит на член, неосознанно сжимая-разжимая бедра, в исступлении кусая губы, стараясь не выдать себя. Ведь спалиться легче легкого — в ушах так шумит от адреналина, а внимание так сосредоточено на собственных ощущениях, что Джонхен едва в состоянии следить за происходящим вокруг. Его спасает только то, что вокруг шумно, а свет уже погасили.       Против воли продолжает вспоминать о всяком. Например о том, что Хонки всегда сосет так, будто ему дико нравится. Хен до сих пор в это не верит, считает это каким-то постельным представлением. Да, сам Хонки на вкус и на ощупь просто охрененный ― так ведь это Хонки, это другое дело. Ну не может же Джонхен так кому-то нравиться? И все же очень заманчиво думать, что Хону действительно в удовольствие принимать горлом член, жмуриться от вкуса, втягивать запах, задыхаясь на нем, стекая слюной по краю растянутых губ.       Джонхен вспоминает лицо Хонки, когда тот опускается перед ним на колени ― Хонки всегда улыбается так… так… Так, что глупое сердце Хена, заходящееся в приступе какой-то идиотской неуместной нежности, готово проломить ребра и вывалиться радостно Хону в руки.       Хен вспоминает как Хонки обычно обхватывает его член. Словно гриф гитары, точнее словно микрофон ― привычно и твердо.       Как надевается тугим, скользким, горячим, влажным ртом.       Как крепко обхватывает Хена за бедра, притягивая ближе. Или же, наоборот, аккуратно и, блять, целомудренно складывает ладони на своих коленях, не держась, не трогая, позволяя хватать себя за волосы очередного безумного цвета, и свободно ебать в глотку.       Как поднимает глаза и смотрит вверх, прямо в лицо Хена.       И вот именно в такие моменты всегда перекручивает и бросает вперед ― в ослепительную бездну оргазма. А Хонки еще умудряется улыбнуться этим своим довольным, кайфующим взглядом — не губами. Губы заняты.       Черт-черт-черт! Господи…       Хен вздрагивает всем телом и постыдно спускает в штаны. Его громкий стон тонет в криках фанатов ― на сцену выходит Хонки.