Второй, который споткнулся

В определенный момент вся тщетность их нынешнего состояния достигает наивысшей точки, и Бейонд уже не может это терпеть, садясь в углу собственной комнаты и жалея о том, что валяющаяся на полу бутылка уже пустая, а три капсулы растоптаны подошвами чужих ботинок, окрашивая ковер в синий оттенок №3. Об этом легко рассуждать, черт побери, пока ты не видишь этого сам. Пена выступила по краям синеватых губ, а грудная клетка, за которой пока еще бьется сердце, слабо поднимается. Вы не смотрите на все эти цифры вверху. Они не являются фактором чего бы то ни было. Вы делаете то, что делаете, и на хуй всё. Это – девиз В. Он продолжит заниматься тем, чем занимается, и большую часть времени он и пальцем не пошевелит ради других, но перевернёт небеса и ад ради себя самого. Те же правила применяются и здесь. Этот кусок мяса попадает под его юрисдикцию. И не имеет никакого значения, что говорят числа над его головой, потому что B хочет так и никак иначе, и никто не сможет ему в этом помешать. – Твои способности слишком выдающиеся и могут быть полезны в каком-нибудь сомнительном деле, – говорит А ему как-то раз. Они на уроке анатомии, и руки B по локоть в крови и в трупе, его пальцы в перчатках сжимают кусочки разложившейся от цирроза печени. – Если нам когда-нибудь придется заниматься продажей человеческих органов, я хочу, чтобы ты был в моей команде. Это прозвучало как шутка, но было правдой: B никогда не трогали неприглядные человеческие трагедии. В конце концов, всё когда-нибудь сгниёт, медленно или быстро; все умрут. Совсем как отходы, спресованные в аккуратные кубики измельчителями для мусора или (куда агрессивнее) сожжённые до сухого остатка. Углерод, основной природный элемент. В одном из приютов, где жил Бейонд, как-то хоронили мальчика. Бейонд смотрел, как все остальные кладут на могилу наполовину сгнившие цветы и шепчут друг другу ужасные вещи, когда Бейонд вместо того, чтобы заплакать, спросил, правда ли, что мёртвый мальчик попадёт в ад, как все некрещёные. До этого он говорил о своей матери. Рассказывал различные версии: как она внезапно прыгнула под поезд на его глазах, и он видел, как ей отрезало голову, и полиции пришлось доставать ее из-под остановившегося поезда по кусочкам, складывая их в мешки для вещдоков. То, как обнаружил ее в ванной с перерезанными запястьями, не позаботившуюся даже о том, чтобы набрать воду, и лежащую там попросту голой, в собственной засохшей крови; раньше он никогда не видел ничего подобного, и кровь казалась ему вязкой, фальшивой. Ее мозги разнесло по всему салону, когда она выстрелила себе в голову в машине, но B не видел этого сам, ему потом всё рассказали, и он не был удивлен, потому что предупреждал ее об этом заранее. Слишком много нулей в цифрах. Пожалуйста, будь осторожнее. В каждой из его версий она смотрит сквозь него расфокусированным взглядом и не может повернуть голову в сторону, и, наверное, он уже начинает бредить, когда представляет, как она грустно улыбалась бы ему при этом, хотя это было невозможно. Ее нижняя челюсть была парализована уже тогда, когда он, младенец, впервые увидел её. Она была ходячим трупом. Он рожден самой смертью для жизни веселого наблюдателя. Никто не знает о его проблемах или о том, что его вообще заботит. Жизнь, основанная на каждодневном знании о сроках истечения миллионов дат, демистификации костного мозга и сердца человеческого. Ни намека на романтическое дерьмо; жизнь, обусловленная только четким алгоритмом гниения. В опускается на колени. Он чувствует, что его собственное лицо онемело словно от обморожения, но когда пальцы касаются кожи, то ощущают привычное тепло. Он наклоняется, проводя рукой от чужого уха до сведенного судорогой рта (он не понимает, чувствует ли что-нибудь сам или нет, и целует A как-то совсем отчаянно), и ощущает слабое дыхание. Еще не умер. Еще не время. Пусть умирает, говорит ему голос. Пусть умирает, он не такой, как ты. Позволь ему умереть, это просто ещё один мальчик, позволь ему умереть, не глупи, займи его место, продолжи игру. Всё это было частью плана, верно? С момента, когда они встретились, B увидел отважное сердце и дух в противоречие общей морали отбора для готовящегося для них предназначения. Шли годы, и игры в гляделки с бездной не прошли даром – A растерял свою отвагу, впал в полное отчаяние, и теперь пришло его время. Он готов. Это было бы для него спасением. Слабость. Это не нравится В. Так пускай А умрет. Но он мой, думает B довольно прагматично (упрямый, упертый, глупый, глупый, глупый). И это ебёт его больше, чем что бы то ни было. Ощутимее, чем ебал А. Ощутимее, чем ебала сама судьба. Бейонд проводит длинными пальцами по вьющимся волосам, по подбородку с ямочкой, рассматривает подрагивающие ресницы, чувствует едва заметные вдохи, наблюдая своим холодным невозмутимым взглядом (неувязка: он ничего не чувствует, не надо навязывать ему это). – Кто тебе сказал, что ты можешь уйти? – говорит он, большим пальцем размазывая слюну по нижней губе. – Я не давал тебе разрешения. Это было бы милостиво по отношению к А, это положило бы конец его страданиям, чувству стыда и одиночеству. Уродливое лицо его будущего и его бесчисленных неудач было бы стёрто. Черная дыра без любви, надежды и жизни. Пусть умрет. Ты не можешь (не) дать ему то, чего он хочет. Позволь ему умереть. Но В вовсе не милостив. Он знал, что так будет. У него ангедония. Его мозг затуманен. Он не может нормально спать и только симулирует ощущения, доступные всем остальным. Когда А целовал его вчера ночью, прижавшись всем телом, Бейонд не ощущал совсем ничего и не был уверен в том, чего вообще хочет. Бесцветные поцелуи. Пустые глаза, в которых боль собиралась так долго и тщательно, что превратилась в кристаллы. Как у его матери. Он ждал этого. Он был подготовлен. B достает из кармана наполненный шприц, приготовленный пару дней назад — с тех пор, как В нашёл бутылку оксикодона в потайном ящике прикроватной тумбочки. Пускай умрет. Всё равно это рано или поздно произойдет. B не смотрит на цифры, потому что это не имеет значения, потому что он как глупый Орфей*, спасающий труп, только еще более жалкий, и никакой самоконтроль не спасает его сейчас. Игра — чистое мошенничество во всех вариантах развития событий, но В всё равно протыкает кожу иглой. Сначала один укол, потом второй. Они должны поехать в больницу, однако B хочет заставить какую-то часть себя кричать, чтобы убедиться, что это возможно (эгоистичный, снисходительный, глупый ублюдок). А открывает воспаленные красные глаза, сглатывает, смотрит в сторону и дышит так тяжело, словно делает это впервые в жизни. Его губы шевелятся в попытке задать обычные вопросы, "как, почему и зачем". – Я ведь знаю тебя, – шепчет B; рука гладит светло-каштановые, мокрые от пота волосы, пока он горит изнутри, раздражаясь из-за того, что игра едва не зашла так далеко. Не пытайся разорвать эту связь без моего разрешения. Ты не уйдешь один. А смотрит на него, его взгляд расфокусирован и словно направлен одновременно и наружу, и внутрь. – Это ничего не значит. – Его руки бьет дрожь. То ли от пережитых ощущений, то ли от сделанной в итоге инъекции – неясно, что служит этому причиной. – В конце концов, это не имеет значения. Слова несовершенные, слов недостаточно. Тупая и неизбежная сила этих слов подтверждает его теорию. В встает и идет к телефону, чтобы набрать номер неотложки. Глупо вмешиваться, говорит он себе отстраненно. И не слушает голоса, говорящие ему о необходимости насилия. Ты мой. Но. Ты. Такой. Неблагодарный. Если бы я позволил тебе умереть, так было бы лучше для нас обоих. B садится и ждет медиков в тишине, закрыв глаза и тщательно отгородившись от внешнего мира, чтобы никто не догадался, что в комнате есть кто-то такой (уязвимый, облажавшийся, беспокоящийся, глупый) человечный. ____________________________________________________ *Орфей - персонаж древнегреческой мифологии; спустился в царство мертвых, чтобы спасти свою умершую жену