Искры

Он прилетает под утро, с первыми лучами рассвета, мягким сиянием очерчивающими его темный и тонкий силуэт. Под искрящимися от удовольствия глазами — синеватые круги. — Хельбрам, где ты был всю ночь? Мы с сестрой беспокоились. И без ответа понятно — в людской деревушке, разросшейся за каких-то полвека до каменного города, до важной торговой точки, распухшей, переполненной человеческими особями, как пещера — летучими мышами. Какая-то неведомая сила тянет туда эту глупую фею так, что он забывает про сон и еду и, лишь только выдается свободная минута, тут же мчится в мир людей, словно там ему медом намазано. Ну разве не глупо? — Элейн мне не мамочка, а ты и подавно, — смеется Хельбрам и показывает Его Величеству язык. — Так что отчитываться перед вами я не обязан. — Ну и зараза же ты! Лучшие друзья так себя не ведут. Король фей показательно отворачивается, но вскоре уступает и, приземляясь на ветку рядом с Хельбрамом, несильно пихает его локтем. — Драться-то зачем? — Затем. Твой нездоровый интерес к человеческой расе обходится нам немаленькими хлопотами. — Подумаешь, пару раз выпроводить из леса детишек, — фыркает Хельбрам и подавляет зевок. — Тоже мне, хлопоты. У него длинные заостренные уши и большие прекрасные крылья — то, чем он гордится сильнее всего. А еще раскосые глаза и вздернутый нос, тонкие губы и широкая озорная улыбка. Должно быть, людишкам с ним весело, с досадой думает Арлекин. Весело, что лучший друг короля фей вместо того, чтобы проводить время со своими сородичами, одаряет своим вниманием их. — Сегодня, представь только, я видел, как люди рисуют углем и лепят из глины фигурки… Я не мог уйти, потому что мне было хорошо с ними, и я боялся, что, вернувшись в лес, больше их не встречу. Не злись. В следующий раз полетим вместе. Хельбрам сонно трет глаза, и Арлекин, вздохнув, подставляет плечо, на которое тот устало опускает потяжелевшую голову. Люди, рассказывает Хельбрам, — потрясающие создания. Их жизнь коротка настолько, что фея даже не заметит, как человек состарится и умрет, но именно поэтому каждый их день так насыщен действиями, впечатлениями и эмоциями. С интересом наблюдать за ними, как смотреть на трепещущее пламя костра, можно сколь угодно долго. И Хельбрам наблюдает. С каждым разом он подлетает все ближе и ближе к светящимся в темноте окнам, к жарким каминам, к объятиям, к улыбкам, что люди дарят друг другу, и к тому интимному, самому важному и ценному чувству, которое они называют «любовью». В какой-то момент он переступает черту просто «наблюдения» и становится участником их маленького, но такого яркого мира — рано или поздно, решает он, это все равно должно было случиться. — Господин фея, господин фея! — девочка выбегает из дома и, ухватившись за ногу Хельбрама, на секунду отрывается от земли вместе с ним. — Вы уже улетаете? — Ой, пусти, проказница. Меня ждут дома, в лесу. — А как-нибудь еще раз вы сюда прилетите? — на румяном личике трогательно округляются глаза. Ну как тут отказать? — Очень может быть, — Хельбрам шутливо дергает малышку за нос и поправляет на ней атласный розовый бант. — Веди себя хорошо, и феи будут присматривать за тобой. Вышедшие на крыльцо родители добродушно улыбаются, уводят ребенка в дом, и втроем они машут ему из открытого окна. Возвращайтесь, говорит их взгляд, у нас еще много того, на что вам будет любопытно взглянуть. Музыкальные инструменты, книги, скульптуры. Одежда, что подойдет и людям, и феям, надо лишь проделать две дырки для крыльев, непробиваемые доспехи, шлемы всех форм и размеров. Завтра здесь будут наряжать игрушками елку, а через неделю, на новогоднем фестивале, в небо запустят не менее сотни фейерверков — сверкающих и искрящихся огненных цветов. И, конечно же, Хельбрам возвращается снова и снова, как светлячок, привлеченный светом фонарика и не осознающий, что горящий фитиль в нем может убить. Люди, понимает он вскоре, еще и очень ненасытны: ради того, чтобы удовлетворить свои желания, они пойдут на любое коварство. Если бы он знал об этом раньше, если бы ему хватило ума и осторожности, он никогда не попался бы в ловушку торговцев, не сидел бы в сырой и грязной клетке, слушая крики друзей и вздрагивая при мысли, что следующим крылья отрежут ему. Сначала Хельбраму кажется, что их схватили не люди, а монстры — по крайней мере, именно так выглядит тот, кто, бросая на пол бесчувственное тело одной феи, тянет когтистую лапу к другой. У него грязно-желтые волосы на раздувшемся черепе, мускулистый торс, татуировка на плече — и зовут его «Роб». Просто «Роб», без каких-либо «сэр», «мистер» или «господин». Он раздраженно морщится, когда жертва издает вопль ужаса, зажимает ей рот влажной тряпкой, поднятой с пола, и остаются только глухое мычание и хруст крыльев в его медвежьих пальцах. — Эй… эй, чудище, — говорит Хельбрам, подползая к прутьям. — Оставь его в покое! — Аа? — Я сказал, не трогай его! Когда-нибудь вас снова запечатают, как три тысячи лет назад, и вы поплатитесь… — Ты о чем вообще?! Мы — не демоны. Мы самые обыкновенные люди! И, раз уж ты просишь, так и быть, сейчас быстренько закончу с этой феей и следующим обработаю тебя. — Не разговаривай с товаром, Роб, — говорит другой торговец и бьет Хельбрама под ребра тяжелыми сапогами. — Этого убивать пока нельзя. Он поднимает Хельбрама к своему лицу, и переломанные ноги у того под тяжестью цепей снова сочатся кровью. Изо рта у человека остро пахнет алкоголем, дымом и сероводородной вонью, не имеющей названия, но ясно дающей понятие о том, как давно человек предпринимал попытку почистить черные гнилые зубы. — Погляди, какие крылышки. Уверен, мы получим за них вдвое больше. К тому времени, как станешь отрезать их, хорошенько потренируйся на остальных, чтобы ни в коем случае не повредить. — Здорово придумал, босс! — скалится Роб и выдавливает из феи в руках еще один мучительный стон. Через три часа люди понимают, что проще отрезать крылья вместе с плотью и затем только отделять одно от другого. В подземелье приносят больше свечей, на пол с отвратительным хлюпаньем капает багровая кровь, в нос ударяет тяжелый удушливый запах мертвых тел и сырого мяса. — Прекратите! Прошу, прекратите! — кричит маленькая фея, люди бьют ее дубинкой по виску, и детское тело обмякает на полу, а вокруг расплывается темная лужа. Хельбрам съеживается в углу своей камеры, зажимает уши ладонями и тщетно старается унять крупную дрожь. Ему уже никак не сбежать, и спасения ждать не от кого. В конце концов ему удается узнать о людях еще две, самые важные, как он сам для себя решил, вещи. Первое — внутри у них пусто. Нет никакого пламени, нет сверкающих искр, что так очаровывали его вначале, а есть лишь красная артериальная и черная венозная кровь, белые кости, розовое мясо и желтовато-серый слой жира сразу под тонкой поблекшей кожей. (Хельбрам трясущимися руками вытаскивает меч из трупа и вытирает его о траву, на губах у него — улыбка). Второе — людей слишком много, и даже убийство целых поселений никак не заполняет образовавшуюся внутри Хельбрама бездну. Их коротенькие жизни, раньше казавшиеся ему такими ценными, сейчас не стоят почти ничего. Как же так? Сколько еще нужно заколоть и зарезать, чтобы отомстить, чтобы хоть немного закрыть эту зияющую дыру у него в груди? И неужели больше совсем некому его остановить? *** Солнце в портовом городе клонится к закату, и на небе малиновые и оранжевые всполохи охватывают облака. Устраивать резню здесь было бы слишком глупо из-за близости к штабу святых рыцарей, и поэтому Хельбрам, приняв облик человека, бесцельно бродит по узким улицам и гранитной набережной, подставляя лицо теплому соленому ветру. — Дяденька, — зовет его тонкий голос, и, обернувшись, Хельбрам встречается взглядом с пятилетним ребенком, застенчиво и робко ухватившимся за мантию доспеха. Неужели не знает, глупый, что заговаривать с незнакомцами опасно? — Что случилось? — спрашивает Хельбрам, когда мальчик вдруг заливается слезами. — Потерялся? Не знаешь дорогу домой? — Д-да. Я гулял с друзьями, и мы играли в прятки, но… — Все ясно. Не бойся, благородный рыцарь отведет тебя домой. Но перед этим угостит тебя мороженым, чтобы папа с мамой, увидев твою печальную физиономию, не подумали, что рыцарь тебя обижал. Ты ведь любишь мороженое? Мальчик радостно кивает, и «рыцарь», посадив его на плечи, ищет место, где мог бы с ним уединиться. «Не повезло тебе, малыш, — мысленно смеется Хельбрам, — искренне сожалею! Твоя голова посылкой придет твоим родителям, руки и ноги — друзьям, и, если бы у меня тоже остался друг, ты спокойно дожил бы до старости». На мостовую с теплым хлюпаньем выпадают из выпотрошенного живота внутренности, глаза мальчика каменеют, и еще несколько потрясающих секунд Хельбрам с удовлетворением наблюдает, как в них гаснет отражение последних лучей заката.