«Можно я возьму с тебя одно обещание?»

      «Я хочу… кое-что рассказать тебе. Давай встретимся через час в Ёкаё? Я буду ждать в северной части»       Кен, конечно же, был удивлён такой странной просьбе со стороны его давнишней подруги, особенно при учёте того, что с недавних пор они только и делали, что ругались друг с другом. Несостыковка взглядов, всевозможные запреты, которые полукровка понять, видите ли, просто не мог. Юноше не нравилось такое отношение к своей персоне, но он дорожил Тоукой, как своей дорогой подругой, которая в своё время помогла ему освоиться в этом страшном и диком мире, полном монстров и людоедов. Кен был ей благодарен. Поэтому, пожалуй, прощал любые выходки со стороны Киришимы.       Тот день выдался на удивление солнечным и мирным: ни один гуль не стремился снести голову белобрысому, спокойно вышагивающему по токийским улочкам, словно так и надо; словно он обычный человек. Спрятав руки в карманах, Кен переводил взгляд серых, сверкающих серебром, глаз с одного проходящего мимо незнакомца на другого. Прогуливаясь так просто, наблюдая за проносящейся мимо жизнью, он не мог не улыбаться. Будто переместился в далёкое прошлое, кажущееся теперь таким ненастоящим: словно всё то было прекрасным сном, внезапно оборвавшимся под тяжестью железных балок и страшной болью во всем теле. Из груди вырвался усталый вздох. Как бы ему хотелось об этом не вспоминать.       Мимо проносились люди, а по голубому небу тихим ходом проплывали облака: пушистые, напоминающие обломки белоснежной ваты. Озорной смех ребятни, оглушающий шум мотора, но всё это скрылось, стоило одноглазому ступить в пределы небольшого городского парка, названого Ёкаё.       То было прекрасное место, Канеки знал об этом не понаслышке. Будучи простым студентом, он любил приходить сюда с какой-нибудь интересной книгой, засиживаясь на дальней скамье в тёплую солнечную погодку и погружаясь в невиданный доселе мир, придуманный неизвестным ему человеком, умелым писателем и творцом. Воспоминания об этом расплывались в груди радостным трепетом, отражающимся на тонких губах горестной улыбкой: былого не вернуть, как бы ему этого не хотелось. Совсем скоро их ждёт финальная битва, из которой он, скорее всего, уже не вернётся. И это тоже навевало тоску.       Проходясь по каменистым дорожкам, Кен вдыхал запах живой природы: здесь, в парке, не было той ужасной вони выхлопных газов, криков людей и животных. Всё это осталось там, за высокими каменными стенами, окружающими этот зелёный, покрытый в это время года снегом, мир. Тихая песнь птиц, не улетевших в тёплые дали на зимовку, треск снега под подошвой тяжёлых ботинок и толстоствольные деревья, поредевшие и осыпавшиеся под холодным воздухом. На фоне всего этого юноша, облачённый в тёмные одежды, выглядел растёкшимся чернильным пятном на белом полотне, чувствуя из-за этого себя не в своей тарелке. Взгляды случайных прохожих падали на него, и будто даже сам подлесок не сводил своего пристального прищура с неожиданного гостя. Кен отмахнулся, отгоняя от себя ненужные мысли. В последнее время он сам не понимал, что творится в его голове.       Тоука нашлась, как и говорилось ранее, в северной части парка. То был самый дальний участок, заброшенный всяким человеком: несколько увядший, с полуразрушенным фонтаном, в котором потонула и перегнила листва, копившаяся там уже не первый год. Девушка сидела на скамье, глядя перед собой задумчивым взглядом не скрытого волосами глаза, но, заслышав шаги со стороны, перевела взгляд на пришедшего и поднялась с места.       — Прости, я немного опоздал, — с нелепой улыбкой проговорил подошедший Кен, на что Тоука коротко мотнула головой.       — Да ничего, я сама только что пришла, — ответила она, впившись пристальным взглядом в глаза полукровки. Тот замялся, улыбка его стала более неуверенной, а подруга всё смотрела и смотрела, не решаясь продолжить разговор. Тогда это сделал сам белобрысый:       — Так что? Ты звала меня. Тебе что-то нужно?       — Я хотела поговорить с тобой. О скором нападении на Антейку, — пояснила Тоука. — Я слышала… Мне сказали, что ты собираешься отправиться туда. Это правда?       — Если ты хочешь попросить взять тебя с собой, то я сразу отказываюсь, — без колебаний ответил ей Кен, скрестив руки на груди. Он прищурил глаза и поспешил добавить, пока девушка не завелась: — Это опасно, Тоука-чан. Мне бы не хотелось, чтобы эта битва коснулась тебя. Она поломает будущее, все мечты и надежды. Об учёбе и нормальной жизни можно будет забыть.       — Но почему?! — всё же взъелась Киришима, выпрямляясь и нахмурив брови. Чёлка опала набок, открывая второй, искрящийся раздражением и непониманием, глаз. — Я хочу вам помочь! Я не неспособная: даже с одним крылом у меня есть силы! Я могу сражаться, могу отстаивать жизни друзей, так почему!..       — Никто не говорит о слабости и неспособности, Тоука, — он перебил её, заставляя ту ссутулиться и, скрестив руки, отвести взгляд в сторону, — мы беспокоимся о тебе. Это наша забота, ничего иного. Мы хотим, чтобы хотя бы кто-то остался не тронутым в этой войне. Да и кто позаботится о Хинами, случись с нами чего?       Кен в мыслях невольно усмехнулся над своими же словами. Всё правильно, он не отрицает смерть. Даже больше: он признаёт, что не сможет выжить в этой войне. Он спасёт дорогих его сердцу, спасёт друзей, гулей и людей, но падёт сам, давая Голубям ложную надежду на то, что они выиграли эту маленькую борьбу. Канеки готов собой жертвовать. Готов отдать жизнь во блага, но это не значит, что он не будет сражаться. Попытки объяснить, показать то, что всё это неправильно — он предпримет их, несмотря на возможный исход.       И юноша был рад, что Тоука не могла прочитать этого в его глазах; не могла догадаться о том, что сам Кен уже вырыл себе могилу, приняв это и смирившись. Он не боялся смерти. Хотя бы своей.       — Тогда… — уже более тихо проговорила Киришима, всё ещё не решаясь поднять взгляда на своего собеседника. Она неловко перебрала пальцами по собственному предплечью и закусила губу, пытаясь подобрать слова, а Кен тем временем надеялся, что та не собирается подобным образом, чтобы силой выбить разрешение пойти с ним. — Тогда и ты не ходи туда.       — Чего? — не понял тогда Канеки, изогнув в недоумении бровь. А затем, криво улыбнувшись, продолжил: — Но я не могу не…       Тоука, переведя на него пристальный, но отчего-то неуверенный взгляд, внезапно схватила парня за ворот кофты. Тот, растерявшись, даже на мгновение умолк, с удивлением глядя на старую подругу. Она, сильнее сжав ткань пальцами, резко потянула того на себя, отчего одноглазый чуть наклонился, и, приблизившись к его лицу, коротко поцеловала в уголок самых губ, заставляя белобрысого коротко вздрогнуть и удивлённо распахнуть глаза, в шоке и непонимании глядя на Киришиму.       Резко отпустив его, она отступила на полшага назад, краснея и склоняя голову набок, скрывая большую часть лица за прядями длинной чёлки. Она выглядела смущённой, растерянной, нерешительной: такой, какой ещё никогда не удавалось её увидеть. А сам Канеки, ухватившись рукой за то место, за которое его не так давно схватили, выпрямился, во все глаза уставившись на девушку. Его щёки покрыл жгучий румянец, слова застряли в горле, а чувства, накатившие на него, напоминали старые времена. Когда он, глупый и наивный, жил одними лишь книжками, не надеясь, что когда-нибудь сможет поцеловать девушку. Что там говорить о том, что та сама может это сделать?       — Я не хочу, чтобы ты шёл туда! — уже более громко сказала Тоука, кидая редкие взгляды в сторону старого приятеля. — Ты ведь… Это ведь…       — Тоука… — заговорил тогда Кен, но оборвался на полуслове, заслышав шум со стороны.       Внезапно появившийся буквально из ниоткуда третий персонаж стал воистину большим удивлением для обоих. Киришима Аято, младший братец Тоуки, возник буквально из воздуха, громкими и быстрыми шагами врываясь на небольшую площадь, пробегаясь вдоль и распинывая кроссовками снег и опавшую когда-то здесь листву. Скрывавшийся до этого в стороне, завидев такую картину, он не смог остаться в стороне и просто так смотреть на это. Да чтобы этот тип, да на его сестру! Только через его труп!       Аято возник между ними, точно непробиваемая стена. Отодвинув собой Тоуку чуть назад, укрывая её рукой, вторую подросток выставил вперёд, с вызовом и не скрытой раздражённостью глядя на белобрысого. Он не скрывал искрящейся от него опасности, как и того, что данный поступок — непозволителен! И хоть начала всё это никто иная, как его сестрица, выплеснуть негодование Аято решил именно на Кена. А тот от этого лишь усмехнулся, зная о такой трепетной любви к единственному члену семьи, его постоянным слежками и непробиваемому беспокойству за её жизнь.       — А… Аято, ты как тут?!… — удивлённо начала Тоука, вцепившись в рукав его куртки и из-за спины глядя на того удивлённо распахнутыми глазами.       — Не смей трогать её своими грязными ручищами, грёбанный дефектный! — на повышенный тонах проговорил крылатый, злостно сощурив глаза и оскалив зубы. — И завлекать в глупые авантюры! Я не позволю такому, как ты!..       — Да я же ничего не сде… — начал Канеки, но его перебили, вновь заводя шарманку о том, что только он, он и ещё раз он виноват в том, что его сестра страдает, думает и делает глупости, и вообще губит себе жизнь!       Кен, приставив руку к подбородку, расплылся в лёгкой улыбке. Он знал о характере этого паренька как никто другой, поэтому очередная излишняя забота, сочившееся от него, лишь забавляла белобрысого. То, как он отстаивает слово и честь своей сестры, отгоняет от неё «неполноценного», чуть ли не брызжет ядом. Всё это — лишь показуха, простая игра на публику, потому что юноша видел, что плещется в этой так называемой злости и неприязни к стоявшему напротив. И оттого не смог удержаться от поступка, за который его, возможно, потом покроют трёхэтажными ругательствами и словами проклятий.       Шагнув вперёд, полукровка положил ладонь на талию Аято, сжимая ткань куртки пальцами и заставляя тем самым заткнуться вопящего во всю глотку подростка. Глядя на него сверху-вниз, прямиком в тёмные, почти чёрные глаза, Кен не смог удержаться от широкой улыбки, а затем, наклонившись, он коснулся губ крылатого, заставляя его вздрогнуть. Уставившись на одноглазого, как на самого настоящего безумца, Аято толком не мог пошевелиться от удивления, а тем временем Канеки провёл языком по сжатым губам, чуть прикусывая их и почти сразу отстраняясь. Тоука же, стоя в это время за спиной младшего брата… Сказать, что она потеряла дар речи — вообще ничего не сказать.       Лицо Аято вспыхнуло ярким пламенем: щёки, нос, уши — всё стало пунцовым, обдавало жаром и мелкими покалываниями под самой кожей. Глаза его в неверии смотрели на Кена, а стоило тому, склонив голову набок, мило улыбнуться, как подросток не выдержал и просто закрылся ладонями, которые, охладив лицо, тотчас согрелись от жара. Тоука же, расцепив свою хватку, выставила руки перед собой и, медленно развернувшись, прильнула спиной к спине младшего родственника, медленно поднося ладони к побелевшему лицу, закрываясь, как ей казалось, ото всего: мира, гулей, стоявших рядом, этой безумной ситуации.       Не убирая руки с чужой талии, Канеки притянул Аято к себе, завлекая в лёгкие полуобьятья, удерживая его и не позволяя выбраться. Тот, дёрнувшись, развёл пальцы, метая сквозь них взглядом молнии в Кена, невидимо скаля зубы и, скрипя ими, проклиная и его, и этот поступок, и вообще всё на этом свете, ведь подросток готов был разнести каждый миллиметр на добрые мили вокруг, лишь бы этот чёртов стыд не сковывал его тело, оседая комом в самом горле.       — Прости, Тоука, — заговорил тогда Кен, не обращая внимание на то, что Аято потянулся к его шее руками, норовя, наверное, задушить, — но я не могу принять твоё предложение. Просто… Я знаю, что должен пойти на эту битву.       — Я не… — Тоука растрепала волосы ладонью. — Прости. Я понимаю. Но можно… Можно я возьму с тебя одно обещание?       — Какое?       Старшая Киришима замялась: было видно, что ей ещё более неловко, чем до этого, и смотреть на так спокойно обнимающихся, вроде как, её брата и любимого человека, было, сказать совсем уж честно, не по себе. Но она, собравшись с силами, посмотрела прямиком в глаза белобрысому, на одном выдохе произнося:       — Вернись живым. Не смей умирать.       Подобная фраза даже Аято заставила отвлечься от попыток убить его ночной кошмар, и он повернулся в сторону сестры, изогнув бровь в недоумении. Сам Кен же, лишь с мгновение промолчав, внимательно смотрел в глаза своей давней подруги. Он был сосредоточен, и она ожидала всё что угодно: смешок, издёвку, но только не радостную улыбку, так идущую этому на самом деле беззаботному парню.       — Обещаю, — ответил ей Канеки.       Проводив Тоуку взглядом, юноша невольно выдохнул. Она так и не узнает, что его слова были ложью. Так и не узнает, что обещание это, скорее всего, будет пустым трёпом, брошенным на ветер. Но он не хотел обнадёживать, расстраивать раньше времени, давать хоть какие-то наводки, что можно будет всё изменить её вмешательством. Тоука должна была жить, даже если это будет стоить жизни самого одноглазого. Он ненужное звено в их мире, тот, кто не похож ни на кого из них: гулей, людей. Такой умрёт, и никто не вспомнит о нём. Но сейчас, пока он не умер…       — Я. Тебя. Убью.       — Да ладно тебе, Аято-кун! — выставив перед собой ладони, Кен нелепо расхохотался, а затем, уклонившись в сторону, еле как успел уйти от удара кулаком, приходящим его прямо в лицо.       — Ты что творишь, больной ублюдок?! — зашипел младший Киришима, продолжая наносить удары, надеясь тем самым проучить улыбающегося юношу. — Такие выкрутасы, да при Тоуке! Тебе давно кишки не выпускали?!       — Мне их вообще никогда не выпускали, — довольно беззаботно ответил белобрысый. И, перехватив руку подростка, он сжал его запястье пальцами, резко притягивая к себе. Повторно обхватив талию, Канеки склонился над самым лицом Аято, внимательно смотря тому в глаза, отчего парень невольно смутился, отворачиваясь в сторону и нахмурившись. Тогда Кен чуть наклонился и, поцеловав куда-то в висок, уже более тихо проговорил: — Прости.       — Да отстань ты уже от меня, придурок! — сквозь плотно сжатые зубы сказал Киришима, ладонью отодвигая от себя лицо тихо хохочущего юноши.       Кен перестал смеяться, заметив на себе внимательный взгляд. Аято убрал ладонь, всмотревшись в лицо одноглазого и не предпринимая более попыток отстраниться: кажется, того волновало сейчас нечто другое.       — Так ты собрался туда идти? — несколько неохотно поинтересовался подросток, пытаясь сделать вид, что его это не очень-то и волнует, не зная, что глаза его говорят намного больше слов. И, после короткого кивка Кена, добавил: — Тогда я пойду с тобой.       — Опять двадцать пять! Вот вы, Киришимы, чего такие неусидчивые? Это генетическое? — Канеки вновь улыбнулся, пытаясь успокоить нахохлившегося Аято. — Нет, я пойду один. Ты нужен мне в другом месте, на важном задании.       — Каком таком задании? — не понял подросток.       — Чем ты занимаешься в последнее время? Слежка за Тоукой, конечно же. Чтобы она не сделала никаких глупостей и, упасите, не побежала сломя голову к Антейку.       — Но ведь!..       — Это не ваша битва, — перебил его Канеки. — Ни Тоуки, ни тем более твоя. Ты вообще мой враг, не забыл?       Аято попытался возразить, но не смог: просто нечем было. Кен это знал, отчего, запустив пальцы в густую шевелюру парня, притянул того к себе, крепко прижимая к груди, слушая размерное дыхание, чуть учащённое сердцебиение. Аято не пытался отстраниться: просто замер так, сжимая пальцами чёрную ткань и глядя куда-то в сторону, давая себе понять, что если кто-то сюда сейчас зайдёт — живым уже точно не выйдет.       По небу плыли белые, похожие на рваные куски ваты, облака, проносились стайки зимних птиц, ведомых лёгким ветерком, который, потревожив кроны деревьев, растрепал волосы стоявших в северной части парка. Где-то за высокими стенами слышался отзвук бегущей вперёд жизни, голоса людей и рычание механических громадин, но здесь, в парке, стоял покой и умиротворение: словно всё вокруг замерло, понимая, что каждому нужно собраться с мыслями.       — Тогда можно я… — несколько тихо и неуверенно начал Аято, нарушая тишину.       Канеки, склонив голову чуть набок, попытался заглянуть тому в лицо, но парень скрыл его в прядях густой чёлки, не позволяя белобрысому увидеть смущение, покрывшее его щёки блекло-алым цветом.       — Что? — спросил тогда Кен.       — Я тоже хочу взять с тебя обещание, — уже более громко ответил Киришима, чуть отстраняясь, но не отпуская из пальцев ткань: словно юноша мог испариться из его рук, и поймать того будет просто невозможно. — Обещание того, что ты вернёшься живым.       Вокруг них повисло молчание: напряжённое, давящие на головы. Аято в нетерпении ждал ответа на сказанное, а Кен поначалу и не знал, что от него вообще требуется. И тогда, расплывшись в мягкой и нежной улыбке, он перебрал меж пальцев несколько отросших прядей и ответил:       — Обещаю.       И ложь его вновь не была раскрыта.