***
У Итачи никогда не спрашивали, как он себя чувствовал. Всё, что их интересовало, — достаточно ли он силен, сможет ли справиться с заданием и не способен ли на предательство. Чувства их не интересовали никогда. Человек, который мог бы спросить у Итачи об этом, был очень мал и чересчур замкнут. К тому же, должен был оставаться в неведении. Итачи позволили сохранить ему жизнь — едва ли ребёнок стал бы помехой, — но он и так оказался бы бессилен убить Саске. Их семья была обречена. И только благодаря рвению Итачи остановить это безумие младший брат стал исключением. Он отстаивал невиновность Саске, потому что, чёрт возьми, тому было всего семь, и не мог он ничего знать! Тихая расправа, по правде, была наилучшим из вариантов, но слишком жестоким, такое не объяснишь ребёнку. Итачи избрал единственно верный путь — сделать всё своими руками. Только так он мог держать события под контролем. Только так мог защитить маленького брата. Ему нельзя было рисковать и идти на поводу у собственной скорби или клясться отомстить. И очень сложно оказалось отважиться на проклятие ненависти. И всё же. Итачи принял свое будущее; он смирился с его кровавыми обещаниями, непрекращающимся головокружением и… отказом от чувств, которые больше не имели никакого значения.***
Итачи с ужасом думал о ночных кошмарах Саске и о том, что некому будет пригладить его волосы и поцеловать в лоб. Коноха была недосягаема, он ничего не мог поделать. По собственному опыту Итачи знал, что кошмары будут ужасными. Он видел их каждую ночь, грубо запускал пальцы в свои волосы и вырывал их, дёргал с силой, пока не накатывала ощутимая боль. Это было безопасней, всё лучше, чем ноющая дыра в груди. Вступление в Акацки в какой-то мере спасло его и предоставило возможность шпионить для Конохи. Ради беззаботной жизни деревни. Ради мирного неба над головой Саске. Итачи и в голову не могло прийти, что младший брат недостоин таких жертв с его стороны. Злость на себя за беспомощность — вот всё, что он ощущал на самом деле. Итачи уповал на день, когда Саске придёт забрать его жизнь и обретёт силу, которая защитит его и однажды наверняка поможет стать счастливее. Преследуя свою цель, Саске не станет упиваться горем. Дорога ненависти не приведёт его к отчаянью, потому что ненависть лучше, чем тоска, от которой никто его не спасёт. Прислоняясь головой к стволу дерева, он мечтал обнять Саске и расплакаться. Он хотел почувствовать младшего брата в своих объятиях и извиниться перед ним. А потом плакать до тех пор, пока не исчезнет проклятая пустота в груди. До тех пор, пока, глядя на свои руки, он не перестанет видеть кровавые разводы. Но это невозможно. Саске никогда больше не позволит приблизиться к себе. Так чувствовал Итачи.***
Отыскать Акацки было непросто, поэтому неожиданная встреча с ними поблизости от Амегакуре в самый разгар сбора информации об их укрытии обеспокоила Итачи. Члены организации выглядели совсем не так, как он ожидал, и Итачи позволил себе вспомнить, что ему всего четырнадцать. На гражданке четырнадцатилетних мальчиков родители все ещё опекали изо всех сил, не доверяя дел опасней, чем нарезка овощей на ужин. Его страх был простителен, так он подумал. Итачи отнёсся к Акацки с уважением. Они не знали пощады. Но, кроме того, он ненавидел их всех: их руки не дрогнули бы, вздумай они убить Саске или сравнять Коноху с землёй. Допустим, можно было спокойно стерпеть Конан. Жестокую, строгую и более или менее толерантную. Кроме неё, был ещё вечно недосягаемый, мастерски запутывающий мысли, но придерживающийся одному ему известных правил Пейн. И его тоже можно было стерпеть. Затем Сасори, чьего настоящего лица никто не видел, но все знали, что он живёт в своей горбатой марионетке. Мужчину, с ног до головы покрытого швами, звали Какузу. И наконец… Орочимару. О нём Итачи был достаточно осведомлён. Однако догадок, кто и когда может стать его напарником, Итачи не имел. Все члены Акацки работали в группах по двое, и когда ему выдали кольцо цвета киновари для безымянного пальца, велели воспринимать его как показатель статуса. Сравнили с обручальным. И сказали, что напарник скоро будет назначен. В тот день Итачи чувствовал себя как никогда вывернутым наизнанку. Рьяно скрываемая в глубине души человечность просочилась на свободу и отравила тяжёлой усталостью и очередным приступом самобичевания.***
Мужчина намного старше Итачи, грозный и ожесточённый — Хошикаге Кисаме, — стал его партнёром. О страхе Итачи перед ним, естественно, никто не догадался. Ведь не мог же бывший капитан АНБУ позволить себе бояться, верно? Хошикаге Кисаме — хвостатый зверь без хвоста, насилие во плоти. Человек, который спустя минуту после знакомства всерьёз угрожал Итачи смертью. Но было у них и кое-что общее: одна история на двоих и похожее прошлое. Лидер Акацки явно благоволил к Итачи, определив для него зрелого напарника с ожидаемо невероятными боевыми характеристиками. Четырнадцатилетний мальчишка рядом со взрослым мужчиной на десять лет старше. Сперва было сложно воспринимать Кисаме адекватно. Чистый инстинкт не позволял даже повернуться к нему спиной, несмотря на то, что тот никогда не давал повода для опасений. Однако вскоре Итачи усвоил, что от его смерти Кисаме не получит никакой выгоды. Итачи откинулся на спальный мешок, не в силах отделаться от ощущения тревоги. Рядом мерцало пламя костра, и мысли вновь устремились в Коноху, к Саске. Одни и те же вопросы терзали его сознание: как он там живёт и хорошо ли питается. После всех угроз, что перед уходом Итачи обрушил на Данзо и старейшин, с головы Саске не должен был упасть и волос. Правильно ли Итачи поступил, оставив его в Конохе? И верно ли поступает сейчас, шпионя за Акацки и пребывая под надзором напарника?.. — Спи, сопляк, — угрюмо подал голос Кисаме. Он опёрся на локти и наклонился, чтобы посмотреть на Итачи своими странными, почти акульими глазами. Итачи едва сдержал моментальный порыв подскочить: вряд ли Кисаме бы это оценил. — Я не могу. Мне… — Что, снова слышишь их крики, да? Вспоминаешь умоляющие глаза? Да. Да-да-да. Миллион раз «да»! Пожалуйста, остановите это!.. Итачи зажмурился. — Вижу. Рядом послышалось шуршание. Итачи распахнул глаза, уверенный в неотвратимости сражения — в конце концов, Кисаме хладнокровный и свирепый отступник. Что-то наверняка отразилось на его лице, потому что Кисаме смерил его непонятным взглядом, а затем вздохнул. Мужчина поднял край своего одеяла, и теперь настала очередь Итачи смущённо вглядываться. Предложение разделить постель. Синие губы дёрнулись в издевательской усмешке: — Не пойми меня неправильно, мелкий, я убью тебя в мгновенье ока в любой момент. Однако я всё ещё помню это чувство. Ты не принял своё прошлое. Если повезет, твои сны будут пустыми, а если нет — исключительно кровавыми. Это было странное, но искреннее приглашение. Итачи открылось кое-что новое в своём напарнике; Кисаме испытывал отвращение ко лжи и отказывался жить, не считаясь с чувствами. Никакого двойного дна у этого предложения не было. В итоге Итачи перетянул свой спальный комплект ближе к нему: — Я лучше постелю рядом, чтобы случайно не перекатиться на тебя. Предупреждаю, что, возможно, не усну. — Какие мы порядочные, — Кисаме обнажил оскал с впечатляющим числом зубов в ухмылке и позволил Итачи подползти ближе. Должно быть, биение чужого сердца совсем рядом, непривычная тяжесть одеяла и ласкающий теплом костёр смягчили Кисаме. Сильные руки обвили Итачи и крепко сжали; он осторожно уложил голову куда-то между шеей и плечом напарника. Итачи чувствовал бушующую кровь под кожей Кисаме, там, где они соприкасались. Горячий стремительный поток жизни. — Мелкий, я не собираюсь всю ночь не спать из-за тебя, — напомнил Кисаме. — У меня есть имя, — ответил Итачи, ладонью находя его сердце. — Учиха Итачи, я буду звать тебя по имени, когда заслужишь моё уважение. А пока ты испуганный сопляк, натворивший кое-что очень взрослое... Ты дальновидный, скрытный и лгущий ради какой-то там благородной цели. Я в этом уверен. Ты весь заврался, но почему-то доволен. Я не могу такое уважать. Итачи улыбнулся, закрыл глаза. — Твои слова заставляют меня чувствовать себя живым. — Поэтому я здесь. И, не буду врать, моё отношение к тебе уже меняется. Скоро Кисаме уснул. Итачи лежал до самого рассвета, впитывая тепло его рук и ощущая, как взвинченные эмоции успокаиваются и оседают куда-то на дно души.***
Всё чаще Итачи ловил на себе цепкие масленые взгляды Орочимару, в то время как сам Орочимару, очевидно, считал, что действует незаметно. Вряд ли это тянуло на совпадение. Кисаме не собирался ограждать Итачи от этого человека; лишь иногда, в особенно тяжёлые моменты, оказывал необходимую поддержку. Кроме того, ни один разумный человек не осмелился бы бросить вызов Легендарному Саннину ради спасения какого-то ребёнка. Сказать, что Итачи это беспокоило, — не сказать ничего. Каждый раз он ненадолго поддавался панике, упиваясь чувством страха, а потом снова надевал маску безразличия. Кисаме никак не комментировал ситуацию, даже если и замечал. Поединок, который был неизбежен, хоть и завершился победой Итачи, полностью вымотал его. Однако иначе не могло и быть — отдавать своё тело мерзкому змею Итачи не собирался ни при каких обстоятельствах. Мангекьё безжалостно жёг глаза — Итачи знал, что перенапрягся. Никогда прежде Кисаме не относился к нему как к ребёнку настолько явно. В ход пошли даже одеяла и супы. Итачи беспрекословно позволил заботиться о себе, всё равно из-за расплывчатой пелены перед глазами он едва мог различать даже ближайшие предметы. Два бесконечно долгих дня с Кисаме в качестве сиделки в конце концов принесли плоды — Итачи хотя бы мог ходить без посторонней помощи. Всё же разгром такого мощного противника, как Орочимару, и необходимость использовать Мангекьё сильно подкосили его юный организм. Собственная беспомощность бесила Итачи. Должно быть, часть его раздражения передалась и Кисаме, потому что вёл тот себя резче, чем обычно. Затрещало пламя, и взгляд жёлтых глаз устремился в отрешённую черноту глаз Итачи. — Итачи, — позвал Кисаме своим грубым голосом, — ты ещё мал. Не забывай, что иногда тебе простительно быть слабым. — В этом мире я не могу себе такого позволить. — Рядом со мной — можешь, — в тоне Кисаме слышался укор. — У каждого есть свой предел. Если бы я ослаб в тяжёлом бою, ты дал бы мне возможность спокойно зализать раны? Для Итачи ответ был очевиден. — Маловероятно, — он откинул волосы с лица, — что такое произойдёт. — Человек, которому ты дал отпор, пользуется не лучшей репутацией, твои шансы на победу были невелики, но ты разбил его. Такое редко случается. Но я не сказал бы, что ты сильнее. Он не хотел ранить тебя, поэтому в агрессивном бою у тебя было преимущество. Итачи внимательно посмотрел на него. — В начале разговора ты назвал меня по имени. — Мне нет нужды принижать достоинство мужчины, который и так на коленях. — Ты считаешь меня мужчиной. — Я считаю тебя человеком, достойным уважения. Итачи слабо улыбнулся. — Правда? — Не будь таким самодовольным. Я назвал тебя по имени, но ты всё ещё сопляк, — насмешливо бросил Кисаме.***
За год, что они проработали вместе, внезапные угрозы — нехитрые напоминания о том, как легко Итачи может быть убит, — полностью сошли на нет, и каким-то образом он даже стал лидером в их команде. Кисаме наблюдал за ним в сражениях и видел, как он отказывался убивать без необходимости, как упорно гнул свою линию и никогда не сворачивал с выбранного пути; и, наверное, поэтому пришёл к выводу, что Итачи достоин чего-то большего. Дышать, жить. Вести за собой. Неожиданное сближение очень пришлось по душе и самому Итачи.***
Спустя два года совместной работы Итачи и Кисаме испытывали неподдельное уважение друг к другу и были неразлучны. Итачи никогда не проводил так много времени в постоянном присутствии другого человека. Даже с Саске он не оставался надолго, вынужденный делить его с матерью, Академией и даже кузиной-сиделкой. Или с любым другим, кто мог позаботиться о нём, пока Итачи рос и выслушивал похвалы. В Конохе его дни проходили в тренировках и интенсивном развитии, но реальное положение вещей не давало покоя. Он знал, что Саске ограничивали, не давая толком возможности выйти из тени гениального старшего брата, и понимал всю пагубность такого подхода. Не раз Итачи пробовал доказать несостоятельность политики клана… Но его всегда резко прерывали. Саске не хватало тех редких, мимолётных часов с братом. А Итачи разрывала изнутри ужасающая по силе буря эмоций. Кисаме же постоянно находился рядом во время их путешествий и никогда не оставлял Итачи одного, за все два года — ни разу. Он всегда был на расстоянии нескольких шагов. Стало легко находиться всё время вместе, прошлый дискомфорт постепенно исчез. Вновь ожило давно забытое чувство беспечности. Они никогда не выясняли отношения в драках, ссоры — и те были большой редкостью. Было бы ошибкой считать, что они состояли в интимной связи, но и с кем-то на стороне тоже не водились. Итачи своё равнодушие к людям мысленно оправдывал неприязнью к собственному телу. Разве мог он обнимать близкого человека теми же руками, которыми однажды убил свою семью? Однако какими бы ни были причины Кисаме, двадцатишестилетнему мужчине воздержание не сулило ничего хорошего. Более того, Итачи с полной уверенностью мог сказать, что раньше у напарника случались половые контакты. Вспомнить хотя бы ту куноичи, что страстно с ним целовалась, а потом и вовсе набросилась. После, куноичи растворилась в предрассветных сумерках, оставив позади ночь, в течение которой — Итачи слышал собственными ушами — она кричала. В самом начале совместной работы такое случалось довольно часто. Несмотря на два года, проведённые бок о бок, их с Кисаме разделяла стена. Поэтому Итачи не гнушался рукоблудием. Молодое тело с шалящими гормонами и образы, стоящие перед глазами, только подогревали интерес Итачи. В его гениальной голове разворачивались целые представления о том, что и как хотелось сделать при виде широкой мускулистой груди с тёмно-синими сосками. Но ещё больше его привлекало то, что было скрыто под кромкой синих штанов, пробуждая грязное желание пройтись там языком. Итачи обхватывал свой член, медленно кружа пальцами у головки. В такие моменты он постоянно думал о Кисаме, о своих ярких фантазиях и обо всём том, что нарушало идеально сбалансированную рутину. Он хотел бы стать чище и не испытывать влечения или симпатии, которых не заслуживал. Голова кружилась всё чаще, но Итачи пообещал себе, что никогда вновь не станет слабым. К приходу Кисаме он всегда был в полном порядке.***
После трёх лет, проведённых вместе, врать самому себе становилось всё труднее. Итачи знал, что приобрёл верного напарника, который, что бы ни произошло, не оставит в беде. Знал это и Кисаме. Они оба всё понимали и не испытывали нужды расставлять чувства по полочкам. Это было своего рода табу, даже несмотря на то, что Кисаме был в курсе его проблем со здоровьем. Кисаме знал о постоянном стрессе из-за тяжёлых боёв, о медленно портящемся зрении и обо всех тех таблетках, что Итачи глотал в надежде отсрочить неизбежную смерть в юном возрасте. Итачи не желал ссориться и обсуждать своё тихое угасание, а Кисаме не носился с ним, как с хрустальной вазой. Итачи предпочёл промолчать даже тогда, когда неожиданно понадобились очки, которые он снимал разве что во время сражений. Да и Кисаме благодаря им выглядел гораздо привлекательней — теперь можно было его рассмотреть до последней чёрточки. Возможно, Итачи заблуждался, потворствуя себе? Саске обязательно захочет себе его глаза, а до того ещё нужно было дожить, и теперь основной задачей Итачи стало поддержание сил в умирающем теле. Если всё шло своим чередом, то вскоре Саске должен был закончить Академию. Итачи задумчиво тёр лоб и мучился сомнениями. Правильно ли он всё сделал? Чувствовал себя Итачи откровенно паршиво: его младший брат пойдёт на церемонию выпуска без родных. Однако фактически это значило, что операция по предотвращению гражданской войны в Конохе прошла успешно. — Выглядишь взволнованным, — Кисаме сказал это непривычно мягко, вызвав удивление. Итачи опомнился и нацепил привычную маску отстранённости. — Потому что происходит кое-что, беспокоящее меня. Ситуация меняется. — Скоро мы начнём охоту на биджу, Итачи. Но ты не поэтому такой угрюмый. — Я не люблю убивать. Вернутся кровавые сны. — Тогда я снова буду рядом, если пожелаешь, — не без нахальства заявил Кисаме. — Мне семнадцать, а не четырнадцать. — Ты на десять лет младше. Даже когда тебе стукнет двадцать семь, а мне — почти сорок, со мной ты можешь оставаться ребёнком сколько угодно. Итачи мягко улыбнулся. — Я предпочёл бы никогда не испытывать потребности вновь побыть ребёнком. — Ты бы предпочёл существование, которое угробит тебя. Это гнилое место не для таких, как ты. Но ты с бешеным упорством продолжаешь бороться за жизнь здесь. — Я ценю свою жизнь. — Ложь. Ты ценишь жизни других. Ты живёшь во имя кого-то, потому что только так чувствуешь себя необходимым. Ты всё время жил не ради себя. Кисаме приблизился, коснулся ладонью его щеки. Итачи прикрыл глаза. — Я ценю свою жизнь, если она имеет значение для кого-то ещё. Уверен, ты понимаешь. — Ты слишком шиноби и совсем не похож на простого человека. Я больше не назову тебя ребёнком, если только сам не захочешь. — Но тебе ведь нравится, — возразил Итачи. — Потому что с тобой я всегда могу себе это позволить. И иногда мне действительно этого хочется: когда моя сила подкреплена твоей, и ты без раздумий выполняешь мои указания, и когда веришь мне, как не доверился бы ни одному ребёнку в мире. — Я иду за тобой, потому что ты и так впереди. Даже когда ты больше не сможешь отдавать приказы, я останусь с тобой. Ни один ребёнок не смог бы того, что делаешь ты. — Именно. Но я не хочу вести тебя по ложному пути. — Думаешь, я позволю, если буду не согласен? Я знаю и о твоей лжи и о намерениях, ненавижу их, но понимаю. Ты не предаёшь свои принципы, поэтому заслужил моё уважение. — Ты не обязан потакать моему безумию. — Выдавать гениальность за безумие — всё равно что маскировать золото под грязь. Я счастлив жить твоими причудами. Итачи наклонился слишком близко, и большой палец Кисаме, очень грубый и горячий, в сравнении с прохладной кожей Итачи, коснулся его щеки и убрал чёрную мягкую прядь чёлки за ухо. Всё перевернулось с ног на голову. Итачи пристально смотрел и понимал, что выбрал человека, внешность которого не имела ничего общего со стандартами красоты. Разве были его глаза похожи на человеческие? Или зубы, что острее кунаев? Кроме того, резкие черты лица и синяя кожа с редкими морщинками не делали его более притягательным. Как в сказке про красавицу и чудовище, вот только поцелуй не смоет крови, которой они оба залиты с головы до ног. Они замолчали. Итачи прочёл одобрение в жёлтых глазах, и ему стало интересно, что же разглядел Кисаме в его собственных. Итачи впервые был так близко к нему, что мог рассмотреть всё без очков. Например, плотно сомкнутые жабры, больше напоминающие татуировки, но Итачи видел, как они трансформируются во время схватки, позволяя Кисаме закачивать в организм воду вместо воздуха. Раскроются ли они, если лизнуть?.. — Этот твой взгляд что-то замыслившего, — фыркнул Кисаме, не сдвинувшись ни на дюйм. Он ждал, примет ли Итачи его молчаливое приглашение. Разумная часть Итачи выла не приближаться к напарнику, однако он почему-то считал, что Кисаме едва ли причинит ему больше вреда, чем малолетний Саске. Он чувствовал себя в безопасности. Пусть он клялся, что никогда не будет обнимать любимого человека руками, которыми отнимал жизни, но сейчас всё было иначе. Итачи мог поддаться слабости, потому что связь с Кисаме не делала его уязвимым. Она давала силу. Итачи поцеловал его. Поцелуй был мягким, отстранённым и сдержанным. Просто компромисс. Если бы за прошедшие годы Итачи не вырос как личность, он бы наверняка знал, как реагировать на чёртову привязанность. Он бы сказал, что недопустимо млеть в чужих руках. Не так просто. Итачи мог бы отталкивать Кисаме до тех пор, пока на него не началась бы самая настоящая охота. Во всяком случае, такова была схема сближения с Учиха. Потому что у этого клана имелся свой стиль поведения: отрицать всё чуть ли не до самой смерти и позволять любимому человеку выбрасывать на ветер годы жизни в попытках поймать тебя за руку. Вечно быть уклончивым и высокомерным, не показывать истинных чувств. Кстати говоря, его родители тоже любили поиграть в такое . Но Итачи перебил всех Учиха; на самом деле, он не был одним из них. Он принимал собственные решения. Итачи обхватил лицо Кисаме руками и вновь поцеловал его. — Какой пылкий, — заметил Кисаме, опустив свою лапищу на чужую спину. — Таким меня ещё никогда не называли, — улыбнулся Итачи и снова потянулся к его губам. Если ему повезёт, Кисаме сам его поцелует, и навязчивое чувство юношеской неловкости отступит на задний план. Итачи не знал, как надо поцеловать, чтобы было хорошо. Небольшое руководство не помешало бы. А Кисаме всё напирал, усмехаясь и лаская. — Возникла проблема, Итачи? — Не жди, что я всё тебе расскажу, — нахмурился он. Кисаме вскинул синие брови и прижался сильнее, вынуждая Итачи шире расставить ноги. — Я готов тебя просветить. — Тебе это вряд ли понравится, — заметил Итачи, предпринимая попытку хотя бы немного отстраниться. — Раз это поединок желаний, то я проиграю. Итачи, у тебя есть кое-что, что я очень хочу получить. А у меня есть то, что нужно тебе. Как насчёт обмена? Итачи немного расслабился и вернулся в прежнее положение. — Хорошо. Научи меня, Кисаме. В светлых глазах вспыхнула яркая эмоция, которую Итачи не успел распознать. Не ярость, не сожаление, не радость. Вспомнилась шумная куноичи, и ответ возник сам собой — желание. Разве Кисаме мог хотеть его? Худощавого. Женоподобного. В лучшем случае это сошло бы за андрогинность и бисексуальность. Итачи не хотел, чтобы Кисаме видел в нём женщину. С другой стороны, они пробыли вместе достаточно долго и хорошо изучили друг друга. Итачи понял, что больше не в состоянии связно мыслить, когда одним слитным движением ладони Кисаме накрыли его ягодицы, а пальцы начали собственнически оглаживать ложбинку. Кисаме притянул его к себе за бёдра, позволяя удобно опереться. Итачи до дрожи заводило происходящее. Один медленный синхронный толчок, и его спина выгнулась от удовольствия. Он ощущал свои затвердевшие соски и трепетал от жарких прикосновений. Кожа, ставшая вдруг очень чувствительной, превращала каждое мимолётное касание в изысканную ласку. Кисаме рычал, разворачивал и устраивал Итачи в удобную для поцелуев и откровенных поглаживаний позицию. Мысль о том, что Кисаме полностью подчинил его, вызывала тягучее чувство внутри и пробуждала достаточно смелости, чтобы самому тянуться вперёд и впиваться в ласкающие губы. Всё было ново: и острые зубы под языком, и дёсна, и мягкие щёки. Словно в бою, Кисаме предоставил ему право выбирать стратегию. Итачи нравились скорость и напор, поэтому он увернулся от очередного поцелуя и завертел бёдрами в кольце рук напарника. — Сильнее, — выдавил он, когда сквозь ткань соприкоснулась их плоть. Через мгновение штаны Итачи были спущены до колен, и его активное покачивание бёдрами ускорилось из-за обострившихся ощущений. Взгляд Кисаме жадно скользил по бледно-персиковой коже, расчерченной порезами и шрамами, такими естественными для шиноби. Итачи нервно одёргивал лезущую под руку ткань рубашки, пока стягивал её с плеч Кисаме и отбрасывал в сторону, и думал, что нет ничего приятней ощущения мощного горячего пресса под пальцами. На них всё ещё оставалось слишком много лишнего тряпья. Бессвязные обрывки мыслей разбивались о мокрые поцелуи; Итачи чувствовал крепкую, уверенную ладонь и её совершенно бесстыдные движения на своём напряжённом члене. С каждым таким движением мир сужался всё сильнее, и становилось тяжело дышать. Кисаме большим пальцем коснулся щели на головке его члена и смазал вниз пару капель. В ответ тело Итачи подобралось в предвкушении; он готов был кончить и надеялся, что Кисаме это заметил. Сам он едва ли мог контролировать ситуацию. Особенно зажмурившись. Последнее ритмичное скольжение по накалённой до предела плоти, и Кисаме заглушил его вскрик резким глубоким поцелуем, давая Итачи время полюбоваться сверкающими звёздочками под плотно закрытыми веками. — Ты такой невинный, — ухмыльнулся Кисаме куда-то в шею Итачи, откидывая растрепавшиеся длинные чёрные пряди ему за спину. Окончательно выбившийся из сил Итачи жадно глотал воздух, вцепившись в мускулистое плечо напарника. Он не мог прийти в себя: кожа вспыхивала и тлела, как после мощного пожара, из тела словно вынули все кости. Ощущение уюта и покоя затапливало с головой. В какой-то момент Кисаме отпустил его и уделил внимание собственному члену. Только тогда к Итачи начала возвращаться способность управлять своим телом. Кисаме стремительно довёл себя до оргазма размашистыми движениями; Итачи видел игру мышц под кожей и слышал, как сбилось его дыхание. Неприятно кольнула досада: не он довёл Кисаме до разрядки. Итачи просто принял предложенное удовольствие, не позаботившись о том, чтобы Кисаме тоже было хорошо. Наверняка отголосок этих размышлений отразился на его лице, потому что Кисаме снова притянул его для поцелуя. — В следующий раз, мой дорогой партнёр, — прорычал он прямо в ухо Итачи.***
Исполнение приказов Итачи не просто вошло в привычку, но и служило для них обоих напоминанием о беспрекословном взаимном доверии. Итачи был главным на поле боя и определял исход поединков. Порой Кисаме психовал из-за этого и издевательски подтрунивал; он говорил, что хотел бы всё сделать с точностью до наоборот, но при этом в его голосе сквозило тепло. Это подразумевалось само собой: Кисаме последовал бы за Итачи даже прямиком на эшафот. Итачи бы никогда, но порой… просто казалось. И сейчас тоже — всего-навсего кажется. Сорваться с места ради поимки монстра? Охотиться на биджу, которого, между прочим, не мешало бы предварительно выследить? Верх безрассудства. Учитывая всё происходящее, складывалось впечатление, будто Итачи готовился втянуть их в кровопролитную бойню без видимой на то причины. Итачи не видел необходимости объяснять, что собирается громко напомнить верхушке Конохи о своём существовании. Пусть Третий хокаге теперь мёртв, но данных клятв это не отменяло. Саске должен жить в безопасности. Он вынужден был принять рискованные, отчаянные меры. А Кисаме не был дураком, чтобы повестись на бесконечные лживые уловки. Он и так всё понял — Итачи слишком беспокоился. Итачи не переставал нервничать даже во время сражения. Не используй Мангекьё, Итачи, окончательно испортишь зрение. Зачем так перенапрягаться? Разве этот седовласый джонин того стоил? Но апогей тревоги настал, когда Итачи, отбросив свои чувства, избивал Саске. Сквозь стиснутые зубы он продолжал отмерять необходимые порции лжи. Ему не было равных в умении складно лгать и ненавидеть себя за это. — Ты любишь этого щенка, — безжалостно отрезал Кисаме после. — Никогда не представлял, насколько сильно мне дорог Саске, — ответил Итачи, склонив голову на грудь напарника; Кисаме, внимательный к его пылающим болью глазам и ослабшему телу, привычно оказался рядом. — Ты убил не всех. Ты ослушался приказа, сохранив его жизнь, — в интонациях Кисаме слышался упрёк. — Я обменял их на жизнь брата. Ребёнок не принесёт вреда деревне, — раздражённо отчеканил Итачи. — Тогда мне удалось спасти его, но при условии, что я своими руками уничтожу родной клан. Мне нужно было вернуться туда, чтобы дать понять новой власти, что я всё ещё жив и защищаю Саске. — И поэтому ты выбил из него всё дерьмо. Цукиёми на мальчишке — как жестоко, — Кисаме изобразил сожаление, однако было заметно, что его больше расстроило вновь упавшее зрение Итачи, а не страдания его младшего брата. Итачи тяжело вздохнул, но всё же решил объяснить. — Я не могу позволить Саске стыдиться своего происхождения или поддаться отчаянью. Ненависть ко мне заставит его обрести силу, которая в будущем станет защитой от зла и пороков, ведущих к разрушению. — Ты действуешь слишком бескорыстно. Что будет, если однажды я потеряю тебя из-за этих выходок? — пальцы Кисаме скользнули вниз по его щеке, на секунду задержавшись на шее. Сердце Итачи пропустило удар: возможно, Кисаме хочет убить его за попрание интересов Акацки. — Будешь жить дальше, — сглотнул он и прикрыл глаза, погружаясь в мир звуков. Глубокий хриплый голос опалил участок кожи на спине: — Вряд ли мне это понравится. — Я думал, ты сам готов убить меня в любую минуту, — без привычной резкости усмехнулся Итачи. — Скажу тебе больше, мне никогда не было легко убивать товарищей. — Но ты убивал. — Я выполнял приказы. И настолько погряз во лжи, что уже не осознавал этого. Но в мире, который мне пообещали, нет места обману, и я буду стремиться к нему. — Я хочу побыть ребёнком, — прошептал Итачи. — Обними меня. — Всё, что пожелаешь, мелкий. Руки Кисаме, сильные, как ветви деревьев, тёплые, пахнущие морем и солью, крепко обвили его и притянули ближе, заставив прижаться теснее. Итачи не возражал и не благодарил Кисаме. Всё это будет потом. Главное — не упустить «сейчас». Момент, когда он мог отыскать внутреннее равновесие и наслаждаться искалеченной любовью, которую берёг для партнёра. Прямо сейчас он мог закрыть свои слепнущие глаза и притвориться, будто верит в лучшее будущее. У Итачи никогда не спрашивали, как он себя чувствовал. А если и спросили бы, вряд ли он ответил правду.