Магнолия

Говорят, что любовь – просто химия и немного биология. Говорят, наши зрачки расширяются, когда мы смотрит на что-то приятное. Говорят, родители любят своих детей независимо от того, какие они есть. Заткнитесь. Это все ложь. При рождении мне дали красивое, мощное имя – Александр. Имя воина, имя полководца. Но моя семья быстро урезала все напускное величие до обычного «Саша». У меня есть старшая сестра, Елена – мой самый верный друг, начиная с ползунков. Есть мама и папа. Мама – добрая женщина, постоянно все прощает, стараясь угодить капризам своих чад. Отец – человек старой закалки, суровый, но справедливый. Я не буду рассказывать, как они выглядят. Для моей истории это неважно. Вы спросите, кто я такой, чтобы писать какие-то там истории? Даже не знаю, что и ответить. Я – это я. Не больше, не меньше. Каждый день, просыпаясь ранним утром, я вижу в зеркале все того же парня – копна русых волос, голубые глаза, тонкие губы и немного кривой из-за падения в детстве нос. Во мне нет ничего поэтичного, чего-то вроде «глаз цвета небесной синевы», или как там вы пишете. Они просто голубые – как краска на заборах. Недавно в моей жизни появился еще один человек – Максим. Несносный парень, да и характер у него не очень. Но есть что-то такое, чего я в нем не понимаю. Этот взгляд – он так на меня смотрит, будто знает больше, чем может. Не могу смотреть ему в глаза – мне становиться неуютно, словно я голый посреди площади забитой людьми. Максим красивый, для парня, - черные жесткие волосы, виски выбриты каким-то узором, правая бровь разрезана шрамом, а глаза сверкающие и хитрые, как у лисы. Не могу точно сказать, какого они цвета – то ли желтые, то ли серые… Мы с ним были знакомы уже больше года, но наше общение ограничивалось банальными вопросами и такими же ответами. Это продолжалось до той пьянки, когда я нажрался в дрова. Тогда он поцеловал меня. Хотя, это сложно назвать поцелуем – глупое касание губ, насмешка. Мне не было противно, только внутри что-то щелкнуло. Хотелось еще, чтобы он еще раз сделал так, только не для смеха, а для меня… Народ постепенно расходился, а алкоголь никак не покидал дурную голову. Мы шли с Максимом по улице. Шел снег, белыми мухами кружась в свете фонаря. Он искренне пытался о чем-то поговорить, но я не понимал и половины из пьяного бреда. Произошедшее той ночью изменило все. Он грубо, почти силой затолкал меня в открытый подъезд какого-то дома, вжал в стену и начал целовать: по-настоящему, с языком, жадно и отчаянно. Было очень хорошо, может, в этом виноват алкоголь, но мы целовались долго, пока не заболели губы, пока не замерзли кончики пальцев. Я ни на секунду не пожалел, что не оттолкнул его. С утра было очень плохо. Может, из-за перебора с лишней бутылкой, может из-за того поцелуя… Но хотелось умереть, провалиться под землю и забыть произошедшее. Мне нравились девушки, всегда, но в них чего-то не хватало… Того, что было в нем. В этом алкоголике с горящими глазами. Я умирал от собственной ущербности, не в силах принять желание трезвого мозга. Хочу целовать его губы, хочу касаться его, хочу… В универе мы встретились взглядами: у нас разные компании, и мы редко общаемся, но мне хватило секунды, чтобы понять, что он все прекрасно помнит. В тот день я ушел с пар. Так старательно друг друга никто еще не избегал, хотя мне говорили, что он искал меня, что хочет «поговорить». Эй, Макс, мы были просто в смерть пьяные, давай забудем это, хорошо? Я убью еще часть себя, чтобы мать гордилась мной. Это было подобно пытке: мне даже некому рассказать, что я чувствую. Пха, чувствительный парень… Ему все-таки удалось словить меня. Уже не помню, о чем мы говорили, но смысл был таков: «я люблю тебя». Макс сказал это просто, вот так вот глядя мне в глаза, признаваясь, что уже год следит за мной, что он «по мальчикам» и что не может забыть тот поцелуй. Я мог послать его, мог сказать, что он мне противен… Как глупо. Мы снова стояли и целовались, на этот раз еще и обнявшись. Как хорошо, как же приятно… Когда мы занялись сексом в первый раз, я подумал – это ошибка, ничего страшного. Когда мы занимались этим каждый день – это заблуждение, с кем не бывает. Когда я не мог жить дольше часа без него – это просто любовь, ты в дерьме, парень. И я сказал ему об этом, сказал, что я люблю его, и что теперь мы в полной заднице. Он только рассмеялся, и погладил меня по руке. Я проводил с ним больше времени, чем с семьей – они считали, что я увлекся какой-то девочкой, что к лучшему. Мы трахались в то время, как они мечтали о том, что я познакомлю их с будущей невестой. Когда я сказал Максу, что хочу рассказать семье правду, он вздрогнул. Скорее всего, он знал, какой будет реакция, пытался отговорить меня, но не вышло. Я же все решил, я был уверен, что они поймут меня… «Я люблю парня, и у нас все серьезно». Звучит круто и радужно, правда? Выстрел. Крысиные бега начались. Мать рыдала, поливая меня потоком ругани, отец в очередной раз замахивался, чтобы ударить – по лицу, под дых, по ребрам, какая разница. Сестра, единственная родная душа в этом гадюшнике – сидела как пай-девочка, уперев взгляд в пол. Она не видела моего молящего взгляда, не чувствовала просьбы о помощи. Сука. Позже, когда все закончилось, я пришел к ней, неважно зачем, за помощью или просто так. Она была нужна мне, когда родители порвали меня и все чувства на куски. Лена просто не открыла дверь, выкрикнув что-то типа «Убирайся, извращенец!» Это была последняя капля. Так хреново мне не было никогда. Мать выла в комнате, отец орал что-то кому-то по телефону, сестра проклинала все живое. Правильно, кому нужен сын-урод, нужно его уничтожить, довести до суицида. Спасибо вам, любимая семья. Ваша поддержка помогла убедиться в том, что вам всрать на мои чувства. Тем же вечером я собрал вещи и ушел. Макс в ужасе застыл на пороге, осматривая меня, мою разбитую рожу, наспех собранные сумки и рану в душе, глубже, чем Марианская впадина. Я рыдал, рыдал как сопливый школьник, повиснув у него на руках, желая, чтобы все скорее кончилось. Сердце разрывалось от тяжести и обиды. Прошли недели, потом месяцы. Все стало не так уж плохо – наших двух работ хватало на довольно-таки безбедную жизнь и с горем пополам учебу в универе. Мы правда выглядели, как семья, если это вообще можно так назвать. Мне до сих пор нравилось зарываться носом в его волосы, слушать его треп о видеоиграх, учиться вместе с ним готовить и убирать нашу однушку. Этого хватало для моей разбитой личности. Я писал открытки домой – на Новый год, Дни Рождения… Пытался звонить. Отец сжигал все открытки, а мать рыдала ночами. Да, мои родные, я голубой, голубее неба, и я люблю этого парня, так же сильно, как он меня. Почему вы не принимаете то, что я люблю кого-то?.. С каждым месяцем мне становилось все тяжелее. Макс поддерживал меня как умел: даже цветы дарить начал, мои любимые, магнолии. Дома всегда стоял их сладковатый аромат. Да, теперь это однокомнатная нора на краю города стала моим домом. Здесь меня любили, здесь меня ждали. Было темно и скользко – осень не самое приветливое время. Машина не очень-то горела желанием слушаться, и меня немного заносило на поворотах. На перекрестке горел зеленый. Не сбавляя скорости я выехал на середину улицы… Раздался визг тормозов, скрежет мнущегося металла и волна боли укутало тело. Я захлебнулся, падая в темноту. Позже врачи скажут, что я попал в аварию, что удар пришелся на голову и возможна амнезия. Еще позже я узнаю, что приезжала сестра, раз 5 за 2 недели. Макс все это время дежурил возле моей кровати, даже отказывался уходить. Когда я открыл глаза, надо мной стоял человек в белом халате, он что-то спрашивал, а я кивал. Страшно проснуться и не помнить, кто ты. Потом он сказал короткое «скоро здесь будет ваша семья», и я замер. Моя семья. У меня есть семья?.. В мою палату вошли какие-то люди. Женщина разрыдалась и бросилась к моей кровати, пытаясь схватить меня за руку. Я отдернул руку, отползая в сторону. Дама запричитала что-то про то, что я не узнаю собственную мать. Я смотрел на этих людей и чувствовал отвращение к себе. Мне было так противно видеть их. Они чужие, прохожие с улицы. Хотелось попросить их уйти, прямо сейчас. - У него амнезия, мать, он нас не помнит, - мужчина скрестил руки на груди, слушая женский лепет про как же он маму родную не узнает. Но я правда не помнил, кто это. Их не было в моей голове, будто не существовало вовсе… Дверь палаты тихо скрипнула. Все обернулись ко входу, впиваясь взглядом в темноволосого парня. - Здрасте, - в руках он держал букет чуть розоватых цветов. Как же они называются?.. Наши глаза встретились, и по моему лицу расползлась счастливая улыбка. Я помню тебя, помню! Парень метнулся к моей постели, кидая букет на одеяло, падая на колени возле меня и прижимаясь губами к моим пальцам. Волна отвращения от тех людей достигла своего пика. Мужчина брезгливо отвернулся. - Саша… Сашенька… - он шептал мое имя, целуя костяшку каждого пальца. Я помню эти губы. Помню это шрам. Эти горящие глаза. Этот голос. В голове всплыло что-то нечеткое, и губы слабо шевельнулись, произнося короткое имя: - Мак… сим? – ты поднял на меня побитый взгляд. В глазах стояли слезы, словно я вернулся с войны. Да, я помню тебя, Макс, я тебя помню… Ты прижался к моим губам горьким поцелуем, а те странные люди зашушукались и вышли, оставляя нас одних. Мне никто не нужен, кроме тебя, Максим. - Я боялся, что ты забыл меня… - он прижался лбом к моему плечу, но потом снова поднял лицо. Я посмотрел в его глаза, и совершенно отчетливо осознал – они светло-карие, чуть с рыжеватым отливом. Как листья на земле осенью, как облезшая краска на старом доме. Это самый прекрасный цвет из всех, что я видел. - Как я мог тебя забыть? – я неловко погладил его по волосам, чувствуя, как по моим щекам вот-вот побегут слезы. Запах цветов наполнил палату. Я вспомнил. Это были магнолии. Мои любимые.