Изае жутко.
Жутко, мерзко, отвратительно, страшно по-настоящему. А ещё очень больно. Больно от касания лезвия, полоса за полосой срезающего с него кожу; от ремней, туго перетягивающих уже почти потерявшие чувствительность запястья; от редких смешков и пренебрежительных фразочек, изредка долетающих до него сквозь собственный крик. А ещё от собственной слабости и бессилия, от обиды и злости на себя, что не сумел отомстить или хотя бы оказать сопротивление, от ненависти к людям, разрушившим за какие-то несколько дней его жизнь.
Чтобы разобраться в сложившейся ситуации ему потребовалось немного – пара обрывочных фраз и всего двадцать минут изнурительной пытки. Теперь мальчик чётко осознавал: сестёр убили, убили жестоко и расчетливо и всё по вине человека, который каждый раз, обрабатывая перекисью или йодом разбитые детские коленки или целуя на прощанье перед школой, обещал всегда заботиться и беречь их. Говорил, что никогда никому не даст в обиду, что они всегда могут на него положиться. Ложь. Почти всё, что он знал о человеке, которого всем сердцем любил и на которого всегда равнялся – ложь.
Но главное, Орихара понял: его всё равно убьют. Даже если отец выполнит все требования, лелея надежду спасти единственного пока ещё живого ребёнка. Убьют, бросив на прощанье очередную издевательскую реплику и без малейшего сожаления. В глазах этих людей нет даже памяти о сострадании. С такой лёгкостью жизнь, наверное, ещё только мойры обрывают.
Голос давно срывался от крика. У Изаи рябило в глазах, по щекам бежали крупные слёзы, и стало почти невозможно дышать. Спина давно превратилась в сплошной пласт боли.
- Ты закончил с ним?
- Уже почти всё.
Скальпель снова вспорол кожу на пояснице, и мальчик зашёлся криком, сотрясаясь в рыданиях. Больно, больно, больно, как же больно! О том, чтобы замкнуться в гордом молчании и стоически терпеть и речи быть не могло. В школе им как-то мимоходом поведали, что у детей очень низкий болевой порог, и что в этом плане полные люди имеют некоторую привилегию, ведь их защищает ненавистная подкожно-жировая клетчатка. Помнится, мама нередко говорила, что Изая слишком худой, но парень только отмахивался; знал бы, как он когда-нибудь пожалеет об этом…
Мама…. Мальчик снова захлебнулся слезами.
- Думаю, с него достаточно, - где-то сзади слабо звякнул отложенный скальпель, но этот негромкий звук стал для Изаи почти ударом гонга. Неужели всё?
- Можно отправлять запись? – в комнату вошел кто-то третий. Голос показался Орихаре знакомым, но в голове была такая каша, что вспоминать его обладателя просто не было сил.
- Ещё пара деталей осталась.
- Понял, сейчас добавим.
Опять шаги. Приближающиеся. Изая хотел поднять голову и посмотреть, но, кажется, он уже дышать был едва способен. Кто-то взял его за руку. Мальчик попытался её одёрнуть, но вышло лишь слабое размазанное движение, словно предсмертная судорога. Чужие пальцы погладили и аккуратно расправили его ладонь, легонько надавив на середину. Не имея ни сил, ни желания сопротивляться, мальчик просто скосил взгляд в сторону, ожидая, что последует дальше. Он успел увидеть знакомые уже глаза – один весёлый, другой со шрамом, а потом рука превратилась в пульсирующий ком боли.
***
- Понравилось кино? – вопрос Шики звучит преувеличенно весело, но в голосе так и сквозит металл. Даже совсем уж недалёкому человеку от такого тона стало бы ясно: если не выполнить всё требования быстро и точно, Изае одной срезанной кожей не отделаться. Эти изверги с него, ещё живого, целиком шкуру сдерут.
- Что мне делать? – Широ сам удивляется спокойному и размеренному, явно не принадлежащему ему голосу. Видимо, нервное истощение. Если честно, ему уже ничего не хотелось, только разве что лечь и умереть, удостоверившись, правда, что Изая в безопасности. Вот только его собственная мгновенная кончина этого не обеспечит.
- Значит так. Сейчас ты берёшь весь старательно собранный тобой компромат на Авакусу-кай, садишься в машину и отправляешься по указанному маршруту, там в конверте ещё одна записка была, помнишь? Ты ведь в пригороде так? В ***, если быть конкретнее? Тогда поторопись, путь неблизкий, а терпение у меня не железное.
- Я могу поговорить с сыном? Мне надо удостовериться, что он в порядке.
- Мальчик спит. Не думаешь, что будить его не самый лучший вариант? Да и не скажет он тебе сейчас ничего внятного, охрип совсем, бедолага. К тому же сомневаюсь, что с его стороны последует радость и бурная реакция, Изая у тебя мальчик неглупый и наверняка уже догадался, кого следует благодарить за его сегодняшние приключения.
В общем, не стоит размениваться на сентиментальные разговоры. У тебя четыре часа. Доберёшься до указанного места – замри, и жди дальнейших инструкций. Не отвечай на посторонние звонки, только на этот номер. А попробуешь что-нибудь выкинуть или сообщить кому-то о своих передвижениях – получишь Изаю по частям, две уже у тебя на руках. До связи.
Побежали короткие прерывистые гудки. Широ уронил голову на стол и беззвучно заплакал.
Было около шести вечера.
***
- Будет здесь через четыре часа, - подытожил Шики, сбрасывая вызов. – Собственно, ничего другого ожидать и не стоило. Надо подготовиться к встрече.
Мужчина сунул телефон в карман и уже хотел удалиться, но тут словно вспомнил о чём-то. Бросил косой взгляд на Изаю, всё так же неподвижно лежащего на операционном столе. Светло-серая гладкая поверхность уже была практически не видна из-за крови, которая теперь падала на грязный вымощенный когда-то белой плиткой пол мелкими торопливыми капельками.
Мальчик признаков жизни почти не подавал. Ни звука, ни движения, даже дыхания не слышно. Только грудная клетка понемногу шевелится. Спина превратилась в кровавое месиво. Короткие прядки волос на шее взмокли от пота и лежали теперь маленькими мёртвыми змейками. Но дышал ребёнок пока ровно и размеренно, только медленно очень. Может и правда спал, но, скорее всего, просто потерял от боли сознание. Тем лучше, лишних проблем не доставит.
- Отцепите уже его. Остановите кровь и раны перевяжите. Он не должен скончаться до появления отца от кровопотери или ещё чего-нибудь. А потом… потом разберёмся.
