Пёс

Look at the boy… oh, he really suffers, he's caught in fear and its distress; there's no point in looking at him for answers, because he is a stranger here himself.

Это была жизнь оборотня, странная, вывернутая наизнанку. Днём он был человеком, ничем не отличался от других людей — нужное количество конечностей, прямохождение, поставленная речь, зрение и осязание, притупленный резким запахом одеколона нюх. Олли принимали за своего и относились к нему, как к человеку, даже не пытаясь разглядеть, что его человеческая сущность — не более чем маска, искусно сделанная и идеально подогнанная, но — маска. Он предполагал, что достиг совершенства в искусстве маскировки, а может, чувства остальных были притуплены куда сильнее, чем его собственные. Или, как вариант, все вокруг тоже носили такие же маски, и боялись быть раскрытыми. Олли не слишком-то хотел видеть то, что за ними, и прилагал все усилия, чтобы и его настоящее лицо никогда не было раскрыто. Эта установка была глубоко вплавлена в его разум, вколочена, выписана царапинами и синяками на теле. — По-другому ты не понимаешь, — говорили ему, презрительно бросали, как отравленный кусок мяса. — Я пробовал говорить с тобой, как с человеком — сам виноват, конечно. Тупое животное! После этих слов следовал хлёсткий удар — не первый и не последний, но неизменно заставлявший скулить от боли и страха. Самого чудовищного страха — не перед наказанием, но перед разочарованием в нём. Он тёрся о ноги хозяина, лизал руки, изо всех сил демонстрируя, что наконец понял, что не разочарует больше, тихо ворчал, помня, как его это веселит. Иногда хозяин и впрямь сменял гнев на милость и поощрительно чесал его за ухом, гладил по кучерявой шерсти на голове, но иногда — отворачивался, отдёргивал руки и уходил, оставляя его одного. Олли знал, что теперь может скулить, выть, грызть прутья, но он не придёт. От отчаяния он начинал метаться, ранясь о холодный металл, в надежде, что физическая боль отвлечёт от невыносимой внутренней. Приходя домой, Олли снимал не только одежду, как все остальные люди — здесь начиналось превращение, безо всякого полнолуния, без кувырков через вонзённое в дерево лезвие ножа — он снимал и свою человеческую маску, становясь истинным собой. Псом. Хозяин приходил позже него, и он радостно кидался к нему, издавая сипловатое тявканье и потираясь головой о его руки. Когда хозяин был в хорошем настроении, он мог даже поцеловать его — в лоб или сухой холодный нос. Тогда Олли проводил вечер у ног хозяина, свернувшись уютным клубочком на тёплом ковре или в своей корзине, выстланной старыми вещами хозяина, вкусно пахнущими его потом и пеной для бритья. Иногда хозяин даже угощал его кусочками своей еды или мягкими, легко жующимися косточками, которые Олли проглатывал за дюжину секунд. Это было справедливо — он вёл себя хорошо, и с ним обращались хорошо. Беда была в том, что далеко не всегда он вёл себя хорошо. Если хозяин был чем-то недоволен, о таком вечере можно было забыть. Хозяин брал его за холку и, не обращая внимания на поскуливание Олли, тащил его в дальнюю комнату, с холодящим ладони и колени бетонным полом, в глубине которой притаился злобный решётчатый монстр, сделанный из начинающего ржаветь железа, с жадно распахнутой пастью и бездонным желудком. Хозяин называл монстра «клеткой», и Олли постепенно тоже начал звать его так. Безглазый, безмолвный, неподвижный, состоящий из одних широко распахнутых челюстей, он дожидался, когда хозяин втолкнёт его внутрь, и захлопывал их с омерзительным лязгом. Мир вокруг пронизывали тонкие прутья, прорастая из всего, как уродливые, обглоданные бамбуковые стволы. Небо опускалось вниз, давило на затылок, пространство сжималось и сдавливало плечи и бёдра. Оказываясь внутри монстра, Олли жалобно выл и тряс его, надеясь, что тот изрыгнёт его наружу, но всё было тщетно. Монстр по имени клетка оставался недвижимым и не собирался выпускать добычу из своего с омерзительной точностью разлинованного нутра. Толком улечься внутри монстра было невозможно, и ему приходилось до боли сгибать передние и задние конечности, утыкаясь мордой в шершавый пол, оставлявший болезненные красные вмятины на коже. У монстра не было ни еды, ни воды, помочиться в нём тоже было негде. Олли терпел, сколько мог, пока мочевой пузырь не начинал гореть, затем всё-таки задирал заднюю ногу в одном из углов клетки. Зловонная лужа всё равно расползалась по всей внутренней поверхности монстра, и запах мочи, резкий и кисловатый, казалось, пропитывал его насквозь. Умирая от жажды, он пытался слизывать её, протискивая язык между нижними прутьями, но мутновато-жёлтая жидкость, стекая вниз по горлу, резала его, как опасная бритва. Ночи внутри клетки длились бесконечно, и ему казалось, что темнота превращается в длинный, не имеющий входа и выхода коридор, по которому хозяин ушёл так далеко, что Олли никогда не найдёт его, никогда больше не услышит его голос, никогда не ощутит на своей холке его гибкие, сильные пальцы, никогда больше не вдохнёт его запах, запах кожи и почти полностью выседевших волос, никогда не увидит лучики морщинок, окружавших его глаза, когда он улыбался. Вымотавшись, он, видимо, всё-таки засыпал, тревожно вздрагивая и перебирая конечностями во сне — ему снилось, что он бежит по этому самому коридору, а за ним гонится нечто, которое он не мог и не хотел видеть ясно, обдавая его спину вонючим ледяным дыханием. Его будил хозяин, встрёпанный и зевающий после сна. Как только монстр распахивал свои челюсти, Олли спешил вылезти наружу, с трудом двигая затёкшими конечностями, замёрзший и дурно пахнущий, с пересохшим горлом и тупо ноющим от голода животом. Хозяин помогал ему вымыться, ставил перед ним миску с кормом и дежурно почёсывал его под подбородком, и Олли понимал, что кошмар наконец закончился. Он успокаивался и совершал обычный утренний ритуал перевоплощения в человека, щедро поливая себя одеколоном, чтобы отбить неприятные запахи. На работе, в образе человека, Олли тщательно скрывал вертикальные следы от прутьев клетки — от зубов монстра, всю ночь впивавшихся в его тело. Хозяин внимательно следил за ним весь рабочий день. Поначалу для него было странно называть хозяина Малкольмом, но он привык, как привык скрывать последствия пребывания внутри клетки. Он знал, что, если будет недостаточно аккуратен, другие люди узнают, и хозяин будет недоволен, а значит, ночью он снова отправится в нутро отвратительного холодного монстра. В клетку.