Безумство

Безумство - это то, от чего Чон Тэгун бежит всю свою жизнь. Безумство - это то, что крушит его разумную часть раз за разом, априори оставаясь победителем. Безумство - это не что, а кто. У некоторых людей безумство сладко-тянущееся, завлекающее в себя карамельными лапками, затвердевающими так быстро, чтобы человеку не осталось и времени на то, чтобы вырваться. У некоторых - хаотичное, внезапно обуревающее, и не отпускающее ровно на столько, чтобы сойти с ума ровно на ту часть, которую позволяет отнять у себя разум. А у Тэгуна оно стабильное и невообразимо болючее. И нихуя не сладкое, особенно, когда это Безумство сидит на его кухне и жрёт его же конфеты, запивая приторно сладким кофе, в который ввалил, видимо, половину сахара из запасов. Этого сахара Тэгуну хватило бы на две полноценные жизни, а Безумству - на полтора приёма кофе. - А тебе сладкое нельзя. Зубы болеть будут, - ухмыляется Оно, кривит губы в противной гадкой улыбке и запихивает в рот очередную конфету. Тэгун уже и внимания не обращает, но стабильно каждый вечер хочет себе такую комнату, где бы его никогда и никто не нашёл. В собственной квартире такого места нет. Даже сквозь плотно закрытую дверь Безумство проникает неслышно, и точно превратившись в дым. Точно. Дым. Тэгун не то, что никогда не курил - в руках сигареты не держал. А меж тем все его вещи насквозь провоняли табачным дымом. Или ему кажется. Ему всё кажется. А Безумство тихо посмеивается на подоконнике, закуривая очередную сигарету и выдыхая серым облаком на стекло. Откуда только берёт эту отраву - непонятно. - Сейчас Хонбин придёт. Уйди хоть на пять минут, - просит Тэгун пустоту, зная, что на его просьбу не ответят и совершенно точно проигнорируют, но попробовать стоило. У них одинаковые вкусы - думает Тэгун, когда его Безумство голодным взглядом смотрит на пришедшего в гости Хонбина, и практически не отлипает от него, пользуясь тем, что гость его не видит и не ощущает. Зато Тэгун его прекрасно видит и ощущает, и ещё до кучи много всяких вещей, о которых совершенно не хочется думать. Например, о том, как Безумство водит указательным пальцем по открытой ключице Хонбина. - Руки убрал, - не сдерживаясь, рычит Тэгун, а Бин замирает, так и занеся вилку над тортом. Тэгун тут же исправляется - Я не тебе. - А кому? - удивляется Хонбин, поворачивая голову вбок. Он, конечно же, ничего не чувствует. И не видит напротив алых горящих глаз, таящих в себе плотоядный взгляд. А Тэгун видит. И ему это не нравится. Безумство не появляется. Безумство теперь перманентно с Тэгуном. Нависает над кроватью, стоит будильнику сработать на восемь часов утра. Сидит на опущенной крышке унитаза, пока Тэгун моется в душе. Безумство неотрывно, нестираемо. Всегда близко. И Тэгуну кажется, что он начинает видеть отражение Безумства в зеркале. Безумству интересно. Безумство играет. - А когда снова придет твой друг? Безумство расслабленно и выдыхает очередную порцию дыма прямо в лицо Тэгуна, заставляя закашляться и сбиться с ритма игры. Пальцы нервно ударяют по клавишам старого пианино. Тэгун не хочет. Не хочет, чтобы Безумство видело. Не хочет, чтобы Безумство трогало. Ощущало. Это всецело его Безумство. И Хонбин тоже – всецело его. Они не должны пересекаться. Хонбин сидит рядом и с улыбкой наблюдает, как Тэгун играет на пианино, не решаясь тоже вступить в игру. А Тэгун напряжен до малейшего нерва. Безумство скалится совсем рядом, вклиниваясь между ними. У Безумства рябь по радужке глаз, а руки смыкаются на шеях Тэгуна и Хонбина. Тэгун чувствует и видит. Хонбин – нет. Тэгун ведет шеей, пытаясь отстраниться, и тихо роняет «уйди». Хонбин непонимающе смотрит на профиль Тэгуна и перестает улыбаться. Он медленно поднимается, собираясь уйти, раз этого так хочет Тэгун, но рука, сжавшаяся на запястье, не дает. Хонбин не видит и не чувствует, а Тэгун держит руку поверх руки Безумства. Их пальцы идеально обхватывают запястье Хонбина, а Безумство только ухмыляется. Вкусно и многообещающе. Тэгуну не нравится присутствие Безумства. Не нравится, как чужие-свои губы ведут по обнаженному плечу. Как пальцы с короткими ногтями проводят по коже, оставляя следы. Тэгун поддается игре Безумства, целуя напористей, обнимая сильней. Хонбин теряется от смены настроения и только выгибается во внезапно ставших жадными руках. Тэгун оставляет метки поверх меток Безумства. Ему не нравится, как расцветают невидимые другим укусы и засосы, оставленные _не_им_. Стереть, перекрыть. Как более качественное тату, перекрывающее ошибку молодости. Безумство ухмыляется, вплетаясь пальцами в волосы Тэгуна, направляя, заставляя сопротивляться и звереть. Безумству нравится эта игра. Хонбин стонет, едва успевая отвечать на сумасшествие. Ему хорошо от боли, от того напора, каким одаривает его Тэгун. Кажется, будто не две руки с нажимом проводят по бокам, а четыре. Не одни губы впиваются в шею, оставляя яркий засос, а двое. Он будто меж двух огней. Мотылек, попавший в капкан из света и жара. Не выбраться, не отстраниться. Тэгун груб, но это слишком восхитительно. Где-то на грани, что начинает казаться, будто чей-то еще хриплый голос просит стонать громче, а не Тэгун. Тэгун нетерпелив, Тэгуну не нравится, что здесь не он устанавливает правила. Но все попытки забрать правление и власть оборачиваются провалом. Безумство хрипло смеется, полыхая пожаром в глубине глаз, и оставляет еще больше следов. Ярче, больнее. На ключицах Хонбина расцветают кровавым букетом засосы, а спина вся исчерчена ногтями. Чужими ногтями. Тэгуну не нравится. Ему не нравится, что помимо его рук на голой спине руки Безумства. Не нравится, как пальцы встречаются с пальцами Безумства на сведенных лопатках Хонбина. Не нравится, как Безумство гладит тело Хонбина, царапая грудь, пока он, Тэгун, двигается в бешенном, безумном ритме, заставляя Хонбина стонать так, как не было ни разу до этого. Хонбин почти теряет сознание от остроты ощущений, а Тэгун только успокаивает себя, что Хонбин стонет под_ним. Он не чувствует и не видит Безумство. Он полностью в _его_ власти. Они кончают почти одновременно. Хонбин стонет особенно громко, запрокидывая голову и почти не дыша. Тэгун наблюдает, как растрепанная челка липнет ко лбу, как раскрываются в стоне губы Хонбина, как сводятся почти вплотную лопатки под белоснежной кожей, исчерченной полосами от ногтей. Прекрасней зрелища он не видел никогда. Он делает еще несколько толчков и кончает, натыкаясь взглядом на горящие довольным алым пламенем глаза Безумства. Хонбин все еще немного подрагивает от пережитого и нервно сжимает руку Тэгуна, когда они валятся на кровать. Тэгун плавно, почти с безграничной нежностью, гладит пальцы Хонбина, стараясь не думать, как объяснять свое поведение. Но Хонбин не спрашивает. Только тихо засыпает, не чувствуя руку, мягко, но чуть с нажимом, гладящую его по предплечью. Тэгун гипнотизирует алые глаза за спиной Хонбина, ловя довольную усмешку. Безумство вдыхает, привычно, едкий дым сигареты и наклоняется к лицу Хонбина, выдыхая дым витиеватой струйкой. Прогнать Безумство с кровати невыполнимая задача, но Тэгун даже не пытается. Он знает, что бесполезно. По сути, Безумству просто нравится играть. Тэгун едва заметно кивает, получая довольный хмык в ответ, и почти заворожено наблюдает, как руки Безумства обнимают уснувшего Хонбина. Тэгун засыпает, продолжая одной рукой сжимать пальцы Хонбина, а второй едва касаться кожи своего Безумства. Безумство ухмыляется в темноту комнаты и блестит пламенеющими глазами. А Тэгуну ли оно теперь принадлежит?