Хандра

К Японии неуклонно подступал вечер. Небо постепенно приобретало красивый тёмно-аметистовый оттенок, изредка смешиваясь с золотистым цветом от почти спустившегося за горизонт солнца, а в окнах домов стремительно зажигался уютный свет. Скрытые тёмной листвой, начинали свою вечернюю песню цикады, и их стрекотание в унисон смешивались с эхом от целого хоровода звуков: весёлого смеха, плача, обозлённых или восторженных людских голосов, крика уличных драк, собачьего лая… Эти звуки отражались от стен и стёкол, залетая в по-летнему распахнутые окна: казалось, многоголосая мелодия Жизни звучала буквально везде. Из высокого статного особняка из белого камня тоже доносились голоса. Совсем недавно поместье Кирюин служило логовом врага, поэтому зачастую из его светлых богатых комнат можно было услышать лишь самоуверенный, неприятный женский смех, день за днём наделявший особняк какой-то гнетущей и тяжёлой атмосферой. Но сейчас шум, льющийся оттуда, азартный хохот, возмущённые вскрики — всё это было настолько уютным, что, казалось, будто само здание отныне стало приятнее не только глазу, но и сердцу… После победы над Рагё это место можно было по праву называть «домом».

***

Весьма просторная и некогда ухоженная комната, выделенная Сацуки специально для Рюко, с появлением последней стала выглядеть ожидаемо неопрятно: шторы были небрежно задвинуты, на полу что-то валялось, а сама Рюко, распластавшись, лежала поперёк мягкого дивана в одном нижнем белье. Непривычная роскошь угнетающе давила на девушку, но Сацуки попросила всю компанию остаться в поместье Кирюин хотя бы на несколько дней, чем некоторые личности незамедлительно воспользовались. Счастливое чавканье бравой семейки Манкансёку было слышно даже с другого конца особняка, где-то вдалеке Гамагори орал что-то про Мако, а непрерывная ругань Санагеямы и Нонон была уже почти родной. Судя по звукам, в главной зале творилось невиданное веселье, и, кажется, намечалась бурная попойка в честь долгожданного окончания войны и различного рода битв. Несмотря на это, в комнату Рюко собственной персоной раз восемь забегала Мако и со свойственным ей позитивом пыталась предпринять очередные безуспешные попытки затащить подругу на праздник. В ход шла и знаменитая «аллилуйя», и слёзы, и даже шантаж, однако Рюко на это лишь фальшиво-бодро улыбалась и отвечала, что, быть может, подойдёт потом. Не сказать, что доброта Мако не трогала девушку, и в другое время Матой обязательно присоединилась бы к застолью, но именно сейчас… Сейчас ей просто хотелось побыть одной. Горечь утраты когтями разрывала сердце девушки, заставляя её скрючиваться в комок и раскрывать рот в немых криках. Кем был Сенкецу для неё? Комплектом боевой одежды? Лучшим другом? Единственным в мире существом, которое могло полностью её понять?.. Нет, их связь была гораздо крепче. Крепче нитей жизни, крепче любого человеческого чувства: то были воедино связанные души, одна из которых теперь навек была безвозвратно утрачена, а вторая — зияла пожизненно-незаживающей раной… Казалось, боль от неё отныне тенью будет преследовать Рюко, порою настигая волнами и заставляя сердце горько сжиматься, а потом мучительно долго утихать. Рюко прижала колени к груди и сильно зажмурилась, пытаясь сдержать слёзы. Где-то в её голове стучалась мысль, что то, что она сейчас делает — неправильно. В полном одиночестве валяться на диване и страдать… Вряд ли Сенкецу обрадовался бы, увидев Матой в подобном виде. Но девушка почему-то никак не могла с собой совладать; с каждой минутой её выворачивало всё сильнее и сильнее, отчаяние захлёстывало с головой, а невероятная тоска так и грозилась прорваться наружу в виде горячих горько-солёных капель, почему-то вызывая в душе смутное ощущение дежавю. Тогда, после встречи с «мамочкой», когда завёрнутая в рваную простыню и дико разозлённая на весь мир Рюко сбежала от друзей, она думала, что навсегда потеряла своё прошлое, настоящее и будущее. Но была ли теперь эта эгоистичная, глупая боль сравнима с болью от потери Сенкецу? Пожалуй, и рядом не стояла… Рюко была настолько поглощена внутренней борьбой, что сначала даже не услышала тихий, но настойчивый стук в её дверь. Смысл происходящего извне не сразу дошёл до неё, но спустя пару секунд Матой таки вскинула голову в сторону двери и хрипло поинтересовалась: — Кто?.. — Рюко-кун? Я войду? Рюко не ответила и, сморщившись, отвернулась к спинке дивана. За стеной послышался тяжёлый вздох, после чего дверь медленно скрипнула, и Микисуги зашёл в комнату. — Чего тебе? — не оборачиваясь, процедила Матой. Пожалуй, именно Айкуро она хотела сейчас видеть меньше всего. — Мако-чан сказала, что у тебя хандра… Может, я смогу чем-нибудь помочь тебе, Рюко-кун? — проговорил молодой человек, опускаясь на край дивана рядом с Рюко. Первые секунды девушку поразил непривычно серьёзный и спокойный тон Микисуги, но потом в её груди вдруг заклокотала невиданная ярость, и Рюко раздражённо зашипела. — И чем же? Снова сорвёшь с себя одежду и примешься домогаться, эксгибиционист хренов?! — в глубине души Рюко не хотела выплескивать свой гнев и тоску на Микисуги, но язвительные слова одни за другими так и срывались с её языка, хотя голос девушки звучал скорее невероятно устало, чем презрительно. — Надоел. Свали в туман, надоел ты, и без тебя тошно! — голос её чуть было не сорвался на крик. Матой из-за всех сил сжала пальцами край простыни и уткнулась лбом в спинку дивана. — Рюко… Прервавшись на полуслове, Микисуги потрясённо замолчал. В другое время он, действительно, скинул бы с себя рубашку, прокричал бы что-нибудь пафосное про «Нудистский пляж» и предпринял бы очередную шуточную попытку соблазнить Рюко своим телом, тем самым подняв ей настроение… Это был беспроигрышный способ, ведь в таких ситуациях Матой сначала злилась, густо краснела, угрожала Айкуро ножничным клинком, а потом всегда несколько тихо, но различимо смеялась. Сейчас же от Рюко не веяло ни её привычным заводным ехидством, ни упрямством, которое нередко приводило её к победе, даже её несокрушимая воля больше никак не могла себя проявить. Казалось, с потерей Сенкецу у Матой будто что-то снова сломалось внутри, и вся боль, накопившаяся в ней за долгое время, опять выходила наружу. Почему опять? Микисуги вспоминал её лицо в тот серый дымный вечер, когда Рюко, узнав всю правду о том, кто она есть, в невероятном отчаянии кричала на друзей; нет, в тот момент она кричала на весь мир, требуя от него объяснений, а в её глазах блестели слёзы горькой обиды на судьбу. Тогда Айкуро не смог никак ей помочь, да и, возможно, Рюко вовсе не нуждалась в поддержке. Но её слёзы вызвали в Микисуги такую бурю, что сейчас, при виде того, насколько хрупкой и беззащитной выглядела она со спины, у него снова невольно дрогнуло сердце. — Рюко-кун, ты что… плачешь? Ответом послужило лишь резкое «Уйди!» вперемешку с едва слышными всхлипами. Микисуги вздохнул, чувствуя, как в душе вновь медленно поднимается ураган и, нахмурившись, нерешительно положил ладонь на прохладное плечо Рюко. — Знаешь, Рюко-кун, если бы я знал всё с самого начала, я бы непременно тебе рассказал, поверь, — Айкуро замолк, подбирая слова. — И, быть может, ты видишь во мне только извращенца, но я, в самом деле, тоже за тебя переживаю. И очень жалею, что не смог помочь тогда, когда ты в этом больше всего нуждалась, — молодой человек горько усмехнулся. — В конце-то концов, не умею я утешать, извини, Рюко-кун… — Нет, ну надо же… — пробурчала в подушку Рюко, чуть поднимая голову. — Ты, оказывается, не только домогаться умеешь… — Я что, не человек, по-твоему? — рассмеялся Айкуро, легонько поглаживая девушку по плечу. — Не грусти, Рюко-кун. Жизнь продолжается, так ведь? — Заговорил прямо как настоящий учитель, — съязвила Матой, постепенно приходя в себя. — И откуда в тебе столько мудрости?.. — Рюко хмыкнула, приподнялась на локтях и повернулась на другой бок, наконец встречаясь взглядом с Айкуро. В полумраке ушедшего дня его глаза чуть мерцали, а лицо выглядело непривычно застывшим. Рубашка и штаны, как ни странно, были на месте и даже застёгнуты, но Рюко всё равно густо залилась краской от косого взгляда и ухмылки в сторону своего тела: она всё ещё валялась в одном лишь нижнем белье. Поспешно завернувшись в простыню, она вытерла влажные дорожки с щёк тыльной стороной ладони и села, облокотившись на спинку дивана. От Микисуги, в молчании сидящего рядом, исходило приятное тепло, которое даже на столь отдалённом расстоянии грело порядком замёрзшую Рюко. — Микисуги? — А? — Спасибо тебе, — Рюко решилась поднять взгляд на Айкуро. — В самом деле, я очень благодарна, — эти слова дались Матой с трудом, однако какой-то частью сознания она понимала, что просто должна была это сказать. — Тогда, может?.. — хитро усмехнувшись, Микисуги начал медленно расстёгивать пуговицы на рубашке, чем окончательно вогнал девушку в краску. — Да ну тебя! — Рюко с обиженным выражением лица пихнула Айкуро ногой и отвернулась. За спиной послышался его смех, и, прежде чем Матой успела что-то понять, её плечи мягко обвили тёплые руки. Кожа Рюко моментально покрылась мурашками, а щёки жарко запылали. — Эй, ты опять за своё? — выдавила она, не совсем осознавая, что произошло. Слёзы давно отступили, а нестерпимую боль в груди на мгновение заменило странное ощущение, похожее на растекающийся по венам огонь. Касания пальцев Микисуги были удивительно лёгкими и аккуратными, и Рюко, чувствуя кожей его ровное дыхание, даже не сумела предпринять попытку сопротивления. Над ухом девушки раздался тихий смешок, и Айкуро развернул её лицом к себе, на секунду прижав к своей груди, после чего медленно прикоснулся губами к её мокрому лбу. Его губы оказались очень мягкими и сильно пахли терпким сигаретным дымом. Рюко словно током прошибло… Она молниеносно отпрянула и потрясённо уставилась на молодого человека, не в силах произнести и слова. В его глазах, вопреки ожиданиям, не было и тени издёвки, скорее, наоборот — взгляд его был невероятно серьёзен и неподвижен. — Не хандри больше, Рюко-кун, — напоследок проговорив эти слова, Микисуги ослабил объятия, выпуская из них Рюко, поднялся с дивана и, больше не оборачиваясь, поспешно вышел из комнаты. — Микисуги, убью!.. — опомнившись, проорала ему вслед Рюко, а после с широкой улыбкой уткнулась лицом в подушку.