Тишина

Шунске любит тишину. Покой и безмятежность, никаких ненужных раздражающих звуков, никакого шума, никаких голосов, похожих на чаячьи перебранки… Разве что негромкая фоновая музыка, что-нибудь спокойное и привычное, чтобы журчало в такт мыслям и уютно заполняло пустоту. Такая гармоничная тишина — лучшее, о чём Шунске может мечтать, потому что всё остальное у него есть. Даже само слово «тишина» успокаивающее, мурлычущее, будто создано для того, чтобы шептать его едва слышно… Поэтому Шунске снова и снова спрашивает себя: как его вообще угораздило сойтись с Наруко. Это ведь человек-катастрофа, человек-барабанная установка, считающий тишину своим кровным врагом. Вокруг него всё должно греметь и, желательно, взрываться, причём с как можно большими разрушениями. Ему нужны спецэффекты и фейерверки, фанфары и крики восхищённой публики. Словом, всё то, что Шунске предложить никак не может и не хочет. Если подумать, для Наруко тишина действительно должна казаться чем-то странным и неестественным. Не привык к ней, попросту не мог привыкнуть: он ведь из большой семьи: Шунске не раз бывал у него дома, убедился, что младшие братья, по крайней мере, двойняшки, и минуты не могут просидеть мирно. В сравнении с ними сам Наруко кажется просто образцом сдержанности и спокойствия. Но только в сравнении. Впрочем, если сравнить Шунске с его младшей сестрой, можно найти немало черт и характеристик, говорящих вовсе не в его пользу, так что лучше даже не пытаться. Но она, по крайней мере, тихая… Это семейное. От Наруко часто болит голова. Всякий раз, как они выезжают вместе на тренировку — разумеется, случайно, просто сталкиваются в самом начале и следуют одному маршруту, — Наруко снова и снова взрывает барабанные перепонки. Ему всё равно, о чём говорить — с одинаковым энтузиазмом и зашкаливающими децибелами он вещает о завтраке и ссоре младших, о вчерашней контрольной и планах на вечер. Вот о планах на вечер Шунске бы промолчал, вслух о таком распространяться неловко, но Наруко в этой жизни, кажется, ничего не смущает. Между прочим, Шунске неделю не мог смотреть в глаза домработнице после устроенного Наруко концерта. Разумеется, Акагава-сан тактично сделала вид, что ничего не слышала, но Шунске всё равно исправно сгорал от стыда. Даже почти чувствовал, как становится неопрятной кучкой пепла, которую Акагаве-сан придётся отмывать от маминого любимого ковра. Чудовищно неудачный из него феникс. А ещё Наруко очень любит комментировать происходящее. В самые неподходящие моменты. И в самых неподходящих выражениях. И далеко не всегда цензурных. Шунске от этого коробит, а Наруко громко смеётся и называет его замшелым интеллигентом, дважды запинаясь на длинном слове. Шунске поджимает губы, но не обижается. Беспардонность Наруко — неискоренимая часть его натуры, с этим ничего не поделаешь. Шунске был бы рад, если бы с Наруко хотя бы иногда можно было просто помолчать — временами тихое присутствие близкого человека значит куда больше, чем бессмысленная многословность. Но Наруко так не может. Каждую пришедшую в его неуёмную голову мысль он считает необходимым озвучить как можно громче, а лучше — несколько раз, и можно в разных формулировках, чтобы наверняка услышали и поняли. Иногда это бесит, но Шунске неплохо научился свои эмоции контролировать. В конце концов, кто-то же должен уравновешивать эту чрезмерно яркую натуру… Пусть даже в ущерб собственным предпочтениям. Шунске любит тишину. Но Наруко он всё-таки любит больше.