Безбашенный

Сколько ни объясняй, сколько ни повторяй — одно и тоже. Третий… нет, четвёртый раз за последние пару месяцев. — Я вот не пойму, это у тебя так мазохизм проявляется, или ты надо мной издеваешься? — ворчит Ясутомо. Ответом ему служит обиженное сопение. Ясутомо с раздражением слизывает кровь с ссаженных костяшек и укоризненно косится на Манами. Втолковывал ведь уже: это старая команда привыкла, что у него язык как помело, а нормальные люди за несанкционированный трёп вполне могут по мозгам надавать. И не сделают скидку на щенячьи глазки. Как об стенку горох, Манами даже не пытается следить за языком, и как скоро ему это всерьёз аукнется — Ясутомо просто не хочет загадывать. Вдруг накаркает… И ведь не ребёнок уже, на минутку, первый курс, а как был безбашенным, так и остался. А кому в итоге приходится всё разруливать, чтобы это чудо без тормозов не пришибли? Правильно, Ясутомо. Кому же ещё. Ясутомо не любит рукоприкладство, последние лет шесть у него были настолько мирными, насколько это вообще возможно. Вернее, были бы, если бы не одна вполне конкретная причина, и у причины есть имя и фамилия. И прозвище — «чудик». Чудик ковыряет носком ботинка издевательски яркую траву. На скуле у него медленно наливается лиловым ссадина — Ясутомо не супергерой из манги, перемещаться со скоростью света, чтобы предотвратить всё и вся, не умеет, хотя такими темпами скоро научится. — Я бы сам справился, — угрюмо бормочет Манами. Ясутомо его сомнительную уверенность не разделяет. — Угу. И сидел бы сейчас в травматологии. Или лежал. Ты хоть иногда думаешь, на что нарываешься? — Но я же просто… Аракита-сан, я же правду сказал. Ясутомо задерживает дыхание на несколько секунд, чтобы не наорать. Ну кем надо быть, чтобы сходу перчить посторонних людей… Ладно, Манами вообще комментирует всё, что движется, но от этого не легче. — Мелочь, на правду обижаются и лезут обидеть в ответ. Не в состоянии сам защититься — не нарывайся, ну сколько можно повторять? — Ну… — Домой пошли, пока ты опять не начудил. По крайней мере, не пытается спорить. И на том спасибо. *** Дома — вернее, на съёмной квартире Ясутомо — первым делом обыску подвергается морозилка. В Манами сразу летит гипотермический пакет и недовольное «к лицу приложи, а то неделю будешь такой красивый», сам Ясутомо, не прекращая ворчать, начинает раскопки в аптечке. Не так уж ему и досталось, можно было бы наплевать, но долго незаживающие ссадины и ушибы мешают тренировкам, поэтому лучше сразу обработать. Если совсем уж придираться, то пострадали спина, футболка и настроение. Главным образом — настроение. Остальное — поболит и отстирается, а грызть себя можно очень долго, куда там собаке с костями. Манами тоже об этом знает. Может, потому и не трогает часа полтора, когда Ясутомо, выползший из душа, оккупирует диван и излучает уныние. Вернее, это Манами обычно так говорит, насчёт уныния, а Ясутомо просто хочет отлежаться, и чтобы никто не лез, а то точно покусает. В любом из смыслов. Тем не менее, когда рядом с подлокотником, приспособленным под подушку, с вопросительным мявом возникает Манами, Ясутомо только глухо ворчит и отворачивается лицом к спинке дивана. Ушибленное плечо немедленно отзывается назойливой тупой болью. Надо было футболку надеть, наверное, но сейчас даже прикосновение ткани раздражает. — Аракита-сан? — снова зовёт Манами. — Кыш. — Аракита-сан. — М-м, скройся, я спать хочу. — Аракита-са-а-ан, повернись, пожалуйста. — Не мельтеши, — Ясутомо всё-таки садится с недовольным шипением — плечо болезненно тянет, — и Манами немедленно пристраивается рядом, будто только того и ждал. Вполне может быть, кстати. Ясутомо только закатывает глаза. Сейчас начнётся стандартное шоу… Неизменно эффективное. — Ну извини, а? — Манами обвивает руками его шею, тычется носом в щёку. Когда он так ластится, здравый смысл впадает в бессрочную спячку. — И как на тебя злиться, – вздыхает Ясутомо, взъерошив мягкие волосы. Манами похож на провинившегося щенка: только поджатого хвоста и понуро опущенных ушей не хватает. — А впрочем, кого я обманываю. У тебя талант выбешивать. Хотя и без хвоста с ушами впечатление практически полное. — Слушай, ну правда, это только я на тебя всерьёз злиться не могу, а другие тебя когда-нибудь покалечат, — сдаётся Ясутомо, — И я не собираюсь каждый раз встревать и вытаскивать тебя из очередной передряги. Ярко-синие глазищи так и просятся на постер какой-нибудь социальной рекламы. — Да кого я обманываю… — повторяет Ясутомо, тяжело вздыхает и притягивает Манами ближе к себе, утыкается лицом в плечо, вдыхает привычный и поневоле успокаивающий запах. От Манами всегда пахнет чем-то сладковатым и свежим, это только его запах, не похожий ни на что. — Если меня не будет рядом — тебя угробят. Если ты будешь рядом — угробят меня. За что мне такое счастье, а? Ответа Ясутомо, разумеется, не получает. По крайней мере, внятного. А затем Манами слегка отстраняется, почти перетекает ему на колени — у него потрясающая пластика, Ясутомо это ещё в школе заметил, а потом они вместе нашли этому таланту применение. Манами смотрит виновато и ласково, осыпает поцелуями его лицо — легко, невесомо, — узкие ладони хаотично скользят по плечам, по груди, не иначе как чудом не касаясь болезненных свежих отметин, и Ясутомо упускает момент, когда начинает отвечать. У Манами очень действенные методы. — За что мне такое счастье? — с невольной улыбкой повторяет Ясутомо. И лицо Манами просится на постер совсем другого рода. *** — Аракита-сан, а если взбесить тебя — какая будет реакция? — задумчиво тянет Манами чуть позже. Диван не назвать широким, и двоим на нём тесновато, но это никого не смущает. — Хочешь проверить? — хищно улыбается Ясутомо, и вместо ответа прихватывает зубами светлое плечо, хранящее яркие следы недавнего примирения.