The boy next bed

Вы думаете, что знаете, что такое боль? Поговорите с моим хорошим знакомым. В детстве он попал в драку между котами, один из них прыгнул на него. Даже сегодня по всему его телу можно увидеть шрамы. Он говорит, что это и есть боль. Он ни черта не понимает. Лухан сидел в клубе, который напоминал большой нарядный сарай и в котором играло что-то из той музыки, что вызывает кровотечение из ушей и повреждение головного мозга. Наполнен он был людьми (точнее таковыми они были пару часов назад). Горький вкус с примесью спирта уже давно съедал парня, а он терпеливо ждал. Его знакомство с *добом произошло в недалеком 2009. Тогда они с друзьями поехали в очередной клуб. По дороге туда прилично выпили, добравшись до места, еще выпили, потом встретили знакомую девочку, которая простым вопросом: «Есть доб, хотите?», вогнала всех в ступор. Представление Лухана о веществе тогда было чуть больше чем никакое, и какой будет эффект он слабо мог вообразить. Компания не отказалась: съели по маленькой горькой картонке. Продолжили выпивать. Алкогольная фея весело догнала всех, подарив каждому из парней чувство невесомости. Лухан на тот момент почувствовал еще и какой-то прилив сил, ему понравилось. Еще через какое-то время он почувствовал, что плохо концентрирует зрение, а за этим появилось чувство, словно он стекает с диванчика, на котором до этого твердо сидел. - Вы тоже чувствуете это? Слова Лухана были обращены к друзьям, но это были уже не те люди, которых он знал. Он сидел прямо напротив зеркала, из которого смотрело огромное насекомое с его же морфологическими чертами, мерно проводя жвалами. В живот ударила волна дикой паники, и он отлетел от зеркала как ошпаренный. Медленно пришел в себя и вернулся в помещение, где сидел один из его друзей, накрывшийся зелено-синим одеялом. Но дело в том, что это не было одеяло, а достаточно активная субстанция, которая как бы пожирала ноги друга Лухана. Сам друг выглядел не менее пугающим, чем все происходящее вокруг: левый глаз раза был в два больше чем правый, лицо было бледным, и невероятно больная улыбка искривляла лицо. Лухан упал на холодный пол, который расходился волнами, перекручивался и извивался. На фоне всего происходящего в тот момент играла отменная сатанинская музыка, как потом оказалось, какой-то бой колоколов, бас, скрежет, крик, плачь, смех: все было в этой мелодии. Дальше Лухан уже слабо помнил происходящее, обрывки, мысли, чувства. Все люди были настолько убоги, что смотреть без эмоций было не возможно: огромные носы, нелепо большие икры ног, девушки в топиках с ужасными животами, стекающими до пола и прочая ересь. Но страха не было, он понимал, что все это не по-настоящему, хотя иногда терял контроль, так как больше половины напрочь не помнил. Лухан хотел бы и вовсе забыться, потому что неудачный предыдущий роман впервые так сильно задел его, настолько, что чувство подавленности и отчаяния невозможно было из себя ничем вытянуть. Он пристрастился к миру, который ему дарили горьковатые марки, потому что в то время он не помнил даже сам себя. Но в этот раз он провел здесь больше 12 часов, и родители наверняка будут переживать. Домой он пришел почти на рассвете, пытаясь как можно тише пройти мимо комнаты младшего брата, который спал всегда очень чутко, и если Лухана подолгу не бывало дома – засыпал в его комнате, дожидаясь старшего брата. Но сегодня на его постели оказался отец. Между его бровями залегла глубокая морщина. Он был не то в растерянности, не то в гневе. Его уставший взгляд опустился на Лухана, который не мог понять, что случилось. Отец никогда не заходил к нему в комнату. В какой-то момент к парню пришло осознание, и он повернул в голову и увидел то, чего боялся больше всего: его коробка из-под кровати была у ног отца, а письма, что хранились в ней, отец держал в своих руках. Лухан затруднялся ответить, почему во времена, когда можно писать сообщения, они с его парнем обменивались любовными письмами. Он не знал, почему до этого дня хранил их и не сжег. Он посмотрел на отца прямо в упор, и почувствовал, как его одолевает какая-то усталость. Хань не хотел никому ничего объяснять. Все равно ведь не поймут. - Это ведь не твое? – отец протягивал дрожащей рукой письма. В голосе слышалась настоящая надежда. Он, наверное, даже хотел, чтобы его любимый сын соврал. Конечно же, все что угодно, только бы не слышать: - Да нет, пап, это мое. - За что? Парень улыбнулся. Прямо так, как он и думал. Они не поймут. Думают, что сделал им это со злости, что опозорить семью таким способом было его целью. И он не знал, что ответить отцу, правда не знал. - Ты ведь ничего не сделал ему? Он так часто спал у тебя в комнате… Отец повернул голову в сторону комнаты младшего брата, и вот тут Лухан разозлился. Он сжал кулаки, и если бы воспитание ему позволило, он бы ударил отца. - Как ты можешь думать, что я что-то делал с собственным братом? – он не кричал только потому, что гнев в нем растекался лавой, обессиливая организм еще больше. Отец тоже еле сдерживался, это было видно по вспухшим венам на его руках, по сжатым кулакам. Интересно, как долго он здесь просидел, успел ли прочитать все письма? - Я завтра же уйду, и вам не придется больше меня терпеть. - Ты никуда не уйдешь. – Отец подошел вплотную к Лухану и вжал того в стену, прижимая горло так, что становилось тяжело дышать. – Ты болен и тебя нужно лечить. В тебе сидит тьма, и я ее из тебя вышибу, что бы там ни было. Хань слишком устал, чтобы отпираться, он не спал больше суток, в его организме бродил алкоголь и другие стимулирующие вещества, слишком много всего, чтобы отбить желание спорить. Он хотел лечь, потому что тело его уже начало трясти, а внутри разливался неприятный холод. Обо всем он подумает завтра, как только проснется. Дверь заперли на замок. Ну и пусть. Не входите. Оставьте его здесь растекаться по поверхности холодного пола. Но родители приняли другое решение. Лухана отправили в католическую школу, так как решили, что только Бог может изгнать из него беса. Парень шел и смотрел на залитую солнцем поляну, на мальчиков, развалившихся под тенями огромных деревьев, на их стройные ноги в коротких шортах, сосредоточенные красивые юные лица. Пожалуй, не самое удачное место, чтобы «изгнать из него беса». Комната, в которую его привели, была тесной и с маленькими окнами. С твердой неудобной кроватью и маленькой тумбочкой, на которой лежала библия. Родители оставили его без особых сожалений, как, собственно, и сам Лухан. - Пообещай, что ты выучишься и быстро вернешься. Я буду приезжать, чтобы проведать тебя. Только эти искренние слова братика заставили парня немного загрустить. В этом маленьком существе была его семья, только в нем. - Я буду очень ждать. Он помахал вслед родителям, которые даже не посмотрели на него, когда вышли за ворота заведения. А потом набрал полную грудь воздуха. Скорее всего, он сбежит отсюда через пару дней, но пока что можно и осмотреться. Ученики были разбросаны, словно маленькие бутоны роз, по всему двору. В большинстве своем в компаниях по двое-трое-четверо людей. Именно поэтому Лухан обратил свое внимание на парня, который сидел у маленького озера в одиночестве, прикасаясь палкой к воде и внимательно рассматривая круги, которыми расходилась поверхность. - Так рыбу не поймаешь, - Лухан присел на корточки рядом. Темные глаза немного округлились от удивления. Лухан успел про себя отметить, что ему нравится их форма, а еще какая-то глубина. Где-то здесь он принял решение задержаться в школе дольше, чем планировал изначально, только перешагнув порог. - Да я, в общем-то, и не ловлю ничего. Ты новенький? - Очень заметно? - Ты подошел ко мне. Ко мне здесь никто не подходит. - На тебе лежит проклятье? - Что-то типа того. Если будешь долго сидеть рядом, проклятье перекинется и на тебя. - Меня прислали сюда, чтобы избавить от беса. Не думаю, что может быть что-то хуже. Меня, кстати, Лухан зовут, – парень протянул руку. - Минсок. Как оказалось потом – Мин стал его соседом по комнате. Лухан думал, что пожалуй, это самый большой подарок богов, или самое большое искушение, которому он не очень хотел сопротивляться. Первым самым ярким воспоминанием этого дня стали удивленно раскрытые глаза будущего соседа по комнате и его легкий испуг, когда он услышал бой колокола. - Скорее, начинается проповедь наставника. Ее нельзя пропускать и нельзя опаздывать. Лухан не особо спешил, потому, когда зашел в аудиторию, все места уже были заняты и только первые ряды почти пустовали. Затхлость, как в подвале, казалось, висела в воздухе, и ее можно было потрогать рукой. За кафедрой стоял худощавый высокого роста мужчина. Он сжимал в руке длинную трость и глазами пересчитывал присутствующих. Он оглядел полутемную аудиторию и обернулся на свет, который пролился из открытой двери. Лухан зашел с последним ударом колокола. Он не особо обратил внимание на наставника, усаживаясь в третьем ряду, возле колонны, где, как ему казалось, его меньше всего будет заметно. Лухан намеревался сначала послушать, о чем будет идти речь в проповеди. Третья книга Моисеева гласит: «Не ложись с мужчиною, как с женщиною, это мерзость» (Лев., 18:22). «Если кто ляжет с мужчиною, как с женщиною, то оба они сделали мерзость; да будут преданы смерти, кровь их на них» (Лев., 20:13). Можно сказать: «Насколько жестко, насколько негуманно, насколько несовременно. Ведь сегодня во всем мире, особенно в Европе, проявлением высшей степени демократии, свободы слова, мысли, действий считается открытое заявление о своих пристрастиях. Во многих государствах даже на официальном уровне регистрируются однополые браки, и им разрешают воспитывать приемных детей!» Но в том-то и дело, что если данные проявления не остановить в зачаточном состоянии, они входят в привычку и становятся нормой, подобно употреблению спиртного или курению. А в итоге может проявиться Божественное возмездие в форме новых появляющихся заболеваний, например, или смертоносных эпидемий. Парень закрыл глаза. Чем дольше он слушал, тем больше слова переливались в звук, слышались ноты раздражения и гнева. Наставник пытался вдолбить в их несформировавшиеся умы, что такое грех. Хань знал об этом грехе слишком много, да и грехом не считал. Он лениво достал из кармана наушники и, под ошарашенные взгляды рядом сидящих, вставил в уши, чтобы яростный поток перебить более приятным. Несколько раз взгляд Наставника останавливался на парне. Лухан с интересом рассматривал безжизненные, как у рыбы глаза с воспаленными красными веками, и думал, что мужчины с подобными чертами часто обитают в районах, где можно «заказать» мальчиков. Мерзкие, пустые, жестокие, которые отлавливают наркоманов и за какую-то копейку делают с ними все, что захотят. Лухан смотрел на тех, кто здесь сидел, и думал о том, что во дворе они были живым, а теперь с ним сидели манекены, души которых остались на залитом солнцем лугу. Ему самому было до одури скучно. Если пробыть здесь дольше месяца – тебя выпотрошат, высушат, как крысиные хвостики, из внутренностей сварят какое-то зловонное зелье, зальют в тушку и скажут, что вот, теперь ты достойный образец общества. В котором нет и грамма понятия «человечности». Проповедь была закончена, но никто так и не шелохнулся. Лухан сделал одолжение и выключил музыку на плеере. Наставник опять внимательно осматривал аудиторию, вглядываясь в каждое лицо, и парень успел заметить, что никто не смотрит на фигуру в центре, склонив головы, они, казалось, были напуганы и ждали чего-то. Но ничего так и не произошло. «Ступайте на занятие», - ударилось о стены, и все поторопились исчезнуть. Правда для Лухана проповедь не прошла просто так. Наставник вызвал его к себе после занятий. Только теперь уже не в аудиторию, а в свой кабинет, который был раза в три меньше и напоминал какую-то мышиную нору, не слишком уютную, с принятым минимализмом священнослужителей. Наставник нервно поглаживал трость и от столь захватывающего занятия его отвлек вошедший парень. Взгляд тут же остановился на коротких шортах, оценивая открывающийся вид, поднялся медленно вверх к самому лицу, отмечая миловидность. Лухан казался смазливым пареньком, избалованным вниманием и слишком изнеженным. - Новенький? Лухан кивнул головой. - Тебя Луханом зовут? Лухан опять кивнул головой. Проще всего не менять убеждений людей о том, каким он кажется. Обычно это может спасти от ненужных выяснений отношений. Но в этот раз его внешность сыграла ему не на пользу. Наставник подошел к нему вплотную и провел кончиком трости по лицу. - Я знаю, почему ты сюда попал, – он наклонился к самому уху парня, – в тебе есть бесы. Но мы можем бороться с ними вместе. Любовь ведь все оправдывает. Всегда. И потому я готов многое тебе прощать в будущем. Но ты не должен нарушать дисциплину. Поэтому я наказываю тебя лишением еды. Голодание пойдет тебе на пользу. Наставник с трудом оторвал себя от новенького, вдыхая глубже аромат его тела, и сглотнул при мысли, какими окажутся оголенные ключицы исхудавшего парня. Хань вышел молча. Мысли, казалось, разлетелись по стенкам черепа, как от выстрела в голову. Он не мог поверить, что произошедшее сейчас – правда. Нет, ему показалось. Определенно. Именно потому он успешно шарахался ото всех три дня. Его правда не кормили, как остальных: положенная Лухану дневная доза заключалась в рисовой лепешке и воде. Именно голод заставил его подойти к Мину, который что-то уплетал под тенью дерева во время обеденного перерыва, как обычно в гордом одиночестве. - Мин, поделись со мной. - Зря ты тогда не слушал проповедь, – Мин протянул Лухану огромный бутерброд. - Много чего поучительного пропустил? - Не то чтобы, просто Наставник терпеть не может ослушания. Лухан с жадностью накинулся на еду. Пока жевал, он думал, как бы подойти к вопросу, который его очень интересовал. - Послушай, можно тебя что-то спросить? Наставник… он… по мальчикам? Мин тут же отвернулся и попытался спрятать испуг. Открыто здесь никто об этом не говорил. - Вроде того. - А ты? Лухан и сам удивлялся своей прямолинейности. Мин тем временем сжал скулы так, что ему показалось, что он сейчас сотрет зубы в порошок. - И я тоже. Он даже не смотрел на Лухана. Незачем. Сейчас все будет, как всегда: тот с отвращением посмотрит на него и больше никогда не подойдет, попросит сменить соседа, перевести в другую комнату. Мин привык думать о себе, как о чем-то неправильном, привык, что от него отворачиваются, как только узнают правду. - Давай бороться с бесами вместе? Прозвучало это до дикости глупо, из-за чего Мин рассмеялся. Напряженность ушла вместе со страхом. Он посмотрел на соседа по комнате и понял, что до этого момента даже толком не приглядывался к новенькому. Внешность была приятной, и чем дольше он смотрел, тем больше ему нравилось то, что видит. Мину хотелось бы свернуться калачиком и не впускать образ Лухана в голову, не подпитывать его какими-то сердечными чувствами. Но он был так одинок с тех пор, как здесь оказался. Боялся, но при этом храбрился как мог, если Лухану удастся не спугнуть его, то возможно они смогут создать свою маленькую реальность, в которую можно улететь только вдвоем. И с этого дня они были почти всегда вместе. Лухан с упоением слушал все те нерассказанные истории, которые хранились так долго в его Мине. Он любовался улыбкой, которая показывала десна, смотрел на адамово яблоко, которое поднималось и опускалось, когда Мин глотал. И у Лухана внутри рождалась нежность, такая, которой хотелось замучить, чтобы показать мир за пределами «правильного». Но не только Лухан наблюдал за Мином. За ним самим наблюдал Наставник. Его раздражало сближение этих двух мальчишек, если учитывать то, что он хотел сделать новенького только своим. Наставник еще никогда ранее не чувствовал столь жгучей потребности в запретной плоти, как сейчас. Лухан казался очень нежным снаружи и диким внутри. Это не могло не привлекать. Наставник часто закрывал глаза и представлял, как мучает мальчика, как бьет его, легко, но так, чтобы кожа покраснела. Наставник хотел его взбесить, потому что знал, что Лухан в бешенстве еще прекраснее, что тогда раскроется его дикая часть, что так сильно привлекала и будоражила сознание. Он думал, как будет пропускать руки под рубашку, гладить спину, опускать руки ниже поясницы, как будет тереться о его бёдра, а мальчик будет закусывать губы от стыда, и вся его дикость падет под тонной позора, которого ему придется принять. Он умел ломать даже самых стойких. Наставник просчитал к кому еще, кроме Мина, привязался Лухан и монотонно, каждый урок, их наказывал. Он вызывал мальчиков на середину класса и унижал. Раздражение росло и не хотело выходить, а потому пришлось зайти дальше. Наставник вызвал самого слабого из всех, кого сильнее всего ненавидел, и ударил его тростью. Он почувствовал, как гнев и удовольствие от того, что он причиняет боль, наполняют его, а потому замахнулся во второй раз, но трость перехватили. Наставник увидел перед собой Лухана, которого тут же ударил за то, что тот посмел ослушаться, но парень даже не скривился. Он стоял, вылитый словно из железа, жесткость взгляда давила, и потому Наставник разозлился еще сильнее. Но еще один удар ему не позволили сделать. - Никогда не смейте больше прикасаться к нам, иначе я пойду к директору. Класс замер. Никто даже не думал, что можно вести себя так. Мин испугался больше всех, он подумал о том, что Лухана сейчас и вовсе на глазах у всех изобьют до полусмерти, но Наставник просто вылетел из класса. А парень со счастливой улыбкой сел обратно на свое место, разминая плечо, которое дико болело после удара тростью. - Ты действительно хочешь пожаловаться директору? - Я удивляюсь, как вы этого еще не сделали. Я не собираюсь терпеть побои этого фанатика. И Хань действительно пошел и рассказал обо всем директору, который, как оказалось, даже не подозревал, что в его школе может случиться подобное. - Неужели вы рукоприкладствуете? - Директор. Инцидент действительно имел место быть. Но вся проблема в том… вы же знаете, с каким грехом поступил к нам мальчик. И он не избавился еще от своих грязных помыслов, пытаясь привязать к себе мальчишек, и я вижу, как он на них смотрит. Кроме того, он срывает дисциплину. Потому я пытаюсь умерить его пыл. - Делайте это мягче. Такие как он очень одиноки в своем грехе. Нам нужно поддержать его и наставить на путь истинный. Наставник подошел к указаниям директора слишком серьезно. В этот же вечер он вызвал Лухана к себе в кабинет. - Решил меня запугать? Знаешь, о чем ты забыл? Здесь я никого не боюсь, – он подошел вплотную к парню. – Но я готов тебе все простить. Даже твои жалкие попытки пойти против меня. Мне нравится твое упорство. Маленький щенок, тебя стоит научить, как делать не стоит. Наставник схватил трость и начал наносить сокрушительные удары. Лухан не успел вовремя среагировать, а потому все, что он мог – свернуться калачиком на полу, принимая удар за ударом, прикрывая лицо и голову. Когда Наставник закончил с наказанием, он сел рядом с мальчиком и не удержался от того, чтобы провести рукой его по ногам: – Я готов тебя простить. Если пообещаешь быть ручным, таким, чтобы я трогал тебя, когда хочу и где хочу, – его рука подползла к ширинке. – Ты ведь меня понимаешь? Лухан, несмотря на боль, со всей силы, которая у него осталась, ударил ногой по колену Наставника так, что тот повалился на пол: – Только посмейте, и я вас убью. Наставник встал и пнул осмелевшего парня в живот: – Можешь сопротивляться, мне это даже нравится, но я все равно добьюсь того, чего хочу. Сейчас или позже, я сделаю из тебя ручного, – он опять присел и пропустил пальцы через густые волосы, сжав их на затылке и притянув лицо Лухана к своему. – Я ведь знаю, что ты чувствуешь к Минсоку. И если не отдашься мне, то мне придется делать больно ему. - Пошел ты к чёрту, – и Лухан плюнул Наставнику прямо в лицо, собрав всю свою ненависть. - Как скажешь, – Наставник слизал то, что попало ему на губы. - Только к чёрту отправишься ты. Он выкинул Лухана из комнаты, и тот еле живой дополз до своей комнаты, в которой его ждал Мин, что заподозрил неладное, как только не нашел Лухана в комнате и когда он так и не явился к ужину. Мин рассматривал потолок, когда дверь их комнаты распахнулась, и Хань, тяжело шагая, заполз внутрь. Парень без слов осторожно помог соседу снять одежду, нашел какие-то мази от ушибов и стал водить холодными пальцами по телу Лухана, боясь лишний раз сделать больно. - Мин, расслабься, ты слишком напряжен. - Не каждый день избивают моего друга. Ты очень смелый. А я боюсь. Боюсь, что однажды тебя изобьют так, что и мази не помогут… ничего не поможет. - Да ладно тебе. Со мной ничего не случится. Я сильный. Лухан продолжал смотреть, как осторожно, словно по глади воды, по его телу двигаются чужие пальцы. Мин и вправду очень перепугался. До этого времени ему показалось, что все будет теперь хорошо, что сосед-который-стал-другом уж точно никуда не денется. Пока он боролся со своими сомнениями и со всеми этими «правильно»-«неправильно». Он всегда думал о том, как тяжело родителям было узнать о его наклонностях, как сильно он их любил и как сильно хотел стать таким, как все. И в то же время рядом с ним был Лухан, который пробудил в нем нежность. И Мину сейчас больше всего в мире хочется забрать чужую боль, но все, что он может – едва прикасаться к телу. - Обними меня? - Тебе же будет больно. - Не больнее, чем уже есть. Мин уткнулся носом в ямочку за ухом и вдохнул. От Лухана пахло очень приятно. Он зацепился за его плечи пальцами, сжимая их сильнее. Интересно, он понимал, как страшно лежать вот так, рядом друг с другом, когда ты более оголен в одежде, чем без нее? А Хань гладил Мина по спине, осторожно, второй рукой держался за шею, потому что ему казалось, будто они падали. Туда, откуда уже никогда не будет возврата. Мин продолжал наивно ластиться к нему, проводил кончиком носа по шее и все несказанное содержалось в этих несмелых прикосновениях. Хань повернул голову, чтобы поцеловать и тут же прочел в чужих глазах удивление. Мин закрыл глаза и его ресницы задрожали. Они целовались нежно, как бы доказывая этим свою верность. Хань очень хотел дать понять Мину, что он его не предаст, что все это серьезно, и что он не причинит ему боли. Никогда. У Мина в голове проносилось много мыслей: о том, что он любил Лухана, о том, что ему все еще стыдно принять эту любовь, о том, что им делать дальше. Но он ничего не мог поделать с притяжением, которое росло в нем с каждым днем, все больше и больше… и с нежностью, которую он пытался вылить в поцелуй, что совсем не хотелось прерывать. Мин свернулся рядом калачиком, осторожно обняв своего соседа, друга, парня (кто они теперь друг другу?), и почувствовав, как сильно бьется его сердце. Тишина в комнате навалилась на них, давя тяжестью, темнота проползла под их руки и холодом прошлась по коже. Им не хотелось ничего кроме прикосновений, а потому они прижимались друг к другу еще сильнее. - Ты должен убежать, – шепотом сказал Мин. – Ты должен убежать, потому что он все знает. У меня есть деньги. - Я не уйду без тебя, – ответил Лухан куда-то в макушку Мину. - Тогда мы должны убежать вместе. Осталось только поразиться, откуда в Мине вдруг столько храбрости. Хань поглаживал его по волосам, целуя в лоб, макушку, ухо. Ему было больно двигаться, но нужно перебороть эту боль, потому что наслаждение от интимности момента перекрывало все на свете. Мин снова встретил его губы и создавалось такое ощущение, что так он набирался храбрости – забирая ее через поцелуй и прикосновения. Хань думал о том, что если он расскажет обо всем Мину, тот испугается. Он надломится и не сможет больше храбриться, а потому нужно было молчать. Держать в себе разъедающую внутренности злость, отвращение и даже страх. Лухан смотрел, как вздрагивают ресницы засыпающего теперь-уже-точно-его-Мина, которого хотелось защитить, укрыть от всего, что бы только на них не обрушилось. Прозрачная кожа обнажала дороги вен, по которым Лухан осторожно водил пальцами. Если бы они только могли лежать так вечность. Никуда не уходить, никого не бояться, Хань мечтал, чтобы мир ослеп к ним, забыл об их существовании. Парни решились бежать через пару дней, когда Мин пересчитал свои скудные сбережения, и они поняли, что до города им вполне хватит. Лухан уже прикидывал в голове к кому они обратятся, его связи были сомнительной прочности, но что-то да придумается. Самое главное – вырваться отсюда и побыстрее. После ужина они нырнули в комнату, дождались отбоя и, немного помедлив, вылезли через окно. Ночь выдалась жаркой. В воздухе парил тяжелый запах скошенной травы. Территория была окружена каменной стеной, но в одном месте, за проросшим кустарником была старая калитка. Лухан обнаружил ее случайно, когда играл в футбол и мяч отскочил в эту сторону. Он прикоснулся к холодной оградке. Сердце бешено отбивало ритм под ребрами. Умин крепко сжал его руку, Лухан почувствовал, что она вспотела и дрожала. От желанной свободы их оделяло всего пара минут. Но вдруг за кустами что-то блеснуло, и сердце парней замерло от страха. «Все пропало», - подумалось в ту же секунду. Перед ними стоял Настоятель с фонариком в руках. Мин не мог даже представить, что после всего этого их ждет. Он был готов ко всему. Ко всему, но только не к тому, что Настоятель вызовет его поутру к себе и спокойно задаст вопрос: - Ты ведь знаешь, что поступил дурно? - Да, – он верил и не верил в это «да». - Ты ведь не хочешь, чтобы твои родители узнали, что ты хотел убежать и предаться жизни в грехе, с самим воплощением дьявола? Мин не считал Лухана дьяволом, но даже если и так, то он был готов отдать ему свою душу и тело. Но родители…все усложняло то, как он был к ним привязан, пропитан виной насквозь. Он плохой сын, он не придерживается устоев и приносит им одни разочарования. И Мин сдался. Слова Настоятеля влияли на него, словно яд, попадали в каждую пору, просачивались в самое сердце. Ему было стыдно, что он не мог так же сильно и смело любить Лухана, как тот был готов любить его. Он искренне надеялся, что самое страшное, что ему придется пережить, так это отчуждение с его не сложившейся любовью, но все оказалось куда хуже. Ночью Лухан так и не вернулся в комнату. И по началу Мин думал, что так даже лучше – он бы не посмел посмотреть в его глаза. Сначала он ведь искренне обрадовался соседу. Потом сказал себе: «это до следующего месяца». Месяц прошел, и он понял, что нельзя засунуть себя в рамки. Мина одолевало столько противоречий, его плечи грустно сутулились под грузом собственных комплексов. А Хань умело шептал, что любит его любого, главное «любит», многие из нас могут таким похвастать? Умин смотрел на пустую постель, а потом лег на нее, зарылся в простыню и вдыхал запах Лухана. Может ли быть ад хуже, когда знаешь, что скорее всего сейчас где-то избивали того, кого ты любишь, а в тебе столько страха, что когда он вернется почти поверженным, ты не будешь иметь возможности к нему прикоснуться? Холодные пальцы сжимали шею, душили, ломали, Мин все сильнее прижимал к себе простыню, задыхаясь, почти захлебываясь собственными слезами. Что может быть хуже трусости? И тут, наверное впервые в своей жизни, он сполз на холодный пол и начал искренне молиться. Мин не знал, как еще устранить страх, который захлёстывал его с головой. Но ни один бог его не услышал. Небо молчало. Утром в комнату ворвались два одноклассника и поволокли его в какой-то подвал, в котором он увидел Лухана с привязанными руками за балку на потолке. Абсолютно нагого. Ноги его едва касались пола, на глазах была повязка. Наставник смотрел на свое произведение искусства с неприкрытым восторгом. - Ну а теперь, Лухан, расскажи нам свой секрет. И я ослаблю веревки. – Мин здесь? - Несомненно. С губ Лухана сорвалось тихое «Господи» и ударило прямо под дых Мину. - Нет никакого секрета. Наставник только ухмыльнулся и взял в руки плеть, которой начал высекать на спине мальчика какой-то только ему понятный кровавый узор, с явным удовольствием в глазах. Мин закрыл глаза, но это не избавило его от звуков плети, разрезающей тишину, и тихих всхлипов Ханя. Самое страшное в этом всем было то, что так продолжалось несколько дней. Лухана избивали, требуя сознаться в греховности своей любви. Мина приводили смотреть. Раны на теле почти не заживали, а потому Наставник нашел новый способ издеваться – он прижигал раны раскаленным маслом, которым обычно делают помазанья. «Так его тело очистится от грязи. Огонь есть возрождение. Масло – успокоение». Однажды Мину разрешили остаться с Луханом наедине. Он ничего не говорил, просто не мог. А Лухан лежал на старом матрасе, и из его горла вырывался хрип. - Уми-и-ин, скажи мне что-нибудь. Я так давно не слышал твоего голоса. Мин молчал. Он думал, что как только откроет рот, ничего кроме глухого свиста не вылетит, который потом и вовсе сорвется. Глаза Лухана были прикрыты, над ними - болезненный излом бровей, сухие потрескавшиеся губы, окровавленное тело с запекшейся кровью. Он весь дрожал от боли и изнеможения. - Мин, мне так больно. И страшно. Он придет завтра и будет делать что-то другое. Пообещай не смотреть. Тебе будет неприятно. Мина трясло, он чувствовал, как ему становилось нечем дышать. Он не хотел плакать, не хотел вызывать жалость, не хотел пугать. Он чувствовал свою бесполезность даже в этот самый нужный момент, когда так нужна была его поддержка, его присутствие, а он ничего не мог сделать, не мог заставить пошевелить даже пальцем или хотя бы что-то сказать, неважно что. Все слова застряли комом в горле. Он ушел, так ничего и не сказав, оставив парня дрожать на грязном матрасе. А на утро пришел, чтобы увидеть, как Лухана насилует Наставник. Он замер, почувствовав тяжесть в груди и слабость в ногах. - Вы не имеете права, – он шептал это сквозь слезы, – за что? Мина держали, чтобы он не накинулся на Наставника, который склонился над парнем с горящими глазами, впиваясь паучьими пальцами в израненное тело и с жестокостью раздирая все внутри. - Перестаньте, пожалуйста. Слезы выжигали глаза. Наставник сжимал волосы Лухана в кулаке, с яростью вбивался в его тело, а тот ничего не говорил, он не мог ничего сказать, из него клочьями вылетали какие-то звуки больше похожие на бурлящую воду. Глаза Минсока стали черными и злыми, когда Наставник, манерно одернув свою рясу, встал с мальчика, и что-то сказав. Говорил о том, что они грязные, гноящиеся язвы на теле общества, что, таких как они, следует клеймить. В воздухе чувствовался запах паленых волос, и на теле Лухана осталось кровавое клеймо. Мин не знал, сколько еще сможет выдержать Лухан, но кажется боль может достигать безграничных размеров. По крайней мере, в нем уже давно все переломано, он напоминает скорее мешок с внутренностями, вперемешку с собственными слезами. Наставник говорил и о том, что Мин тоже должен быть заклеймен, раз ему жалко Ханя. Тот брыкался из последних сил, пытался вырваться, но у него ничего не получилось. Его рубашку задрали, и он почувствовал прикосновение раскаленного метала. Но в следующую секунду в подвал ворвался директор и кто-то еще. Они заметили отсутствие парней на занятиях, и увидели незапертую дверь выхода к подвалу из комнаты Наставника. Но Мину совершенно не хотелось разбираться в причинах их появления. Сознание застилал туман, тягучая субстанция. Все, что он хотел – подползти к Лухану, узнать жив ли он. - Ми-и-и-ин, – Лухан шевелил только губами, звука почти не было. – Они тебе ничего не сделали? Моему мальчику, моему хорошему мальчику. Тебе не должно быть так больно, как мне. Не понимаю… как он мог такое со мной сделать? - Не надо, Лухан. - Если я не выживу… я попрошу сделать меня твоим ангелом-хранителем. Я люблю тебя, мой Мин, - и с этими словами Лухан провалился в глубокий обморок. На следующий день Лухана забрали в больницу. Мин сидел в комнате и пытался вспомнить, что произошло. От сильного потрясения в голове его перемешались сны и реальные события. Он не мог с точностью рассказать, что творилось, особенно в его сердце. Он мельком пробежался по вещам, которые родители Лухана так и не приехали забрать. Он хотел взять что-то на память. В прикроватной тумбочке, рядом с фотографией брата, Мин нашел рисунок Лухана: на нем был изображен мальчик возле озера, который палкой притрагивался к глади воды. А возле него сидел еще один, лениво развалившейся на солнце, беззаботный и от чего-то очень счастливый. Мин аккуратно вложил его в свой альбом. Окровавленное замученное тело Лухана...ему не место в воспоминаниях Мина, он заберет с собой не эти его останки, нет. Он заберет с собой воспоминания их первой встречи и первого прикосновения. Школу расформировали, испуганные родители позабирали своих детей и увезли их подальше от этого места. Мин больше никогда не видел Лухана. Прошлое вас преследует, хотите вы этого или нет. Это может быть даром или проклятием, если вы это допустите. Я никогда не забуду Лухана. И меня до сих пор преследует страх, что я подведу кого-то. Но он меня научил, что в счет идет только последний поступок.