Becoming.

— Импровизируйте. Но не забывайте о сценарии. Делайте, что хотите, но преподнесите мне бомбу, ребята. — Дубль первый. Свет. Камера. Мотор! Он не чувствует боли. Не чувствует страха. Ничего такого, что должен был испытывать н о р м а л ь н ы й человек, только что убивший другого человека и наблюдающий за тем, как из колотой раны на его собственном теле льется кровь. Ему не к лицу нормальность. Зверское удовлетворение, стучащая в висках эйфория переполняет его. Это. Его. Становление. — Ты был прав. В свете луны кровь кажется черной. Ему нужно подняться. Встать на ноги. Потребность оказаться рядом с Ним почти физическая, это жжение, эта тяга, эта необходимость поднимает его с бетонных плит. А еще протянутая рука с узловатыми длинными пальцами. Лицо заливает кровь, а он улыбается. Его знобит. Может быть, он умирает. Но он так безгранично с ч а с т л и в. Может, ему трудно стоять, а, может, он прекращает сопротивляться. Свитер Ганнибала залит кровью. Ганнибал выглядит живым. Встрепанным, перепачканным кровью, лихорадочно дышащим и удивительно ж и в ы м. Уилл Грэм не понимал, как можно получать наслаждение, убивая. Или понимал, но не хотел принимать это в себе. Теперь он готов. Это. Его. Становление. Подрагивающие от перенапряжения руки стискиваются на промокшем от черной вязкой густоты свитере, стискиваются и тянут его к себе. Тысячи раз проклятая Фредди Лаундс знала, о чем говорила. Мужья-убийцы, черт их подери. И это нравится Уиллу Грэму. То, что всю прошлую жизнь темным грузом копилось в углах души, то, что со временем превратилось в монстра, поднимает голову внутри него и хищно ухмыляется. Свобода. Жгучая, топкая, разгоряченная свобода вместо крови течет по венам, и они. Никогда. Не умрут. Растворятся в бездонной вечности, но не умрут. Руки Ганнибала на спине Уилла, ладони Грэма, сжимающие такие_нужные_сейчас плечи — это все знаки принятия. Распускающийся ядовитый цветок. Это. Его. Становление. — Видишь, Уилл? Это все, чего я хотел для тебя. Для нас обоих. Текучее умиротворение волнами накрывает сознание Ганнибала. Он знал, он верил. Хитрый юноша, этот чертов хитрый юноша сделал то, на что больше всего надеялся Лектер. Он принял себя. Принял его, Ганнибала. Принял их сущность, их единство и неделимость. Нужно только крепче держать его и дольше, дольше смотреть в глаза. Хитрый юноша — лгун, чертов лгун, так долго водивший его за нос. Теперь все будет иначе. Улыбка отзывается болью — глубокий прокол на щеке отчаянно кровоточит. Но он улыбается. Уилл Грэм у л ы б а е т с я и чувствует себя так... Правильно. — Это прекрасно. Это. Его. Становление. Их чувства особенны. Не похожи ни на одну другую любовь. Их чувства плещутся, как тяжелое марево воды под ногами, их чувства сжигают заживо, и они же заставляют воскрешаться. Проклятые фениксы. Мужья-убицы. Уилл Грэм врал. Он врал... Он был р а д видеть Ганнибала Лектера после тех долгих трех лет, состоявших лишь из попыток стать нормальным. Ганнибал вернул ему его настоящее «я», а Грэм лишь позволил себе принять это. Эта любовь — патология. Но Уилл тянется к этому страшному и восхитительному человеку, потому что он единственный, кто может его понять и кто заведомо принимает его. Уилл нуждается в нем. Тяжелые руки Лектера стискиваются на его боках, Грэм, прижавшийся виском к чужой груди, поднимает голову. Они оказываются так_близко. Это катастрофа. Совершенно неминуемая катастрофа. Это — его становление. Ганнибал Лектер собственными зубами выгрыз кусок мяса из горла Великого Красного Дракона, и медный, перечный вкус крови дразнит Грэма, впервые распробовавшего это сочетание. Губы Лектера и кровь человека, ими убитого. Слизывать капли, медленно, мягко, так отчаянно недоверчиво. На деле они оба боятся переступать эту последнюю грань друг между другом, потому что знают, после этого они д е й с т в и т е л ь н о не переживут разделения. Ладонь с узловатыми пальцами оглаживает его спину, чужие губы отвечают, пуская, принимая, вверяя себя Уиллу Грэму. Э т о_п р е к р а с н о. Нет ничего хуже и лучше конца. Он облокачивается на Лектера, Лектер обхватывает его еще крепче, кренится в сторону. Бездна ждет их. Бездна их заберет. Запах соли, Лектера и крови затмевает все вокруг. Они летят. И в полете не позволяют себе расцепить руки. Это — их становление. — Снято! Дэнси повисает на страховочном тросе и закрывает руками пылающее лицо. И хохочет. Болтается на страховке над обрывом и отчаянно хохочет, не оглядываясь на Миккельсена. Размазывает по лицу фальшивую кровь и смеется, выпуская накопившееся напряжение. Его всего колотит. Кажется, они отсняли последнюю сцену за один дубль? — Поднимайте их, ну. Ребята. Мадс. Хью. Актеров вытаскивают на твердыню и от того, что больше не нужно играть, Дэнси чувствует просто дикое, страшное облегчение. Это выше его сил. Это всегда было выше его сил. Чувствовать Мадса рядом с собой на площадке, играть эту выворачивающую кости любовь к психопату, убийце и каннибалу. Это было выше его сил — ощущать Миккельсена за своей спиной, слушать его дыхание, подпускать его близко. Перебрасываться многозначительными фразами и вживаться в шкуру профайлера-тире-убийцы. Им хватало смеха и шуток на съемочной площадке, Хью и Мадс с завидной частотой валяли дурака, пополняя запасы кадров для будущих гаг-рилов и доводя Фуллера до белого каления. Но в этой сцене... В этой сцене нельзя было позволять себе ничего подобного. К этой сцене они оба слишком долго готовились, в эту сцену они окунались, они этим жили. Они оба. Дэнси зачесывает перемазанные кровью кудри Уилла Грэма назад и выжидающе смотрит на Фуллера. — Я от вас в восторге. Хотя этот поцелуй... Этого не было в сценарии. Но я сам велел вам импровизировать, да. Это может выглядеть так, будто мы всеми силами пытаемся угодить фанатам. Ну, знаете, ганнигрэм и все такое. В общем, посмотрим. На данный момент вы свободны. Отдыхайте. Дэнси ловит многозначительный, темный взгляд датчанина, выражающий странное, осмысленное нечто. Он не хочет понимать. Не хочет думать. Он устал. — И как тебе последняя сцена? — акцент датчанина давно перестал резать слух. Они оба отмыты от фальшивой крови, переодеты и коротают время в трейлере, пока снимают сцену с Беделией. Рабочий день еще не закончен, у них еще есть много дел перед тем, как последняя серия сезона будет считаться завершенной, впрочем, это не важно. Важно то, что они снова остались наедине. Это выше его сил. — Ну. Это было горячо. Фанаты будут рыдать. Миккельсен коротко усмехается, шарит по карманам в поисках зажигалки и сигарет. Нет, Мадс. Не надо. Не_делай_этого. Короткий щелчок знаменует тлеющую сигарету, актер выпускает дым. Дэнси судорожно вдыхает, сам того не желая. Мадс щурится, разглядывая его лицо сквозь дымовую завесу. — У тебя была истерика, когда мы повисли на страховке? Волна стыдливого жара сжимает сердце и проваливается в желудок. Господи, Хью, тебе уже не двадцать, чтобы быть т а к и м. Тебе слишком давно не двадцать. Седина в голову, бес в ребро, твою мать. Дэнси не знает, почему простой вопрос вызывает такую смешанную реакцию. — Конечно. Все-таки, напряжение, усталость, все такое. Да и я не фанат высоты. Ну, а что? Он не имеет права на то, чтобы банально перенапрячься и после выпустить пар? — Это ведь была твоя инициатива. Этот поцелуй. Фуллер ни о чем подобном нас не просил. Миккельсен похож на дьявола, когда смотрит на него так и будто бы выворачивает наизнанку душу. Дэнси нервничает, Дэнси вскакивает, чтобы распахнуть форточку — дым же нужно выветривать, верно? Стоит спиной к Мадсу, хрустит суставами пальцев. Это была его инициатива. Он так чувствовал. Он этого хотел. Он знал, что так должно быть. А еще он знал, что, наверное, это его единственный шанс урвать у Мадса поцелуй. — Таков мой замысел. - в голосе слышится нервный смешок, Дэнси отказывается оборачиваться. Пусть все превратится в шутку. Он не хочет объясняться. — Мне сорок девять лет, Хью. Я знаю, когда меня хотят. Дэнси готов поклясться, что не слышал его шагов. Не слышал, как Мадс затушил сигарету, не слышал, как он тенью подкрался сзади. Ощутил только голос, низким звучанием вливающийся в сознание. Это конец. Это чертов конец, он раскрыт, и все. Очень. Плохо. Дэнси ждет удара, скандала, обвинений. Дэнси надеется на принятие. Они заигрались. Они просто заигрались и слишком крепко вжились в свои роли, оказались слишком близко и слишком много времени проводили вместе. Принимать эти чувства для них — опасно. Так же опасно, как для Уилла Грэма — принимать свою сущность. У них семьи, дети. Жены, с которыми они давно не спят. Вечно недовольные и неудовлетворенные жены, да. И дети, которых они видят слишком_редко. Зато друг друга они могут лицезреть в режиме «двадцать четыре на семь». Они провели своих персонажей через обряд инициации. Через процесс осознания и принятия. Они заигрались — и то же самое творят друг с другом. От Мадса пахнет сигаретами, его руки сцеплением пальцев стискиваются поперек живота Дэнси. Еще одна волна жара. Его снова трясет. Он шарахался от Миккельсена и обгладывал его взглядом издалека, бегал с ним на перекуры и пресекал все попытки сближения, дрочил ночами, прокусывая пальцы до крови и подчеркнуто_дружески держался с объектом влажных фантазий. Семья, дети. Попытки быть нормальным. Слишком много параллелей. — Это все, чего я хотел для нас. Ирония и насмешка расплавляет напряжение, Дэнси коротко ухмыляется в тон голоса Мадса. Разворачивается в его руках, заново обвивает шею. Слишком. Много. Параллелей. Поцелуй не портит налет фальшивой крови. Чистый, яркий вкус Мадса поглощает его. Они — не совсем Уилл и Ганнибал. Они развязнее, свободнее, хотя все так же боятся. Пальцы датчанина путают его кудри и Дэнси почти готов урчать. Для них обоих благословением свыше является удивительное умиротворение и принятие этой судьбы. Сплетаются языки, нарастает напряжение, набирает обороты сердце. В поцелуй вливается грубость, такая нужная и правильная. Мадс прикусывает его губу — в мозгах ярким фейерверком вспыхивает наслаждение. Тяжело дышащие, окольцованные друг другом, упирающиеся лбами, они играют в гляделки. — Это прекрасно. Короткий хохот снимает давящее напряжение, Дэнси, почти всхлипывая от смеха, обвисает в руках Мадса и утыкается лбом тому в плечо. Расслабленно ухмыляется Миккельсен. Так вот какой подход нужен был к этому упрямому британцу, пожиравшему его глазами чуть ли не с начала съемок первого сезона. Все оказалось так просто. Хохот прерывается, когда Мадс толкает свою добычу на диван и вжимает в подушки. Это — их становление.