Don't play dead

Лос-Анджелес — город ангелов, так его зовут, светлый город. К сожалению, думает Константин, он давно посерел, а ангелы покинули его. Улицы больше напоминают фото: слегка сероватое и потертое, словно кто-то его очень любит и повсюду носит с собой, игнорируя потрепанные уголки и мятые полосы, как если бы его клали в карман, к примеру, куртки или джинс. Константину немного тоскливо. Во-первых, он не любит Лос-Анджелес, во-вторых, он не любит этот отвратительный серый цвет, а в-третьих, не любит ангелов. Как ни странно, но в большинстве своем, пернатые отвечают ему взаимностью. Невыносимо хочется курить, но Джон держится. Хоть и не понимает зачем и ради чего. Скорее всего из принципа. В Лос-Анджелесе осень. Ее экзорцист тоже не любит — и без того не яркий город, становится однотонным, нагоняющим тоску и унылость. Только желтые такси выделяются во всем этом изобилии серого. Такси, кстати, Джон любит. Константин не знает, что делать. Или не делать. Одним серым вечером, когда на улице льет отвратительный серый дождь, за стаканчиком виски, Миднайт говорит, что это одиночество. Джон невольно хмурится, мол «Не говори глупостей, иначе просто не может быть и никогда не было» и медленным, задумчивым движением бледной руки придвигает к себе бутылку. Папаша только хмыкает, но не возражает — ему экзорцист может не вешать лапшу — длинную, совсем как та, что подают в китайском ресторанчике в соседнем квартале — на уши. Тем вечером экзорцист знатно напивается, можно было бы даже сказать, что до зеленых чертей, если бы Джон и без того не видел их почти каждый день — полукровок развелось на улицах Лос-Анджелеса как собак нерезаных. Ясное дело, одной бутылкой не обошлось. Просыпаясь с чувством усталости, словно и не спал вовсе, первым делом, Константин плетется к барной стойке — похмелье все же не самое приятное чувство. — Ну наконец-то, а я-то уж, грешным делом, подумал, что ты упился до смерти. Даже и не рассчитывал увидеть вновь. От ехидного тона и бархатного голоса, который обещает все удовольствия от пребывания в аду, обычно тошнит и хочется ударить с разворота, не щадя кулаков, до ноющих и сбитых костяшек. Особенно с похмелья. Однако не сегодня. «Просто не мой день», — успокаивающе говорит Константин самому себе. — Что-то праздновал? Обмывал спасенную душу? — Заткнись, — хрипит Джон, поднимаясь из кресла, — не порть настроение с самого утра. Его и так нет. — У малыша Джонни что-то случилось? Осенняя депрессия или разочаровался в жизни? — полукровка явно издевается. — Бальти, — мягко произносит мужчина, одергивая пиджак, — ты напрашиваешься. — Да ладно, не скромничай, — посланник ада взмахивает рукой, — поделись своей печальной историей. Константин молчит. Не рассказывать же полукровке, что он не может спать — никаких кошмаров, просто бессонница. Что он хочет курить, но не курит. Сам не знает почему. Что он живет, но не знает зачем, для какой цели — она где-то там, расплывчато маячит на периферии, но как только мужчина хочет рассмотреть ее поближе, понять, она ускользает из поля зрения и оставляет его совершенно одного, маленького и потерянного. Что он хочет уехать из этого города, но все еще здесь, словно чего-то ждет. Что его тошнит от серого цвета, который его окружает, а на Бальтазаре серый костюм. Наверное, Миднайт прав и у него все же депрессия. Константин трясет головой, прогоняя все мысли в глубь черепной коробки, откладывая на потом и направляется к барной стойке. Там стоит недопитая, еще с вечера, бутылка. Найдя стакан, Джон выливает в него все, что было в бутылке — не так уж много, на самом деле — хорошо же они вчера поговорили с Папашей. Залпом выпивая содержимое, экзорцист закрывает глаза. У него нет совершенно никакого желания видеть серый. Не открывая глаз, Константин спрашивает полукровку, который все это время молчал: — Будешь виски? Теплое дыхание неожиданно касается шеи, вынуждая Джона все же открыть глаза — перед ними серое пятно, которое является Бальтазаром, подошедшим так близко, что мужчина может чувствовать запах его парфюма. Демон смотрит на экзорциста так, словно он диковинная зверушка — Джону это совершенно не нравится. — Буду, — неожиданно тихо отвечает демон и прижимает экзорциста к стойке, настойчиво целуя. Поцелуй получается горьким и теплым, отдающим виски, мягким и каким-то…уютным что ли? Джону нравится. И поцелуй, и Бальтазар. Но Константин ему не скажет. Миднайт стоит в дверях. Вообще-то, он хотел поговорить с экзорцистом, но… С полуулыбкой наблюдая за тем, как Константин сжимает руку на плече Бальтазара, а демон прижимается к экзорцисту, Папаша выходит из комнаты, оставляя их наедине. Разговор подождет.