***
Юльхен стоит, запрокинув голову, и смотрит в небо. Из облаков медленно пикируют острогранные крупные серовато-белые хлопья — то ли снег, то ли пепел. Юльхен ловит их языком и улыбается: отдают гарью. Запах спалённых деревень стоит в носу и горле, никогда не исчезая. Анна бледной рассветно-прозрачной розоватой тенью стоит позади и туманно улыбается. Почти чёрная земля, усеянная тлеющими угольками, становится всё твёрже, постепенно промерзает до самых глубин, становясь непригодной, бесплодной — мёртвой. Вдалеке чёрные, как смоль, смертоносцы ведут от силы десяток людей. Юльхен снова втягивает воздух носом и хрипло смеётся: запах страха даже на таком расстоянии необыкновенно густой, насыщенный, всепоглощающий. Пленников с остекленевшими выцветшими глазами ставят на колени перед Ангелом Смерти и Мадонной. Анна быстро читает каждого из них: пятеро крепких мужчин, один юный тонкий мальчик, две женщины с растрёпанными косами и двое их детишек, двое мальчуганов. Все боятся. Только страх у каждого окрашен в разные эмоции и оттенки. У мужчин он яростный, но бессильный. У каждого внутри клокочет желание убить и смертоносцев, и Мадонну с Ангелом, но верёвки стянули их тела слишком крепко. У юноши он истеричный, такой предсказуемо-подростковый. Я-не-хочу-умирать-я-только-начал-жить. Анна перестаёт улыбаться. Скучно. У женщин страх красивый, благородный — страх за детей. Обе готовы на всё, лишь бы кровинки (пусть и рождённые в мрачных катакомбах) остались живы. Как жаль, что они всё равно умрут. А у мальчишек страх детский, его даже страхом не назовёшь. Такой возраст, когда бесполезно внушать истины Властелина, ведь они всё равно говорят прямо, честно, так, как чувствуют. Анна особенно любит детей за их прямоту и, пожалуй, только к ним (ну и к Юльхен, разумеется) она чувствует хоть что-то. Юльхен подходит к первому мужчине и долго смотрит на него, затем — касается ладонью щеки, с притворной нежностью поглаживает кожу большим пальцем и улыбается. Кровожадно, жестоко, безумно. У Анны всегда мурашки, когда её погибель смотрит так. Девочка-война щёлкает пальцами, и лицо мужчины искажает гримаса боли и ужаса. Он надрывно кашляет, его трясёт в ужаснейшей лихорадке, изо рта вырывается блекло-чёрный дым, окутывая его лицо, не давая вздохнуть — его пожирает изнутри огонь. Юльхен смотрит на это весело, с удовольствием, а пленники задыхаются дымом и своим ужасом. Мёртвая тишина разрушается плачем детей и завываниями женщин. Мужчины выкрикивают ругательства, но ощутимый пинок под рёбра от Юльхен заставляет их молчать. Анна лишь улыбается, смотря на Юльхен из-под полуопущенных ресниц и (слегка) задыхаясь от дыма. Ангел Смерти прекрасен в своей беспощадности, в своей смертоносно-алой жестокости. Юльхен быстро расправляется с остальными пленниками, удерживая на лице презрительную ухмылку. Единственные, с кем она медлит, — это дети. Она присаживается на корточки перед ними, смотрит прямо им в глаза, ерошит волосы костлявой ладонью, а затем — щёлкает пальцами. Маленькие тельца выгорают быстро. Юльхен оборачивается к Анне, бросая хриплое: «Твой черёд». Мадонна поднимает ладони к небу и шёпотом зовёт снег к себе. Знакомое покалывание от пальцев распространяется по всему телу. Анне восхитительно холодно, колко, дрожаще. Она улыбается. Выгоревшие изнутри оболочки накрывают мертвенно-белые бабочки.***
На головы обеих крайностей ложатся тяжёлые руки Властелина в чёрных перчатках. Он в очередной раз хвалит свои творения, своих практически-дочерей, своих верных солдат, и Анна, если честно, устала от этого. Она хочет быть с Юльхен и властвовать над снегами. Большего не нужно. Властелин знает, чует это, видит, но не говорит, но позволяет эту вольность. Эти девочки — домашние псы, ручные, покорные, кусающие только чужаков по приказу хозяина. Они не пойдут против, потому что им неизвестны слова «предательство» и «непослушание». Властелин спокоен: план идеален, а его господство — всемирно. Всё будет по его слову, а все нарушители будут уничтожены.***
От тихого журчания воды и гладкой мокрой кожи Юльхен у Анны идёт кругом голова. Она вымывает из густых волос пепел, смывает с кожи копоть и пот, но запах гари не уходит никуда и никогда. Впрочем, Анна почти не чувствует его: она сама пропиталась дымом. — Лёгкий и скучный день, — говорит Юльхен, опершись подбородком о руки, сложенные на коленях. — Большинство протестующих уничтожено, смельчаков почти нет, так что неудивительно, что сжигать некого, — хрустально смеётся Анна, перебирая мокрые пряди. — Жаль, — поджимает губы Юльхен. — Властелин что-нибудь придумает, я уверена. — Анна подрагивающими нежными губами касается острого плеча, скользит к шее невыносимо осторожно, трепетно, опасаясь. Она чувствует, как дрожит Юльхен под её губами. — Анна, ты же знаешь… — говорит Юльхен бесстрастно, не пропуская в голос ни единой эмоции. — Знаю, — обрывает светлая крайность. — Ты слабая, Анна, тебя убьют, понимаешь? Я тебя убью. — Плевать, просто позволь… Один раз. Юльхен жестокая, беспощадная, всё в ней замешано на войне, но всё же она сдаётся — сдаётся Анне, доверяется ей. Лучше и хуже этого быть не может. Анна выцеловывает каждую косточку Юльхен, шепчет на ухо её же имя, и Юльхен это кажется настолько громким, что кроме этого шёпота вокруг ничего нет. Весь мир сужается до Анны, до её губ на шее, у самой кромки волос, до её рук, поглаживающих тело так осторожно и так невыносимо нежно и томяще. — Не думала, — шумный вдох сквозь стиснутые зубы, — что снег может быть тёплым, — смешок. Как будто в наказание (или в поощрение?..) губы касаются особо чувствительного местечка за ухом, и Юльхен не может удерживать себя, сопротивляться и быть верной Властелину. — Анна, хвати-и-ит! — выстанывает Юльхен и ещё теснее прижимается к Анне, доверительно укладывая голову на плечо. Анна улыбается, Анна смеётся, Анна вводит свои пальцы глубже — и Юльхен изо всех сил кусает губы. Дьявол, как же это!.. Когда всё заканчивается, когда у Юльхен больше не темнеет в глазах, они ещё сидят в остывшей воде, слушая синхронное дыхание друг друга. Теперь уже у Юльхен кружится голова, она просто не может не тянуться за поцелуем, не может не шептать что-то такое чужеродное, но такое приятно-нежное. Анна улыбается.***
Утро приходит по-металлически серым, звенящим сталью — смертоносцы растаскивают их, скручивают руки, держат за волосы и приказывают подчиняться. И обе крайности не могут не. Входит Властелин — и у Анны холодеет всё внутри. Это не страх (он для них чужероден, неприменим). Это благоговейный трепет, отдающий холодным облачным ужасом. Властелин что-то говорит, но Анна не слышит. Она не может отвести взгляда от Юльхен. У той глаза раскрыты запредельно широко, до краёв наполнены кровавым ужасом; губы дрожат и плотно сжимаются от боли в корнях волос; на шее бешено бьётся тонкая жилка; Анне даже кажется, что она слышит громкое сильное биение сердца тёмной крайности (или, быть может, своего собственного?). Взгляд Юльхен обращается к Анне, и та улыбается, едва-едва, виновато и слегка безумно. Взгляд Юльхен — потерянного, провинившегося, искалеченного ребёнка — обращается к Анне, и та смотрит, как Мадонна. Властелин может быть терпелив; Властелин расчётлив, хитёр; Властелин может всё. Кроме одного: он не прощает, он не щадит. Даже своих лучших творений. Туман в сознании прорезает слово Властелина, остролучевое, яростно-громкое, неопровержимое: — Уничтожить.***
Их волокут по земле; снег и твёрдая от холода земля забивается под ногти, пачкает волосы, одежду; Юльхен брыкается, как дикий непокорный зверь, в её сопротивлении — первородное сильное пламя, ещё никогда никем не укрощённое; Анна нараспев читает молитвы и зовёт к себе снег. Приходит ожесточённая метель, чьи вихри сбивают с ног, обдают колким облаком снежинок, бьют в грудь, словно кулаком. Они бьются ради того, что всегда презирали, уничтожали, запрещали — и у них не получается. Стальная сеть сковывает всё их тело, прижимая к земле и не давая шевельнуться. Юльхен направляет пламя на саму себя и кричит от боли: раскалённая сеть отпечатывается на коже, а собственный жар оказывается нестерпимым. Анна не может молиться, не может звать — во рту кляп; метель вокруг утихает, изредка вскидываясь, как раненый пёс. Анне плевать, что сделают с ней самой. Но Анна не равнодушна к Юльхен. Юльхен только её, и светлая крайность сотрёт каждого, кто попытается отобрать её. Но сейчас… сейчас она не может ничего.У могущества есть один существенный минус — оно недолговечно и очень относительно.
Смертоносцам не жаль бывших командиров — им давно заблокировали чувства. Они заносят длинные острые копья для удара, и Юльхен кричит имя светлой крайности. Кричит так громко, как только может. Искусственные сердца, выращенные под тёмными сводами без проблеска солнца, содрогаются как будто от взрыва. То, что было неспособно на страх, на любовь, на дружбу и другие человеческие чувства, оживает, перестраивает свою систему, становясь настоящим. Юльхен неожиданно становится не страшно. Она смотрит на Анну полными слёз почти до черноты красными глазами и пытается прошептать те незнакомые слова, которые теперь откуда-то известны. Гладкий металл входит в плоть молниеносно, пронзая перестроившиеся сердца. В воздухе звенит громкое, хриплое, непривычное, ломкое и самое-самое искреннее и болезненное «я люблю тебя». Смертоносцы уходят; с их копий капает густая кровь. Воздух тих, вокруг всё белым-бело.Идеальное уничтожение.
***
Их найдут. Жители, которые жались в тёмных углах холодных домов, выйдут и найдут два искалеченных, обожжённых жаром и холодом тела. С лёгкостью узнают лица надменного Ангела Смерти и лживой Мадонны, но несмотря на прошлое, они снимут сети, укутают в ослепительно белую ткань и уложат в промёрзшую могилу, лицом к лицу, ладонь к ладони. Они поступят так не потому что боятся, а потому что они — люди, несмотря ни на что, они научены любить и научены чувствовать любовь. Их найдут… Их будут помнить. Они останутся навсегда, останутся старинной сказкой, преданием или притчей, горькой и страшной песней, стынущей в горле, останутся в строках поэта льдом и пламенем. И никакой Властелин, искореняющий любовь, не сможет уничтожить «неверных», не сможет создать таких существ, которые не смогут чувствовать. Эти крайности, этот Ангел Смерти и эта Мадонна, эти девочки будут доказательством.***
«и лежат они, укрытые под землёй, девочка-адский-жар и девочка-острый-лёд».