Побег

1. Кофе в самолетах всегда пах жжеными покрышками; это была аксиома, не зависящая ни от класса, ни от компании-перевозчика. Пить эту бурду было даже приятно — один из ритуалов комфорта, о которых так много мог бы рассказать оставшийся в зале ожидания О'Райли; неизменный признак путешествия с самых первых полетов. Отпил, значит, уже летишь, твой багаж уже погружен, и почти ничего не может пойти по пизде. Ну, может, перепутают чемодан; бывает досадно, когда в чемодане по носкам рассовано с десяток кило чистенького колумбийского. Но не больше. «Пожалуйста, пристегните ремни, самолет входит в зону турбулентности», — голосом вежливой машины оповестила старшая стюардесса. Будет трясти. Ближайший год — ежедневно. Не то чтобы это могло действительно попортить Мёрдоку кровь. Домашние дела он оставлял на Сандерса, который из штанов был готов лезть, разменяв свой значок на красный с полгода назад. Финн, памятуя о собственном низложении, обещал, что Сандерс приберет все дела к рукам, но тут опасаться было нечего: такие, как он, рождены выполнять приказы вышестоящего начальства, не важно, что это начальство велит им загонять: шлюх или плохие смартфоны. Альфи Мёрдок бы не оставил у руля; этот слишком самостоятелен и основательно распробовал прелести командования. Именно поэтому Альфи ехал с ними в Женеву. Крис отобрал его телефон и увлеченно разбирался с какой-то бесплатной игрушкой для андроида, которую чокнутые социалисты-кодеры отказались переделывать под гнилое коммерческое яблоко. Хорошо, что он рос не похожим ни на отца, ни на мать: чем меньше Марты оставалось в мире, тем лучше, а маленькая тень Лиама действовала бы ему на нервы. Нет, Крис был самим собой — немного замкнутым, трудно идущим на контакт и, по мнению доктора Глайзера, слишком инфантильным для своего возраста, но, в сущности, здоровым ребенком с ребячьими интересами. Хорошо, что спешный отъезд не выбил его из колеи. Вчера, кажется, он тайком разводил сырость, прощаясь с домом, а сегодня уже резался в «Сруби дерево» и волновался по поводу кота, мотающего свой тяжкий животный срок в клетке в багажном отделении. Мёрдок объяснил ему, что у «мамы» (язык не поворачивался назвать эту сумасшедшую суку чьей-то матерью) дела, и она присоединится к ним позже. Крис, конечно, поскучнел, но вопросов не задавал; привык, наверное. Тем проще будет отвыкать. В конце концов, не так уж много полицаи отхватили с арестом счетов и имущества. Ирландский дом, две новостройки, склады в Дублине, все оформленные на его имя ирландские и английские счета, вся местная недвижимость “красных квадратов” — потеря неприятная, но не смертельная. Черт с новостройками, которые при временной стагнации рынка все равно себя не оправдывали. Наличные, полученные от Хольта, уже разлетелись по миру в виде мелких депозитов, разъехались в чемоданах в оффшоры, влились в поток безнала через автостоянки и казино в Монако, были перечислены одними «подснежниками» другим в счет фиктивной покупки самолетов и культиваторов, расползлись по кредитным линиям, — словом, стали белее белого и осели, преимущественно, в Швейцарии, Бельгии и на Сент-Винсенте. Конечно, швейцарские счета без лишней необходимости трогать не стоило, несмотря на вечный нейтралитет, да и тихоокеанские богатства лучше было бы снять наличкой, но они справятся. Пройдёт полгода, год, страсти улягутся, и весь их актив, к тому моменту разбитый по вкладам различной степени рисковости, успеет подрасти. А пока можно было провести полгода, налаживая клиентскую сеть в Европе, устроить Криса в хорошую школу, проводить с ним больше времени, купить ему вожделенную лошадь, лично возить на уроки тенниса и поставить галочку пожирнее напротив своих отцовских обязанностей. А ещё можно попробовать хорошенько отдохнуть, улечься в шезлонг и пару дней методично напиваться, слушая «The Pogues» и натягивая какое-нибудь симпатичное тело. Он это давно уже заслужил. Бог определенно существовал, и этому гнусному старикашке пиздец как не нравились подобные мысли. — Тебе звонят, — недовольно заметил Крис, протягивая ему мобильный. — Неизвестный номер. Чёрт, я не сохранился! Мёрдок забрал у него телефон. — Это я, — из динамика донесся искаженный плохой связью голос Сандерса. — У нас тут пиздец. Из конторы стукнули, что на О’Райли выписан ордер. Начальник его, получив бумажку об отставке, с катушек слетел. Группа едет в аэропорт. — Отлично. Прошло три часа, как я тебя оставил, и ты уже успел обосраться, — Мёрдок сосчитал до пяти и жестом попросил Криса, ждущего свой инструмент для игры в пиксельного лесоруба, отвлечься и не мешать. — А что мне делать было? Бомбу, что ли, бросить в Феникс-парке? Я же только что узнал сам, сами понимаете, это пока новость дойдет, да и в отделе у нас теперь никого нет… — Вези в аэропорт другие документы. Деньги. Наличкой. Документы чистые чтобы были. И быстро. Сам вези. Все понял? Если О’Райли уже прошел на посадку и его повинтили, проблем у них будет — задницей ешь. Мёрдок методично выискивал иконку с постной бесцветной мордой в контакт-листе. Только бы ему хватило ума посидеть в разлюбезном «Старбаксе» и пососать какой-нибудь латте со вкусом говна. Поездка обещала быть увлекательной. Мать её. *** — Начинается посадка на рейс номер EI698, Дюссельдорф, авиакомпания «Люфтганза»... Кирк откинулся на спинку жесткого сидения, натянул капюшон пониже и закрыл глаза. До его рейса было еще четыре часа. Звуки аэропорта — все эти сладкие голоса девочек-диспетчеров, отдаленный гул толпы, электронные попискивания пропускных сканеров — его нервировали. А сейчас ему ой как не помешало бы спокойствие. Он представил себе, как О'Финнеган берет со своего стола его заявление об отставке, близоруко подносит к глазам. Десять сраных лет игры в «я знаю, что ты знаешь, что я знаю». Русский коп, стоивший Кирку нехилой черепно-мозговой и сорвавший лучшее дело за все существование «Детей Святого Патрика», был вишенкой на торте из феерического дерьма последнего времени. Дерьма, ответственным за которое по факту был МакАлистер, но пиздюлей при этом получали все остальные. Например, партия тайских шлюх, отправленная пограничниками в карантин и чуть не высланная обратно. Неугодный МакАлистеру сенатор, которого резко понадобилось шлепнуть. О'Финнегановский агент, как-то проскочивший в организацию незамеченным и даже успевший что-то стукнуть, прежде чем Кирк вычислил его и пришил. Засранный русский. Причина у всех этих фейлов была одна: лидер из МакАлистера был хреновый. В какой-то момент Кирку сделалось ясно: поскреби любую гениальную идею Мёрдока, и увидишь, что под ней вообще нет плана. Один нахрап. И чтобы этот нахрап работал, должно везти, а везти вечно не может. Слабо, почти незаметно заныло в правом виске. Кирк поморщился — в такие моменты у него всегда начинала болеть голова. Любой фейл. Любой стресс. Любой повод задуматься, какого хрена он вообще делает в «ДСП». Впервые он задался этим вопросом на третий год службы в Гарде. О'Финнеган тогда прицелился брать человека, завязанного в делах МакАлистера по самое не могу; Кирк, стукнувший Мёрдоку, получил однозначный приказ: чувак должен быть мертв прежде, чем у бобби появится возможность потянуть его за язык. В облаве было холодно. Старые, неиспользуемые уже пирсы были плотно заставлены контейнерами и прикрыты ржавыми кораблями на вечном приколе, но дуло все равно немилосердно. Они гнали парня через пакгаузы, как крысу, и О'Райли обогнал всех — здесь были склады «ДСП», он хорошо их знал... Все закончилось на краю пирса, под качающимся жестяным фонарем. Парень обернулся, поднимая пушку, но Кирк выстрелил первым. Ветер заглушил раздавшийся вслед за этим тяжелый всплеск. Несколько часов спустя он залпом пил виски в кабинете Мёрдока; за спиной МакАлистера поблескивала в приглушенном свете какая-то модернистская хуйня. Он вдруг понял, что именно из-за этой хуйни и убил сегодня человека. Не ради дела ИРА и не ради безопасности «Детей Святого Патрика». Всего лишь из-за денег. Он сам не знал, когда начал орать, и когда в его руке появился пистолет. И когда и как Мёрдок оказался перед ним — одной рукой, как тисками, сжимая запястье, а другой крепко держа за горло, — тоже. «Убери волыну и больше никогда не смей размахивать ею передо мной, иначе я засуну ее тебе в рот и выебу. Тебе это понравится, да? Думаешь, я не знаю, как ты качкам по барам сосешь?» «Пошел ты на хуй, МакАлистер!» «Нет, О'Райли. Не я». У него были горячие руки. Силы столько, что сопротивляться было бессмысленно. Но Кирк все равно попробовал. Он скривился, возвращаясь к реальности. Порылся в сумке, но нужных колес там почему-то не оказалось. Потом он вспомнил, что сдал все в багаж — потому что Финн поднял вой, что со всей этой аптекой на кармане О’Райли не улетит дальше выгородки аэропортового наркоконтроля. Кирк поругался с ним, но в конце концов махнул рукой. До Женевы ведь не так далеко. И все обойдется — если, конечно, не включать мозги и не пытаться представить себе, что дальше. Несколько лет в виде очередной шестерки Мёрдока МакАлистера, вот что. А может, даже не несколько. В Ирландии остается много годных парней, но если Мердок думает, что из Женевы он будет ими долго рулить — так это он заблуждается. Всегда найдутся мудаки, готовые занять трон, чуть только босс зазевался. Возможно, это будет даже тот, кого Мёрдок лично поставит своим заместителем. Так ведь всегда бывает, что рано или поздно кто-нибудь решает, что на босса можно и не оглядываться. А что босс? Босс далеко... Больше всего на свете Кирку не хотелось становиться парнем на побегушках у Мёрдока МакАлистера, но к этому все и шло. Работа в Гарде давала хоть какую-то иллюзию самостоятельности, иллюзию, что из дела всегда можно выйти — если достаточно сильно захотеть. Теперь соскакивать было поздно. На МакАлистера было завязано прошлое, настоящее и будущее Кирка — его школьные воспоминания, его махинации в документах Гарды, даже его счета. По этому поводу О'Райли чувствовал лютую ненависть, но это неплохо исправляли таблетки. Вот только таблеток Финн его лишил. В сумке остались пачка «Ксанакса», растворимый аспирин, одинокий презерватив с надписью XXL. Его Кирк с остервенением вышвырнул в урну. Неподалеку виднелась аэропортовая курилка — маленький прозрачный газенваген с веселенькой рекламой на дверях. Вообще курить не стоило, от дыма голова болела еще сильнее, но Кирку сейчас было на это посрать. Внутри, слава европейской доктрине ЗОЖ, он оказался один. Прикурив, О’Райли прислонился к стене. Глубоко затягиваясь, он толстой струей выпускал дым потолок, где его тут же перемалывало вытяжкой. На шестой затяжке, когда в виске уже застучало, в кармане завибрировал телефон. Вспомнишь говно. — Молодец, О’Райли, — Мёрдоку нахрен не сдались «здрасьте» и «до свидания», он прекрасно обходился без них. — Ты обосрался, из всех нас копы сели на хвост тебе. Как бывшему коллеге. Не думай даже ехать по своему паспорту, тебе подвезут другие документы. Покупай первый попавшийся билет, оттуда в Швейцарию, минимум пересадок. Ты вконец ебанулся, что ли? Ещё бы сам на стол к Финнегану лег и в жопу лилию засунул! — Прекрасно, — после паузы откликнулся Кирк. — Твоя секретутка не могла взять мне рейс еще на попозже, чтобы меня зажопили прямо в дверях аэропорта? — Завали калитку и делай, что я тебе говорю. Уйди подальше от камер. Выкини к херам паспорт в унитаз. И жди курьера. Тебе Сандерс наберет. И без выкрутасов, понял? Кирк закрыл глаза и досчитал до пяти. Один. «Дети Святого Патрика». Борьба с бритишами, на деле обернувшаяся продажей этим же бритишам шлюх. Два. Грязный Финн. Убери свидетеля, подотри отчет, засунь своему начальству голову в задницу. Три. О'Финнеган. Налоговая проверка, штрафы за каждый чих, агент, проведенный через отдел по борьбе с наркотиками. Четыре. Альфи. Обожатель Мердока, заглядывающий боссу в рот и придумавший Кирку кличку «Скунс». Пять. Мёрдок МакАлистер. Ты сможешь жить, как хочется, О'Райли, и никто не посмеет тебя ебать. Телефон в ладони Кирка хрустнул. В голове медленно расцветало что-то ослепительное — то ли ярость, то ли осознание, что вся его, Кирка, жизнь — полное дерьмо благодаря одному мудаку, кормившему его обещаниями еще со школы, а по итогу просто все просравшему. — Знаешь что, — зло сказал он, сминая в пепельнице бычок, — иди ты на хуй, Мердок. Я много лет сосал твой член, обманывал Гарду и слушал о классной жизни. Теперь лучшее, что могли сделать «Дети Святого Патрика», проебано, ты сваливаешь в Швейцарию в обнимку с ребенком и своим сраным котом, а твои люди даже не могут устроить вылет так, чтобы никому на хвост не присел Интерпол. Я устал от этой херни. — Баба, — раздалось презрительное на том конце трубки. — Твои истерики никого не ебут. Мне всё равно, устал ты или нет. Ты должен сделать одну вещь — не попасться в руки сраным копам. Выполняй. Кирк посмотрел в глаза своему отражению в матовом стекле курилки. — Я не твоя вещь, МакАлистер, — сказал он. — Бай. Нажал на отбой и засунул телефон в узкую, предназначенную для бычков урну. Тот с тихим стуком провалился в ее нутро. Выходя из курилки, Кирк подумал, что, возможно, пожалеет о сделанном — но чуть позже. Сейчас ему было хорошо. 2. Если бы у него был выбор, он никогда не уехал бы в Швецию. Стокгольм не понравился ему сразу: маленький, благоустроенный, вылизанный, но при этом кричаще нонконформистский: на каждом углу магазинчик винила, через дверь играет рок, по улицам толпами шляются какие-то фрики. Как в семидесятых, вашу мать. Увы, паспорт, по которому он прилетел сюда, из соображений безопасности не стоило больше светить, а новыми документами он пока не обзавелся. С этим вообще теперь были сложности — Интерпол неожиданно быстро подсуетился и заблокировал все его счета. Счета «ДСП» он даже не стал проверять — себе он объяснял это теми же соображениями безопасности, но на самом деле ему просто не хотелось больше иметь с МакАлистером никаких дел. Хватало и того, что документы и карточки, которые он использовал, были какого-то отправившегося на тот свет Мёрдоковского агента, литовца, крутившего в Прибалтике его дела. Новая жизнь, без МакАлистера и всякой хуйни, похоже, откладывалась на неопределенный срок. Кирк, впрочем, все равно слабо себе представлял, с чего ее начинать. Не то чтобы он жалел о своем импульсивном решении, нет; просто до этого он никогда не задумывался, что будет, если из его жизни вдруг исчезнут «Дети Святого Патрика». Он был уверен, что его посадят или пристрелят раньше, чем ему придется задать себе этот вопрос. Половина налички, которая была у него с собой, ушла на аренду маленького лофта в пряничном трехэтажном доме на Гётгатан — главной туристической клоаке Стокгольма. Кирк сам не знал, что заставило его поселиться здесь. Возможно, самоубийственное желание торчать на самом виду: привычка, въевшаяся в кровь за десять лет цирка в Гарде. Под его квартиркой был тату-салон. Хозяин, огромный лысый детина с бородой и тривиальным детским именем Эмиль, бил сам, и бил неплохо; не раз и не два Кирк задерживался у его двери, где были приколоты фотографии лучших работ. Да, именно фотографии — цветные, глянцевые, десять на пятнадцать. Гнездо ебучих ретроградов, а не городок. Если бы он мог решить, что ему набить, непременно зашел бы в выкрашенную зеленой краской дверь. Возможно, бородатый Эмиль не отказался бы даже ему отсосать после того, как работа будет закончена — нравы в Стокгольме были еще те. Впрочем, если так пойдет и дальше, ему самому придется кому-нибудь отсасывать. За две недели попыток придумать, как выкрутиться, наличка ощутимо подтаяла, и это было хреново, но еще более хреново было то, что у него кончался «Ксанакс», а в сраной Швеции без рецепта было ничего не достать. В какой-то момент Кирку показалось, что ситуацию поможет исправить Оке, милый паренек из музыкального магазина на углу, тоже сидящий на транквилизаторах (Кирк такие вещи просекал на раз). Но один раз попробовав его таблетки, Кирк очень сильно об этом пожалел. Ей-богу, лучше бы он закинулся экстази и отдался татуировщику Эмилю прямо среди машинок и краски на рабочем столе, чем пускать сопли в подсобке музыкального магазина, что Мёрдок, мудак, обеспечил ему эти каникулы на дне, а снизу, тем временем, уже стучат. К середине апреля, спустя месяц после отъезда из Ирландии, наличка кончилась совсем. Кирк распотрошил последнюю карточку — кредитку на имя Рецкевича, и наметил себе план отъезда. Швейцарии в нем, конечно же, не было. *** — Милый, тебя что-то беспокоит? Если бы за каждый раз, когда эта дура ляпала ласкательные прозвища, Мёрдок получал по пятачку, он уже мог бы владеть небольшой бензоколонкой. Пригодилась бы, кстати. Индивидуальное предприятие не бывает лишним — провести деньги при помощи хорошего бухгалтера можно даже через скворечник. Впрочем, в настоящий момент Мёрдока не беспокоило отсутствие собственной бензоколонки в Швейцарии. Конфискованная недвижимость в Ирландии его тоже не волновала, как и проблемы с Рецкевичем и поставкой — сука, вот ты ж сука, ну только не сейчас. Мёрдок трахал свою женщину. Мысли о том, как всё неудачно повернулось, были лишними — надо было или ебать, или думать. Тупая корова. Почему они вечно молчат, когда нужно поорать, но разевают рот, когда хорошо бы заткнуться? — Кофе свари, — приказал Мёрдок, перевернулся на спину и открыл ноутбук. Полмесяца назад то, что Винни крыло от любых накладок, было бы поводом послать его сосать алжирцам за скидку. Сейчас эти деньги были нужны: до того, чтобы продавать картины, не откатав обещанное десятилетнее повышение цен, он еще не дошел, а восточные счета, по которым были разбросаны результаты сделки с Хольтом, светить категорически не стоило — слишком хорошо, по словам Турка, они прослеживались из Ирландии, если бы что всплыло. Значит, оставались три тонны на складе в Вентспилсе, старая-добрая посудина, которая должна была довезти их до Белфаста, Винни, который ждет свое жидкое мыло, и тот вечно бухой капитан посудины, который хер что сделает из большой любви, пока на карман не упадет. Можно было бы послать кого-нибудь из ребят с чемоданчиком, но те, кому Мёрдок имел основание доверять, осели получше, в Аргентине, а те, кто болтался на побегушках, запросто могли взять на понт и смыться или слиться по глупости. Телефон, стоявший на беззвучном режиме, зажужжал, как чёртов вибратор. — Босс, тут у Скунса проблемы. Легок на помине. Скунсом Альфи называл Кирка за приятный характер. — Ну? Ещё одна головная боль. Первоначально Мёрдок планировал, что по новым документам О'Райли сможет транзитом попасть в Швейцарию. Он был нужен хотя бы для того, чтобы разобраться с делами, раз уж Марина так категорически настояла на присутствии Финна в Бельгии. Мёрдок не был уверен в том, что Марина в принципе нуждается в чьей-то защите; девчонка была норовиста и крепка, как камень в почке, но клялась, что вести дела с живым товаром из Бельгии удобнее, чем из недоступной Швейцарии; пришлось согласиться. Как бы то ни было, на О'Райли он рассчитывал до тех пор, пока О'Райли не облажался с этим своим красивым жестом злодея из трехгрошовой киношки. Заявление об увольнении толстому О’Финнегану — он бы еще кошку распял над столом суперинтенданта или в кофе ему надрочил. И кто после этого был виноват, что пришлось срочно менять план вылета? Бабская истерика с бросанием трубки, которую О'Райли устроил, заставила поступить импульсивно — отправить его ко всем чертям собачьим. Они уже подлетали к Цюриху, когда Мёрдок набрал Сандерса и спросил про документы. Оказалось, что ни О'Райли, ни копов, охотящихся на беглого соратника, в аэропорту не наблюдалось. Несколько позже удалось проследить, по какому паспорту засранец приобрел билеты. Будто бы в Стокгольме и без него было мало унылых говнюков. Отпускать его было плохой идеей. На волне адреналина Кирк всегда был идеальный работник, делал всё с огоньком, четко и самостоятельно. Но иногда его черт знает как заносило, и времени на то, чтобы выправлять чужой курс, у Мёрдока не было. В какой-то момент МакАлистер серьёзно задумался о том, чтобы сменить лопнувшее колесо, и даже послал в Стокгольм Альфи и Капусту, но вспомнил Сэнтфилд, вспомнил Лиама, много чего вспомнил, посмеялся над собственным мягкосердечием (знал бы кто!) и поменял задание, попросив ненавязчиво пасти О'Райли. Если уж собака рвется с поводка, выпусти её на все четыре стороны. Если умная, прибежит на порог и поскулит, чтобы пустили. А если глупая — жизнь не благотворительная ярмарка. — Тут Рецкевич до вас достучаться пытался. Говорил, что по карманам лазить нехорошо, и что-то про Швецию. Я Скунса проверил сразу — он кредитку потрошил с авансом. Жид едет сюда за сахаром. Что делать, босс? Собачка наловила полную шкуру блох. Вот чертов идиот-то! Винни заодно нарисовался: как говорил Крис, вспомнишь солнышко, тут и лучики. Применительно к Винни — тут и говном запахло. — Сухари сушить. Найди мне капитана, следите за этим, и за Винни приглядывайте. Как появится в городе — набирай. И да, вот ещё. Женщина, довольно помятая на вид после сиесты, принесла его кофе. Кофе пусть оставит, а сама она уже, кажется, не пригодится. — Будем потрошить запасы. Полетишь к дикарям. Альфи, осознавший, что ему предстоит разбираться с тихоокеанскими счетами, ощутимо приуныл. — Босс, а тут как же? — А тут буду я. Вешая трубку, Мёрдок осознал, что решение было правильным. Поводок надо натягивать своими руками. *** — Отл-лично, — сказал шеф и хлопнул в ладоши, а потом еще разок заполировал, — отлично, за-ме-ча-тель-но! Миша, громила-русский — спина в куполах, как в прыщах, а это, говорят, что-то да значит, — выпучил глаза, пытаясь сообразить, чего хочет Винни. Не привык еще к тому, как выражаются культурные люди. Любой бы тут сказал: «заебись!» Или сказал бы: «Охуенно!», и Миша бы это понял, он хоть и русский, но не тупой. Но Винни не стремился быть понятым. «Дюк, друг мой, твой культурный уровень оставляет желать лучшего», — сказал ему Винни как-то раз. «Дюк, я бы настоятельно рекомендовал тебе ознакомиться хотя бы с одним шедевром мировой литературы. С одной из этих вот жемчужин словесности». Так и сказал, слово в слово. Дюк взял первую попавшуюся; его как раз накрыла бессонница, любимые шутеры были задрочены до узнавания локаций, и вышло даже наполовину осилить жемчужину, в которой пять оголтелых девок маялись без хуя, пили чай и хотели замуж. И все сплошь говорили как Винни — длинно и умно, как в жизни ни за что не скажешь. Такой вот он, его шеф. Надо знать подход. Те, кто не знал, попадали во всякие истории. Как, например, Коротышка Лоэра. Хороший был парень, рисковый, веселый. Или как старина Арельяно, который любил шутить, даже слишком. Мозги ему вышиб снайпер в костюме клоуна. Хорошая шутка вышла. Вот теперь шутить начал Ирландец, или кто-то из его ребят решил хорошенько повеселиться, наебав Винни с товаром и заодно сняв «комиссионные» за сделку. Дюку Ирландец нравился. Он ему почти сочувствовал. Даже теперь, после тупого кидалова. Все началось с жидкого мыла. Нет, ещё раньше: всё началось с того, что Винни кровь из носу понадобился этот чертов кусок земли в Челси. А где земля в районе для мажоров, там некислые такие бабосы. А где бабосы, там без пары тонн жидкого мыла не обойдёшься. На памяти Дюка Винни работал с МакАлистером дважды, и схема была отлажена: аванс, дальше контейнеры белого, по липовым накладным проходящего как жидкость для мытья стекол или техническое мыло, где-то в Латвии загружались на борт, причаливали в Ирландии, пристраивались на арендованный склад и уходили в работу. МакАлистер получал остаток суммы, Винни получал свои проценты с реализации, все были в шоколаде. Но в этот раз схема пошла по пизде. Аванс Винни заплатил, получив предоплату от нескольких солидных людей: белый в этот раз купили какие-то важные черные из Атланты — вот и думай о столетиях рабства. Только черным пришлось долго ждать своего куска пирога. МакАлистер кинул их, как матрос беременную шлюху. Винни названивал ему днями и ночами и дошел до белого каления, но Ирландец продолжал кормить его завтраками до тех пор, пока Дюк не навел справки и не выяснилось, что «Дети Святого Патрика» конкретно обосрались и свалили с островов на матрасы. Подсерала Ирландца, какой-то парень с голосом клерка с запором, уверял, что «мистер МакАлистер» временно находится вне зоны доступа, но обязательно перезвонит. Тут-то на шефа и вышли ребята из агентства, секретного до усрачки, как в «Людях в черном». Вышли, сообщили, что знают о его боли, и дали небольшую наводку касательно того, где и что искать; транзакцию с авансового счета они проследили уже сами, хорошо прижав клерка, пытавшегося взять их на понт законом о конфиденциальности. Запись с камер наблюдения получили через четыре часа. Через полтора дня они летели в Стокгольм: Винни, Дюк, Миша, Стэттон, Джимбо и пара чемоданов разных прибамбасов, которые могли им понадобится на месте. Если бы кто-нибудь спросил мнения Дюка, ничего нет лучше и эффективнее обычного стального прута, а стальной прут всегда можно раздобыть на месте. Но шеф любил, чтобы все было на спецэффекте, как в фильмах этого чудилы Тарантино. Его бы воля, он бы своих свинок привез или анаконду из сраного зоопарка. Ох, парень, как же ты попал, думал Дюк, отслеживая, как белобрысый в черной толстовке с капюшоном — Мистер Я Всех Наебал — скрывается в подъезде трехэтажного пряничного дома. Винни все хлопал в ладоши, как младенец-переросток, увидавший сиську. Из этой сиськи на них просто обязаны были вылиться три тонны белого. В противном случае сиську всегда можно было подогреть. Утюгом или паяльником. 3. Намеченный на завтра отъезд действовал Кирку на нервы. Поев в забегаловке на углу, он вернулся в свой лофт, принял пару колес — жалкие остатки уехавшего к Женеву великолепия, — и заполировал это дело стаканом виски. Стук в дверь застал его на приходе. В данный момент ему было посрать, кто там притащился на порог — хоть Эмиль, хоть Мёрдок, хоть сам господь бог. Он распахнул дверь и встретился взглядом с черным зрачком пистолетного дула. — Добрый вечер, — вежливо сказали на том конце. Пушка слегка мотнулась перед глазами. — Внутрь. Команда относилась к двум жмущимся на площадке головорезам. Кирк не стал ждать, пока они разберутся в своих плечах — резко прянул вбок, к узкому окну прихожей. Ах ты ж ебаный ты пиздец. Пуля вошла в стену где-то рядом с его ногой. Он резко потянул идиотскую скандинавскую раму вверх, и в этот момент ствол уперся ему куда-то под ребра. — Не советую, — мягко сказал владелец пушки. — Пальчики разожми... Вот так. В коридорчик наконец протиснулся один из амбалов, и в следующий момент Кирк уже корчился на полу — удар по почкам был что надо. Мастерский, блядь, удар. Его бесцеремонно вздернули на ноги и небрежно обыскали. Проволокли по коридору, швырнули в комнату. Эффект от колес, тем временем, вовсю набирал обороты у Кирка в крови, и, наверное, поэтому ему даже не было страшно. Он презрительно скривил рот, когда его усадили на стул посреди комнаты — кто-то, похоже, пересмотрел второсортного кино. Обладатель ствола устроился напротив, и Кирк наконец смог разглядеть его лицо. Мелкие крысиные черты, прозрачные глаза навыкате, узкие поджатые губы. — Ты кто, блядь, такой? — мрачно спросил он, и сразу же получил чувствительный тычок под ребра от пристроившегося за стулом громилы. — Повежливее с шефом, урод! Кирк дернул плечом и выпрямился, уходя от контакта. Достойное завершение его путешествия в Швецию — какие-то уебки тыкают ему стволом в морду, и он даже догадывается, кто в этом виноват. — Посрать мне на твоего шефа. — Как грубо, — покачал головой крысеныш. — Давай поговорим по-хорошему, мой любезный ирландский друг. Я всего лишь хотел бы узнать, где мой товар. Товар. Бизнес МакАлистера, который с поспешным отъездом «Детей Святого Патрика», видимо, пошел по пизде. Проблема в том, подумал Кирк, что Мёрдоку не приходило в голову посвящать его в свои дела. О'Райли, убери свидетеля. О'Райли, подотри следы. О'Райли, пососи. Вот и вся его работа с Мердоком. Он молчал, глядя крысенышу в глаза. Неприятные глаза. Совсем как у Мердока, когда тот не настроен церемониться. — Попробуем снова, — тонкие губы ублюдка шевельнулись. — Не могу оставаться равнодушным к твоим медикаментозным проблемам: судя по зрачкам, дело наше плохо. Постарайся сконцентрироваться. Ещё раз: я заплатил деньги. МакАлистер должен мне товар. Вот уже четыре недели как должен, а на моем складе все ещё трагически пусто. Зато — вот удивительно! — кто-то пытается снять деньги с моего авансового счета. Какая-то очаровательная, но в высшей степени неосторожная блондинка. Не знаешь, случаем, кто бы это мог быть? На последних словах он перевел взгляд куда-то поверх головы О'Райли, и в следующую секунду Кирку прелетело в висок. Он почти увернулся — но только почти. Мир взорвался болью и чернотой; он пришел в себя оттого, что его грубо вздергивают на ноги. В голове тоненько звенело. Все еще прикидываясь обморочным, сквозь черные круги перед глазами Кирк быстро оценил: второй громила в дверях, на лице свирепая ухмылка; волына крысы смотрит в пол, а лодыжка шестерки так удачно приходится прямо напротив его тяжелого ботинка... Он ударил, выворачиваясь из хватки. Пригнулся, ныряя громиле за спину. Мир дергался навстречу, как в замедленной съемке; кулак шестерки медленно, очень медленно летел ему навстречу, и несколько долей секунды Кирку даже казалось, что он успеет под него нырнуть... Удар был сокрушительным. Кирк влетел спиной в стену, и хлипкая перегородка из гипрока не выдержала — поддалась, увлекая его за собой. Хватая ртом воздух, О’Райли обрушился в соседнюю квартиру — сейчас темную и, похоже, пустую. Взметнулась пыль. В пол где-то рядом с его головой ударила пуля. Кирк перекатился, подорвался на ноги. В дыру уже кто-то ломился, жалобно трещал гипрок. Не дожидаясь, пока в него пальнут еще раз, он бросился к окну, безошибочно угадав, где в этом убогом лофте выход на пожарную лестницу; подтянулся, выбрался на крышу. Пригнувшись, побежал, скользя по черепице и петляя между труб. Балкон. Еще один. Выступающий карниз. Темный переулок, забор, сквер... Ярко освещенная Гётгатан, толпа туристов и местных фриков, свет, музыка, шум... Свернув за угол в крохотный переулок рядом с музыкальным магазином Оке, Кирк нырнул за мусорный бак и обессиленно сполз по стене. Глухо звенело в голове, яростно ныли отбитые почки. Даже сквозь приход, все еще мягко катящийся на него через зашкаливающий адреналин, он понимал, что ему пиздец. *** Бывают такие дни, когда понимаешь, что «меня выебали» описывает сложившуюся ситуацию не больше, чем «нас намочило дождиком» во время цунами. Дюк этот день окончательно признал, когда Стэттон успел получить полную харю свинца прежде, чем спросил, чем обязан, а лысый жирдяй с безошибочным чутьем перевел ствол на самого Дюка. Доли чертовых секунд. Говорят, что в такие минуты жизнь проносится перед глазами; если так, жизнь Дюка состояла из серии удивленных «что, блядь?» А началось все с белобрысого. Нашли они его сравнительно быстро: парень почти и не прятался, не обманули агенты, все по-сказанному — наглый, как черт знает что, и торчок. Только торчки на такое и способны: вроде бы лежит овощ овощем, а сожми его в руках, так он у тебя между пальцев вытечет, как говна кусок. Брать тише, сказал Винни. В этих домах живет слишком много нервных, одаренных молодых людей, они всегда селятся близко, как осы в улье, и совершенно не представляют, как себя вести перед лицом реальности, говорил Винни. Имел в виду, что кто-нибудь непременно разинет хлебало и разорется, а их просили не поднимать шума. Именно поэтому Дюк остался в машине, ожидая, когда парни выведут тело, чтобы это тело не вызвало вопросов у местных. И именно поэтому белобрысый все-таки сбежал. Будь Дюк внутри, он успел бы предупредить ребят, что стенки в таких домах делаются из говна и палок: конурки на чердаках исторических развалюх для нестандартных личностей, на таких вот курятниках для богемных ко-ко-ко, устроенных в домах на снос, Винни и поднял большую часть своего белого актива. — Это биологический механизм, Дюк, — сказал ему спустившийся к машине Винни. Правая половина лица у него меленько дергалась, и догадываться не надо было, что кто-то получит пизды. Дюк очень не хотел быть этим кем-то, потому молчал и слушал. — Сформулированный с определенным изяществом: выживает наиболее приспособленный. Заметь, что здесь речь не идет о самом сильном. Если сильная особь родилась с куцыми мозгами, ее просто обязаны, собравшись вместе, сожрать более проворные родственники. Так и только так получается поддерживать систему в относительном порядке. Но мы ведь выше слепого закона природы, Дюк? Гуманизм ведь не чужд нам? Нет, помотал головой Дюк. Не чужд. Хуй проссыт, к чему он клонит. — Я хочу, чтобы ты провел воспитательную беседу с Джеймсом. Я им очень, очень недоволен. Лучше всего водные процедуры, но на твое усмотрение. Однако пусть останется работоспособным. Как только они вернутся, займись этим, и привлеки Михаила — ему нужен опыт построения внутрикомандных отношений. А пока они не вернулись, мы поднимемся и посмотрим, что бросил этот хорек, убегая. Хорек? Скорее бы Дюк назвал его ящерицей. Они, кажется, умеют отгрызть себе хвост на бегу. Нормальный человек, поздоровавшись сперва с кулаком Джимбо, а потом — со стеной, лег бы и полежал, думая о своей жизни. Тем более обдолбавшись до такого изумления. А этот мудачок не только встал, он ещё и ускакал с резвостью зайца, и с пожарной лестницы едва ли не ласточкой вниз сиганул, как в бассейн с трамплина. Отморозок, одно слово. — Широко жил, — заметил Дюк, обнаружив на полке буфета документы, пузырек с каким-то ширевом и несколько головоломок из намагниченных шариков, которыми любили занимать свои трясущиеся ручонки те, кого что-то сильно парило. — Винни, тут удостоверение и паспорт на О'Райли, паспорт на Янсонса — это наш клиент. Четыре карточки, одна твоя, из тех, договорных. И все. — Если МакАлистер так туп, что поручает вести дела наркоману... — раздраженно начал Винни и махнул рукой. — С ним мы еще поговорим. Ищи склад, Дюк. Расписка, соглашение, координаты; в телефоне может что-то быть, проверь контакты, встречи и заметки, вскрой почту. Мне сказали, что он обязан быть в курсе, а молодой человек на диазепинах редко полагается на свою память. Когда закончишь с этим и с Джеймсом, позвони мне. — Все-таки кончать? — для верности переспросил Дюк. Винни ласково улыбнулся. Это было зрелище не из приятных. — Пока не стоит. Но не сбрасывай со счетов эту возможность. Нашел Дюк даже меньше, чем ничего: контакт-лист пустой, почта не привязана, заметок нет, в облаке ничего. Такое ощущение, что белобрысый купил телефон, чтобы играть в сраных птиц со свиньями. Какой-то О'Райли всплыл при тупом ворошении гугла; коп, к тому же объявлен в розыск, приметы неплохо совпадают, и это было уже что-то. Но Интерпол Дюка не волновал. Его волновали товар, Джимбо, которому надо было выкрутить яйца руками Миши, и Винни, который начал закручивать гайки. Чуть позже его взволновал охуенных размеров бритоголовый качок, который ворвался в квартиру белобрысого и подстрелил Стэттона, как мишень в тире, а потом развернулся в сторону Дюка, как будто Дюк ему должен был за хороший выстрел медведя плюшевого выдать или какое еще говно. Они были не готовы к визиту. Миша как раз полоскал морду Джимбо в ванне: полминуты на воздухе, пара-тройка — в воде, пока пузыри не прекращал пускать. Джимбо уже перестал материться и начал звать мамочку и шумно просить прощения. Дюк снимал на камеру. Винни не упомянул, что это нужно делать, но такие вещи подразумевались. Винни называл это «удаленным контролем», но на самом деле Дюк просто не хотел знать, на кой хрен шефу было смотреть, как именно вразумляют, пытают или выводят в расход. И думать себе запрещал. Камерой в руках здорового мудака с обрезом не уложишь. — Эй, что за хуйня! — заорал Миша. Бритоголовый выстрелил в него, Миша выпустил из рук голову Джимбо, Джимбо истерически забулькал. За это время Дюк успел бросить мобильный на пол и нашарить ствол в кармане пальто. Он шмальнул наугад, через ткань кармана; Миша тоже припомнил, зачем носит с собой волыну, и, судя по утробному рыку бритого, попал с первого же раза. Бритый, поразмыслив, сдристнул обратно в гостиную, Миша пошел за ним, а Дюк вспомнил о Джимбо, все еще лежавшем мордой в воде. — Порядок, приятель? Стреляли уже на лестничной клетке; значит, Миша увел гостя подальше. Джимбо ничего не ответил, потому что начал выкашливать воду, долбя лбом пол. — Как-то так, да, — согласился Дюк. — Как-то так и у нас всех. *** Он не стал раздавать с вертушки по телефону. Капуста, при его несомненном профессионализме, был слишком туп для того, чтобы оценить весомость словесных угроз. — Мне Альфред так сказал, — бубнил Капуста, и Мердоку приходилось напрягать слух, чтобы разобраться с его и без того не слишком четкой дикцией. Выговор Капусте улучшили на ринге, вместе с формой черепа. — Смотреть, грит, и не лезть. Только, грит, если припечет. Ну и я грю, мне, грю, проблем не надо. Смотрю, значит, все норм, а потом нарисовались эти, шмаляют, дверь вынесли. Ну я пошел, че, посмотреть, Альфред же, грит, если сильно припечет, делай, грит. Короче, удрал О’Райли, ваще, бля, испарился. Ну я назад. А там, короче, трое и еще один мужик, типа башку его в сортир макали, я одного снял, но они, типа, резвые были. При них хер этот был дерзкий, Дюк, из Винниных, мы с ним курьерили в Манчестере. — О'Райли где? — рявкнул Мердок, утомленный поисками разума в потоке словесного поноса. — Ну так вот, удрал. Нет на районе. — Значит так. Ищешь О'Райли. Как только найдешь — звонишь мне. Никакой самодеятельности. Застрелишь еще кого-нибудь из команды Винни, на кишках твоих тебя повешу, — Мердок не угрожал, и это Капуста понял хорошо, судя по тому, что перестал сопеть и начал хрюкать. — А если они найдут, босс? С ними что делать? — Да ты уже все и так проебал, что мог. Просто сразу звони и не кипеши. В случае Капусты можно было надеяться только на то, что он не поведет себя тупее, чем обычно. Значит, Винни перешел в наступление. Решил, что он самый опасный парень на островах, которому можно и на континенте попробовать покрутить Мёрдоку яйца. В последний раз они разговаривали с неделю назад; Мёрдоку этот разговор совершенно не понравился, и он посоветовал Винни выдохнуть и выпить водички, поберечь мотор. Рецкевич бросил трубку — чисто обманутая в лучших чувствах начинающая модель, которой за минет пообещали контракт с Версаче. Выходит, эту неделю он времени зря не терял, а О’Райли с редким своим талантом опять вступил в говно по колено. Если бы так облажаться позволил себе кто угодно другой, не владелец красной карты, Мёрдок не пошевелил бы и пальцем, чтобы приструнить зашедшего на вираж Рецкевича. Потом он выставил бы ему счет за попорченное имущество, и, возможно, имел бы на руках все козыри, чтобы поставить Винни на место. В конце концов, в море было много рыбы, а среди сассанахов полно молодых и зубастых ребят, желающих занять место под солнцем. А ещё есть уважаемые люди, которые не любят, когда типы вроде Рецкевича срываются с резьбы и делают глупости. Но Винни взял его приближенного. Человека на доверии. И плевать, что О'Райли подгадил себе своими силами; важен здесь не он (ему Мёрдок с удовольствием прострелил бы колено, чтобы отучить от манеры бегать, как заяц, от неприятностей), важно то, что, попытавшись прижать фигуру такого уровня, Рецкевич конкретно выразился, что ссать хотел на «Детей». И нассал в меру своих способностей. Если бы Мёрдок это проглотил, его бы побежали валить все те же молодые сассанахи. Или свои, оставшиеся в Ирландии. Только пока было совсем не ясно, кто на кого нассыт в итоге. Пусть О'Райли считает себя родившимся в рубашке. Ухитрился всё-таки решить свои проблемы за его счет, говнюк. 4. Они накрыли его у Оке. Оставаться там, конечно, было бесконечной тупостью: в музыкальном магазинчике он светился не раз и не два. Проблема была в том, что после встречи с головорезами крысеныша и, как следствие, со стеной Кирк смог бы только уползти. Он ссал кровью, блевал желчью и отрубался, стоило ему хотя бы попытаться встать. Оке рассказал, что подобрал его под утро, когда вышел покурить перед тем, как ложиться баиньки. Кирк к этому моменту был уже в бессознанке — а если точнее, в полном отрубе лежал в луже собственной блевотины. Оке решил, что у него передоз, и не стал никуда звонить. Оке был вообще понимающий пацан, поэтому Кирк вот уже полсуток валялся у него на диване в крохотной комнатке между складом и торговым залом. Здесь было полутемно, пахло пылью и фастфудом, везде громоздились пластинки. На приходе от очередной таблетки из личных запасов Оке Кирку казалось, что они вот-вот обрушатся на сраный диван и погребут его под собой. Невозможная, несдвигаемая тяжесть... Он задыхался, стискивал зубы, чтобы никого не звать. Ему казалось, он видит над собой Мердока, его зеленые безразличные глаза. Потом картинка менялась, и он снова смотрел в лицо крысеныша с волыной. Ему не было страшно, только почему-то странно саднил висок и болело в опухшем боку. Нужно было как-то собраться, встать, куда-то идти. Бежать, чтобы не нашли. Бежать, как в детстве, чтобы опередить грозу... Его глаза распахнулись от далекого грохота. Гроза?.. Он все еще не понимал, видит ли он навеянный сотрясением мозга и убойными таблетками шведа сон, но тут громыхнуло снова, и Кирк понял, что это совсем рядом, здесь, за стеной. Бдыщ! Гудение расколотых музыкальных инструментов, чей-то придушенный вскрик. «Где эта белобрысая блядь?» — низкий голос со странным акцентом. Глухой удар. Кирк затравленно огляделся. Пластинки, кассеты, старые гитары, какие-то провода — ничего, что могло бы служить оружием. Превозмогая накатывающую тошноту, он сел; потом, придерживаясь за диван, поднялся. Комната шаталась. Противоположный выход, прикрытый занавеской, маячил где-то впереди, и до него было всего несколько шагов, но дверь, ведущая в магазин, с треском распахнулась и ударила по стене. Кирк из последних сил бросился вперед. — А ну стой, тварь! Поворот. Узкая лестница. Секунды, размазывающиеся в черноту. ...В борьбе с замком, простеньким, но почему-то не поддающимся дрожащим пальцам, у него подкосились ноги. Тошнотворная тьма затуманила зрение, и он почувствовал, что сползает на пол; потом ему прилетело в затылок чем-то тяжелым. Его привел в себя поток ледяной воды. Он дернулся — и обнаружил, что руки намертво скручены за спиной, а лодыжки привязаны к ножкам жесткого неудобного стула. Скандинавский дизайн, мать его. Мысли в голове были то четкими, то расплывались, словно размякшие макароны. Такими же волнами накатывала боль — и тогда Кирку хотелось корчиться и выть, но он сидел молча, ожидая, когда на ресницах высохнет вода. — Замечательно! — голос, полный глумливого восхищения, он узнал — тот принадлежал крысе. Кирк медленно открыл глаза; ублюдок стоял в нескольких метрах от него, рядом переминались два мордоворота, которых О’Райли уже видел. Третий подсерала, менее грандиозных масштабов, но неуловимо более стремный, подпирал стену чуть в стороне. — Наш дорогой гость проснулся! Но я уже собрался пойти поужинать. Будьте так любезны развлечь его, пока я не вернусь, — крысеныш накинул щегольское пальто, подмигнул Кирку и вышел. Стремный втянулся в дверь следом за ним. Громилы переглянулись. Первый удар по лицу достался ему от того, кто получил от О'Райли сапогом в лодыжку. Во рту что-то хрустнуло, в голове взорвался алый шар ослепительной боли. Было бы жаль лишиться зубов, несколько секунд спустя отстраненно подумал Кирк, глядя на свои колени. На замызганные джинсы тяжелыми каплями шлепалась кровь из разбитых губ. Его вздернули за волосы. Напротив Кирк увидел темные яростные глаза шестерки; из ворота его рубашки выглядывали криво набитые синие купола. — Щас мы тебя живо разговорим, урод, — к куполам прилагался омерзительный акцент и вонючее дыхание. Кирк с отвращением отвернулся — это было зря, потому что ему снова прилетело по лицу. Второй шестерка возился неподалеку, чем-то там громыхал на стеклянном журнальном столе. Где я, тупо подумал Кирк. Чей это дом? Понять это было важно, но мысли снова предательски расплывались в нестерпимо гудящей голове. — Ну че там? — голос татуированного ввинчивался в уши звуком циркулярной пилы. — Греется. Кирк не хотел — но все-таки перевел взгляд. За спиной второго громилы можно было разглядеть какие-то слесарного вида железки — и, конечно же, его. Феерическая пошлость. Кирк с ненавистью прикрыл глаза. Самое стремное в происходящем было то, что он не был готов. Сама постановка вопроса о готовности на первый взгляд казалась идиотской, но на второй можно было уже задуматься, что если ты состоишь в преступной группировке, ты вроде как должен быть готов к неприятностям. Например, к боли. Кирк к боли готов не был. По крайней мере, к такой. Ему вообще редко делали больно — давешнее падение с крыши из-за сученыша-русского было весьма новым и неприятным опытом. Драки с шестерками-неумехами серьезным источником боли тоже нельзя было считать. В Швеции его ждали все новые открытия. Паяльник раскалился и нестерпимо вонял. Кирк опустил голову, стараясь взять себя в руки. Он вовсе не был ебаным супергероем. У него было холодно в животе. Самое дерьмо заключалось в том, что он действительно ничего не знал о деле, о котором его сейчас собирались ласково спрашивать. Если бы какая-то информация у него была, он, скорее всего, еще на первых минутах счастливо слил бы ее. От себя бы потом тошнило, но только сраным супергероям кажется непомерной эта цена. Нормальным людям она кажется вполне приемлемой. Но предложить ублюдкам было нечего. — Ну что, говорить будем? — шестерка снова взял его за волосы. Кирк смотрел ему в глаза и молчал. *** Когда Дюк вернулся с батареей картонных коробок, вонявших пепперони и переплавленным сыром, декорации уже поменялись. С Винни всегда чувствуешь себя как в кино: куча дорогущих спецэффектов, художник по костюмам надрывался, музыки, разве что, тревожной не хватает в моменты, когда сюжет берет за яйца. Вот как сейчас. — Чё ты так долго? Жрать охота, — сказал Миша и пнул ногой белобрысого. Звук, который издал белобрысый, был больше всего похож на икание. Орать он перестал уже довольно давно, но держался мужиком, не распускал сопли даже сейчас, когда в его белом крови уже не обнаруживалось. У Винни была целая теория про влияние дури на покладистость собеседника; теория обломалась на корню. Белобрысого трясло, он блевал, орал, пытался биться головой об пол, потом затих и присмирел, но отвечать на вопросы по-прежнему отказывался. Через полчаса-час на него накатывал приход, он начинал с кем-то разговаривать и кого-то звать; его снова и снова трясли по поводу груза, почти автоматически пробивали пару раз по почкам и закатывали новую порцию. Убивать его быстро Винни не хотел, так что разводил сам, аккуратно подбирая дозу, как какой-нибудь гребаный аптекарь в рекламе кока-колы. Идиоту было ясно, что белобрысый ничего не знал, и те, из агентства, прокинули их через хуй, как детей. А Винни был далеко не идиот. Именно поэтому он потерял всякий интерес к белобрысому и принялся названивать агентам с назойливостью, с какой разве что пятнадцатилетка звонит в секс по телефону. Последние полчаса ему что-то долго и обстоятельно грузили, и в этой паузе Дюк вызвался выйти и купить ребятам жратвы. Миша бы скорее обосрался, чем сказал хоть слово так, чтобы местные его поняли, а Джимбо, половив харей рыб, от шефа не отходил, как цыпленок от наседки. — Ты зазырь, — Миша снова пнул белобрысого ногой, нагнулся и подцепил его за волосы. Белобрысый открыл глаза; взгляд у него был мутный, как у тухлой рыбы. — Один глаз, бля, зеленый, а второй, бля, синий! Модница девочка, линзы напялила, удирая. — Это болезнь такая, — ответил Дюк, пытаясь вспомнить умное слово. У его любимой порноактрисы была та же фигня, прочитал на форуме. — Гетеро… гомия, что ли. — Что гомия, сам, бля, вижу, — Миша брезгливо оттолкнул голову белобрысого, и она тут же шмякнулась об пол со звуком, с каким зрелая дынька падает на кафельный пол. Винни вышел из своего закутка сияющий и довольный. — Всегда полагайся на свою интуицию, Дюк, — сказал он и присел на корточки рядом с белобрысым. — Я так и знал, что эта встреча была не случайной. Ты был прав, он действительно может не располагать нужной информацией, но он приведет нас к мистеру МакАлистеру. Наверняка приведет. Это, знаешь ли, оказался его особенный друг. Очень, очень особенный друг, античного толка. Зашкваренный, говоря на вашем языке, господа. А друг, как известно, познается в беде, правда, Дюк? И сейчас мы ненадолго, чуть-чуть побудем этой самой бедой. Начнем с чего-нибудь легкого, тонизирующего; если этого будет мало, придется прислать МакАлистеру какой-нибудь не очень нужный фрагмент его приятеля. Белобрысый начал беспокойно шевелиться. Пора было, по-хорошему, вывести парня в расход. Время все-таки не резиновое, и фея-крестная явно не собиралась перетаскать три тонны им на карман, пока они жрали пиццу над обдолбанным полутрупом. — Михаил, ты огорчаешь меня. Ты то, что ты ешь, понимаешь это? Разве ты хочешь быть таким ширпотребным дерьмом, как еда для итальянских нищих? Ну что мне с вами делать, джентльмены, ума не приложу, — обратился Винни уже ко всем, продолжая сидеть возле белобрысого и разглядывать его, как слона в зоопарке. — Вам нужно быть в форме. Что скажет наш гость, если в момент самого близкого с ним знакомства от вас будет вонять прогорклым жиром? Дюк, вкрути ещё пару лампочек, здесь должно быть светло. Вы двое, — он махнул рукой в сторону Джимбо и Миши. Джимбо побледнел и вытянулся. — Будете развлекать этого милого молодого человека, а Дюк будет снимать вас на камеру. Гарантирую полную конфиденциальность; Дюк, ты будешь стоять вот здесь, от тебя нужен крупный план и максимальная четкость. Это дивное создание должно хорошо опознаваться. Дюк вспомнил, что, чисто теоретически, мог бы устроиться в строительный колледж. Там было херовое общежитие, с работой в Шропшире тоже не фонтан, но всё-таки. — Чё мы должны будем делать? — переспросил Миша, который все ещё очень плохо знал шефа. Дюк жалел, что знал его, напротив, слишком хорошо. Блядство. Только этого не хватало. Белобрысый, хоть и лох полный, был ему симпатичен. Винни вздохнул и закатил глаза: — Ебать его во все дырки. Ещё вопросы? Вопросы были, их было много, но ни один не был задан. Это и правда было кино: Винни сидел в режиссерском кресле и давал указания вкрадчивым голосом, от которого у кого поумнее Миши давно бы опало, парни старались вовсю, а Дюк держал телефон и смотрел в экран. Так ему казалось, что он стоит немного дальше. Новую дозу белобрысому втерли пальцами в рот; он попытался откусить Джимбо руку и этим заработал ещё пару очков в личном чарте Дюка. Разозленный Джимбо вставил ему по гланды, удерживая при этом челюсти руками. Такую статую Дюк видел в Риме: очередной Геракл-Херакл разрывает пасть какой-то гадине. Продержавшись с минуту, белобрысый мощно проблевался и присмирел. После второго подхода Джимбо и быстрого присовывания Миши изо рта белобрысого тянулись белые тяжи то ли слюны, то ли кончалова, лицо было красным и потным, волосы взмокли, а разползшиеся по радужке зрачки делали его и вовсе Сашей Грей: не знай Дюк, сколько его пиздили, можно было бы подумать, что ему это даже нравится. Хотя на таком дозняке нравиться могло что угодно. Возможно, в белобрысой голове сейчас происходила прогулка по небесам с господом богом под ручку. Он продолжал снимать; на камеру белобрысого ещё раз вывернуло, после чего Миша прихватил его за затылок и принялся ритмично натягивать на себя, впихивая в самое горло. Блевать было явно больше нечем, поэтому О’Райли закрыл глаза и с видом «я не здесь» позволял по-всякому себя мотылять. Член Миши проходил между распухшими губами с порнушным хлюпающим звуком. — Иконописный лик, — заметил Винни тем спокойным тоном, который бывает у него только тогда, когда ему что-то чертовски нравится. — Какая картина была бы: Страсти Христовы, не меньше. Сними ближе, Дюк. Пусть будет видно, что наш святой расплакался. Руки Дюка не дрожали, и это было хорошо. 5. Старая добрая европейская демократия не уставала радовать Мёрдока. Кинул в клюв кусок покрупнее, и никаких проблем, воздушный коридор даже в самой напряженной сетке без задержек, вип-регистрация без неприятных вопросов, «Приятного полета, мистер Густавссон». Приятного в нем было мало: с куда большим удовольствием Мёрдок провел бы эту пятницу на горнолыжной вышке. Или в гольф бы сыграл, если бы лунку установили в заднице О’Райли. Наделал проблем своим побегом из курятника, кретин. С Винни еще можно было договориться, отыграть обратно, предложить сделку в убыток себе ради добрососедских отношений — можно, но маловероятно. Мёрдок обдумывал варианты мирного соглашения, пока полумертвый 3G пытался найти свое «я» на высоте полета «Боинга». Сообщения с видео-вложением они никогда не просматривал, да и мало было идиотов, общавшихся подобным образом. Впрочем, кто знает лондонскую молодежь, может, поколение видео-блоггеров и писать-то не умеет? Сейчас новости были важны, причем любые. Он открыл письмо; видео подгружалось долго. Адрес ему ничего не говорил. Ролик оказался довольно длинным. О’Райли мало смотрел на камеру, глаза у него были пустые, белесоватые, как у Лиама, когда паталогоанатом приподнял простыню и спросил, знает ли мистер МакАлистер этого человека. Он почти наверняка мог вызвать своих силовиков в Швецию: человек двадцать надёжных, не тупое мясо, проверенные ребята. Но документы мгновенно не делаются, а часть из них осела по ту сторону погранконтроля. За неделю или две может произойти слишком многое. Наемники? Да, несомненно. Но Альфи все еще сидел в Сент-Винсенте с тем, чем предстояло стать наличкой. Кто тогда? По пятам Рецкевича шло несколько борзых молодых ребят, которым уже давно стало тесно в пределах своего района и хотелось поиграть в царя горы. Ребят, равно способных и завалить Винни, и навалить в штаны при его виде. Кроме того, что подумают о МакАлистере, если узнают, что он связался с бойскаутами? На повестке дня оставался МАК, которому наемники и четкие лондонские пацанчики не помеха. Особого выбора у Мёрдока не оставалось. Они ещё и со звуком снимали. Самолёт сиганул вверх, потом вниз — чертова воздушная яма. Мёрдока подташнивало. Контакт-лист послушно прокрутился вверх, от Альфи до первого в списке контакта. — Август, друг, — сказал Мёрдок, — тут такое дело... *** Он не знал, сколько пролежал здесь, на холодном каменном полу, в темноте подвала. Образ бутылки с водой (литр, пластик, «Эвиан») то возникал у него перед глазами, то растворялся в тумане, но тело все равно было неподъемным, и он не смог бы дотянуться до воды, даже если бы захотел. Иногда он хотел. Все это накатывало волнами: эйфория прихода, чудовищная боль. Отвращение, жажда, страх. Голоса Марины и Финна, запах крови, удовольствие. Воспоминания, разноцветные пятна модернистской мазни, снова боль. Полутемный замусоренный двор за зданием школы. Злые, возбужденные лица. Руки, тянущиеся со всех сторон: трещит пиджак, валится, распахиваясь, в пыль сумка с книгами. «Урод! Больной, сифа! Пизди его!» Осенний вечер в освещенной гостиной. Оборочки, цветы, равнодушные лица фарфоровых котят. Табель в руках отца. «Ты должен был получить десять баллов. Девять и восемь, Бартоломью. Как ты собираешься поступать?» Полоса препятствий. Трехметровая стена, потом колючая проволока, потом жидкая грязь. Легкие горят и вот-вот порвутся, нестерпимо колет в боку, выкладка тянет вниз. «Вперед, вперед, вперед!» Склады в порту. Качается на ветру фонарь, и тень человека с поднятыми руками мечется по грязному бетону мола. Не нужно видеть его лица, чтобы всей шкурой почувствовать его страх — его и свой собственный, когда палец медленно и плавно, как на стрельбах, нажимает на спусковой крючок, и тело, нелепо дернувшись, падает в воду... «Ты сделал то, что я приказал? О'Райли? Ты что, обдолбанный опять?» Мёрдок МакАлистер был теперь здесь, стоял над ним, и его лицо терялось в темноте. «Извини», — молча сказал ему Кирк. Бутылка вот уже несколько минут стояла спокойно, не пытаясь сбежать, но ему все еще не удавалось заставить свои конечности отвечать паническим приказам мозга. Он был заперт в неподъемной колоде собственного онемевшего тела. И это тело почти не могло дышать. Блядь, блядь, блядь! Оглушительная паника вскоре снова сменилась апатией. Подвал (теперь он точно был уверен, что это подвал) постепенно перестал тошнотворно кружиться. Боль, нудевшая где-то на периферии сознания, не подступала ближе. Кирк закрыл глаза. Тело медленно наполняла ватная легкость — такое бывало, когда Мердок брал его за горло и сжимал пальцы чуть сильнее, чем понравилось бы любому нормальному человеку. Он не был нормальным. Под дверью кто-то завозился; раздался скрип, шорох, потом шаги. Шел кто-то один. Кирк улыбнулся, и в надорванных уголках его рта выступила кровь. *** — Просто хочу понять, что мне делать дальше. Не кипятись, — примирительно сказал Дюк. С тем же успехом можно было попросить асфальтовый каток затормозить. После того, как белобрысый чуть не отгрыз Мише кадык, тот напрочь отказался спускаться в подвал, а Джимбо ссал за компанию. Винни же продолжал настаивать на том, чтобы О’Райли дошел до сделки живым, в товарном виде. Дюка изрядно запарило носить белобрысому воду и жратву, а также нюхать его ссанье. Время стоило денег. Винни гонял по бокалу оливку, тыкая в нее зубочисткой с редким остервенением. Интересно, в который раз подумал Дюк, когда он поднимался, он тоже пил мартини в пять часов вечера и в расстроенных чувствах гонял эту драную оперу (как ее там? занудь? тоска?) по кругу? Если нет, то откуда это взялось, а если да, то как его не сожрали с потрохами? — Премного был бы тебе обязан, — начал Винни и сорвался, — раз в жизни собери мозги в горсть и подумай сам. Вежливость была его козырем. Дюк закрыл рот и приготовился ждать. — Все очень просто, друг мой. Задача из школьного курса математики. Я навел справки, Дюк. Людей у Ирландца практически не осталось, его маленькую шайку подняли и гонят, как стадо свиней, а они визжат и бегут. Понятия не имею, откуда МакАлистер набрался наглости ссориться со мной, но он еще несколько раз пожалеет о своем решении. Нашим очаровательным спектаклем он уже насладился. Мы ему передали привет и в виде изящной аллегории продемонстрировали, что сделаем с ним самим, если он не подсуетится. Будь уверен, для таких, как он, это вопрос реноме. Он прилетит за своим человеком, мы объявим ему условия. Будет торговаться — пришлем пару пальцев в конверте; ну не учить же тебя, в самом деле, азам. — Не слышал, чтобы он был настолько сентиментален, — возразил Дюк. — Попробуй встать на его место. Кого один раз нагнули и познали в библейском смысле, тому уже не отмыться. Кроме того, я же говорил тебе: наша подвальная фея не гнушается наладить вертикаль власти. Мои источники в МАК говорят, что МакАлистер его трахает. Его источники, гляди-ка. — Хотя, возможно, дело не в этом, и О'Райли знает что-то, что не стоило бы знать нам или полиции. Можешь на досуге попробовать выяснить, что это такое. — Он неразговорчив, сам видел. — Так поищи подход, — Винни салютовал ему бокалом. — За грядущее супружеское счастье нашего милого гостя. Не то чтобы оно будет продолжительным. Дюк перестал улавливать нить разговора; возможно, дело было в том, что мартини был четвертым. Это было охуеть как не похоже на босса, но предоплата, полученная аж по четырем каналам за груз, который зажопил МакАлистер, уже пошла в фонд новостройки, а разозленный клиент из Бирмингема битый час оттягивал Винни яйца. Так бизнес и велся: один урод прокинет, а мозги оттрахают всей вертикали. — Не понял. — Нет? Я боюсь за молодого человека, — Винни вздохнул и откусил половину оливки. Зубы у него были мелкие, крысиные. — Не дай бог от радости переволнуется кто-нибудь, начнется стрельба, голову еще отстрелят. Неудачная у него внешность, яркая. Дюк кивнул. Блядство. Ну, сам виноват, белобрысый. 6. Все складывалось слишком хорошо. Так обычно бывает в коротеньком флэшбеке в фильмах-катастрофах, которые так любила Энни: полный штиль, герои под ручку гуляют на солнышке, а где-то над ними (или под ними, если фильм про цунами) под мрачную музыку уже зреет неиллюзорный, зловещий пиздец, готовый накрыть их по гланды и даже внушительнее. А еще во всех таких фильмах обычно светился псих-одиночка, ссавший всем в уши про то, что конец близко. Дюка как-то хреново утешала своя новая роль: обычно этот псих помирал одним из первых. — У тебя ментальность аналитика из отдела рисков, друг мой, — отмахивался от него Винни, — даже удивительно, откуда в тебе укоренилась такая привычка к проигрышу. Что, в конце концов, может случиться, когда мы работаем над этим маленьким инцидентом вместе с господами, способными весь континент перебрать по кирпичику? Дюк молчал. Он мог бы сказать, что, с точки зрения агентов, это не они работают с Винни, а Рецкевич шестерит на них. Но Винни с какого-то хрена был уверен, что в агентстве сидят покровители вдов, сирот и долбоебов, не способных выбить свой товар из должника. А еще он был уверен, что МакАлистер, отозвавшийся на вежливое приглашение в том письме с видосом, будет мил и послушен, как пасхальный ангелок. «Ему есть что терять, — говорил Винни с уверенностью, похожей на одержимость, — а вот рисковать уже нечем и некем. Он кинул серьезного парня — этого молоденького психа, оружейного магната, то есть попал на большие бабки. Вот увидишь, он и не такое сожрет». Верилось с трудом. Особенно учитывая, что агенты крепко рассчитывали на то, что МакАлистера возьмут живым. Остальные им нахрен не были нужны. *** — Погодка-то какая, — Джимбо, набравший очков в собственных глазах после лихой киносъемки, воспрял духом. — Хорошая, — в тон ему ответил Миша и пнул попытавшегося встать О'Райли. На голове у главного гвоздя сегодняшнего аукциона был серый пакет, на которым золотыми буквами было написано «Гуччи». В такие телкам упаковывают коробки с охуенно дорогими сумочками. То ли необычайно тонкая ирония Винни, то ли первое, что идиоты нашарили, упаковывая подарок. — А вчера-то нахмурилось, думал, будет дождь. — Вчера да, вчера погано было. — Хорошо, что распогодилось. По лицу Миши было понятно, что граница его словарных запасов была пересечена. — Че? Ты, сука, пошевелись мне еще! — это он адресовал уже пакету Гуччи и снова наметился пнуть. Пришлось вмешаться. — С тебя Винни за каждый лишний дефект взыщет. Око за око, слышал такое? В смысле, глаз выдавит, если что не так. И я тебе не завидую, парень, если глаз окажется меньше, чем твоих обдристок. — Эта сука кусалась, — обиженно ответил Миша. — Я б на тебя посмотрел на его месте, бойскаут. Нам его еще на товар менять. Может, синий он МакАлистеру не понравится. Пакет издал презрительный смешок. Все еще не верил, что по его душу вообще будет торг. Потерпи, мужик, хотел сказать ему Дюк, все кончится быстро, но промолчал. *** — Ключ от склада. А это — в качестве возмещения транспортных расходов. Как договаривались. МакАлистер привел с собой пятерых; это было оговорено заранее, но на его месте Дюк взял бы на стрелку кого покрепче, особенно если с тобой собираются тереть двадцать четыре чертовски раздраженных мужика, не считая Винни и его федералов, медленно, но верно окружающих ангар. Они должны были оповестить о начале операции, но так и не просигналили. Винни считал, что забыли. Точнее, так он сказал Дюку; старик скорее треснул бы, чем признал, что опасается кидалова. В любом случае, двадцать четыре было больше пяти — тут даже стерва математичка из младшей школы признала бы способность Дюка к сравнениям. — Вы восхитительно пунктуальны, мистер МакАлистер. Как жаль, что эта ваша добродетель не осветила собой все наше знакомство от начала до конца. — Жаль, — согласился МакАлистер. Тон его, спокойный и ровный, был равно далек и от покаянного, и от хамского. Он смотрел на Винни во все глаза, только в начале даванул косяка на О'Райли, которого выставили впереди, как знамя победы: пакет все еще на голове, вид дохрена помятый, ребра в синяках и кровавой корке, рука ободрана. На секунду показалось, что сейчас-то Ирландец слабину и даст: желваки на скулах заиграли, зубы стиснул. Только нифига это была не слабина. МакАлистер мощно чихнул, вынул бумажный платок, высморкался, и снова та же невозмутимая рожа. Дюк начал подозревать, что О'Райли знал своего босса получше Винни. Этот, пожалуй, за своим человеком бы не побежал. Холодная жопа. — Может быть, мы поговорим об этом немного? Вы ведь католик, мистер МакАлистер? Как это у вас говорят: сегодняшняя тема моей проповеди будет об уважении к старшим. Как жаль, что эта вечная библейская ценность в наши времена кажется чем-то устаревшим; так ведь, мистер МакАлистер? — Уважение — это очень важно, мистер Рецкевич, — МакАлистер наклонил голову, как лев в цирке: вроде бы прирученная, но все еще охрененно опасная зверюга, которая на «Алле-оп!» может и прыгнуть в кольцо, и голову укротителю откусить. — Как приятно, что вы со мной согласны, друг мой, — Винни улыбался так сладко, как будто пылесос ирландцу собирался продать. — А что в Библии говорилось про тех, кто не проявляет должного уважения? Кажется, их ждали какие-то неприятные приключения в загробном мире? Вы не находите, что это довольно недидактично — переносить наказание на сорок лет вперед? Какой же от него толк, если человек уже не успеет раскаяться? Ведь раскаяние — это тоже христианская добродетель, если я не ошибаюсь? — Полностью с вами согласен, мистер Рецкевич, — ответил МакАлистер. О'Райли издал какой-то презрительный звук; не будь у него руки связаны, парень бы и сейчас делов наделал, обколотый. — Еще какая добродетель. Только у нас, католиков, бытует такое мнение, что уважающий без взаимности хуже онаниста. Винни посмотрел на экран телефона. Он убеждал Дюка, что федералы начнут операцию по его сигналу. Кажется, федералы имели другое мнение по этому поводу. — Какой ёмкий образ! Но я думаю, что понял вас. Джеймс, нашему гостю неудобно разговаривать вслепую. Это невежливо, в самом деле. Что о нас подумает мистер МакАлистер? Джимбо стянул пакет с головы О'Райли и разрезал полотенце, которым был перетянут рот белобрысого. Тот закашлялся; потом бросил на МакАлистера такой злобный взгляд, что Дюк даже удивился. — Ваш приятель, — Винни презентовал О'Райли жестом аукциониста, — правильно? Он немного потерялся в незнакомом городе, но мы его нашли и возвращаем вам. Конечно, на склад мы отправимся все вместе; а с вашим другом поедут мои ребята — он у вас такой неосторожный, то и дело с ног падает, ушибается. Они последят немного. Если хотите, можете пока поговорить с ним, поздороваться. Думаю, вам есть что обсудить. МакАлистер остался стоять на месте. Джимбо с недоумением оглянулся. — Помогите мистеру О'Райли подойти к другу, Джеймс. Как это трогательно, бог мой! Что-то из классики, Ахилл и Патрокл. — Убери руки, говнюк. Голос у белобрысого был сорван, и это изрядно портило эффект от ледяного тона. Принцесса какая, подумал Дюк, наблюдая, как Джимбо волочет О'Райли под ручку, как даму по бальному залу. Только вот дамы не пытаются вырваться с таким остервенением. МакАлистер молча вышел вперед. Дюк покрыл себя последними словами: наблюдая за терками боссов, он упустил из виду, что шестерки МакАлистера отошли к стене, оставив за спиной своего начальника одного только невысокого и жилистого парня, который вряд ли смог бы закрыть его тылы, даже если был из себя Джеки Чаном. Эта рокировка была тупая и оттого крайне подозрительная. — Руки убери, я сказал! Дюк вздохнул и взвел курок. Парня было жалко. Винни все еще не подавал знака, пялился в экран своего смартфона, и вид у него был несколько напряженный. Чтобы не сказать обосравшийся. МакАлистер заговорил с О'Райли, как будто никого, кроме них, в этом ангаре не было. Дюк хорошо запомнил эту минуту: Винни с яростным видом тыкал пальцем в экране, ребята за спиной шумно дышали, кто-то начал икать. — Спокойно. Слушай меня. Все под контролем. Просто делай то, что я скажу, ясно? Иди сюда. Иди ко мне. Что-то было в этом голосе такое, что действительно могло заставить заткнуться и выполнять. О'Райли шагнул вперед, Джимбо, устав выворачивать шею, выпустил руку О'Райли (МакАлистер должен был увидеть, что все это время в ребра его приятеля утыкался ствол) и успел сделать пару шагов назад. МакАлистер развел руки, как будто изготовился обнять своего дружка. Дюк собрался было уже сплюнуть, но, облапив приятеля, МакАлистер вдруг развернулся всем корпусом, как в чертовой джиге, в фигуре, где нужно кружить партнершу. О'Райли оказался за его спиной, и прежде, чем Дюк понял, что значит команда «Ложись!», прежде, чем он успел разглядеть, что именно набросил на скорчившегося на полу О'Райли жилистый парень, стоявший за МакАлистером, в ангаре разверзся ад. Стреляли со всех сторон, даже с крыши. Дюк рванул к Винни, которого уже прикрыл Миша, успел по пути отстрелить башку какому-то всунувшемуся в окно энтузиасту — местный федерал? Наёмник? Было уже не важно. Миша согнулся, обхватив лапищей живот, Дюк крикнул «Справа!», хотя с тем же успехом он мог назвать любое другое направление. Он еще успел увидеть, как Винни что-то орёт в трубку, загораживаясь одним из приехавших на стрелку ребят, как живым щитом. Потом что-то обожгло ему шею, правая рука повисла, как чужая, стало больно и тихо. И охуенно темно. 7. Больница была высший класс, палата напоминала номер в хорошей американской гостинице — толстопузый континентальный шик, даже хромированные элементы капельницы прикрыты накладками из пробки под мореный дуб. Монитор жизненных показателей попискивал тихо, но надоедливо, как комар посреди ночи. Впрочем, Мёрдок был уверен, что в случае опасности он заверещит на весь этаж. Сбегутся медсестрички в целомудренных халатах по колено, врачи — сплошь белые, выпускники лучших континентальных университетов, начнется этот вечный их мюзикл: сестра, атропин! сестра, адреналин! сестра, говна на палке! подскоком бежит деваха с взволнованным лицом, укол, ещё укол, и слепые прозреют, или как там обещали в церковной школе. Матери, правда, это не помогло. Был и адреналин, и дексаметазон, и капельницы с глюкозой, и морфин, который приходилось не просто покупать из отложенных «на дом получше» денег — выпрашивать у главного врача, мало что на коленях не ползая. Были уколы, от которых она облысела и перестала вставать. Были процедуры, от которых кожа начинала сходить пластами. «Нет никакого основания волноваться, мистер МакАлистер», — блеял ведущий О'Райли белый халатик. — «Повреждений грудной клетки нет, сократительная активность более чем удовлетворительная для его состояния, поэтому длительная седация показана для восстановления черепно-мозгового кровообращения и не будет вредна». Как будто кто-то волновался. В кому его так и не ввели: просветили черепушку, к удивлению Мёрдока, нашли там мозги, а в мозгах — пару подозрительных синяков, но ничего более криминального. Зато селезёнку сшивали, что твоего мишку-тедди по выкройке из журнала «Маленькая рукоблудница», а почки отскребали от задницы. После операции О'Райли посадили на лошадиную дозу снотворного, и последние пять дней он провел в глубоком отрубе: ни дать ни взять Белоснежка, вместо семи гномов — один гомоватый докторишка. Ещё немного, уверял доктор, и даже молодой здоровый организм... Учитывая, что в крови О'Райли нашли целую аптеку, здоров он был, как конь. Рецкевич, сука такая, не пожалел ни стимуляторов, ни чего покрепче. Ситуация, конечно, была под контролем. За лечение было уплачено больше, чем стоят все внутренние органы главного врача, на любой подозрительный чих был бы принят комплекс мер вплоть до пересадки донорской головы. Но руки у О'Райли были холодными, как у трупа. Пару раз Мёрдок брал их в ладони, как брал пальчики своих телок на горнолыжных курортах, но теплее они не становились. Все это было ужасно тупо. Самым тяжелым в прошедшей, не в пример дублинской, операции было убедить Хольта, что Кирк нужен им живым. «Если он может расколоться, зачем он тебе нужен?» — «Не задавай таких вопросов, и мне не придется на них отвечать». Хольт, конечно, все понимал, и тем гаже становилась его улыбочка. «Ты становишься сентиментален, друг мой», — сказал он, отключаясь, — «во вред делу». Жопу мою поцелуй, думал Мёрдок, только что подписавшийся на удел шестёрки при Хольте. Разузнав, что МАК не надумал пачкать свои руки разборками в Швеции и даже на местных федералов не надавил, кинув им для затравки возможность закрыть мировой розыск и получить спасибо мелкими купюрами, друг Август воодушевился и в каких-нибудь полчаса уладил все со шведской стороной. Его спасибо, очевидно, было солиднее и помещалось в большом конверте. Мёрдок ценил умение Хольта решать дела торгашеским нахрапом: то, что Хольт считал хитрыми интригами, выглядело как дешевый фильм про Джеймса Бонда и шилось на белую нитку. Рецкевич ступил почти карикатурно: федералы, исправно державшие контакт, пили кофе с пончиками в своем главном офисе, а ангар окружили наемники, сработавшие четко. По сценарию О'Райли должен был сам выйти из зоны прострела, и в этом пришлось похерить идеальный план, перехватив его с рук на руки. Широкий жест стоил Мёрдоку огнестрела — из тех, которые девочки любят разглядывать, но по этому поводу претензий к ребятам не было. Численный перевес был трехкратный, но двадцать парней Рецкевича — это не двадцать стриптизерш и не двадцать грудничков. Шуму они подняли прилично. Четырем парням пришлось оплатить прописанные в договоре компенсации, доставшиеся родне. Удивительно, что кое-кого пришлось добивать. О'Райли повернул голову набок, веки пару раз дернулись, не открываясь. Тогда, в ангаре, стоило перестрелке стихнуть, он ухитрился сбросить с себя кевларовый жилет и поднялся — сначала на колени, потом, цепляясь за его руку — на ноги. Еле стоял, но смотрел прямо перед собой, на Винни, который все еще хрипел и царапал пол, придавленный телом кого-то из своих шестерок. — Пушку, — голос у Кирка был совсем тихим, так что Мердок даже не сразу разобрал, чего хочет этот ебанутый. — Дай мне пушку. Его руки, когда он взвел курок, не тряслись; это было странно, потому что те несколько шагов, что он шел к Рецкевичу, его штормило, как в жопу пьяного моряка. Но ствол, который он направил в лоб Винни, был незыблем, и, похоже, в этот самый момент Винни наконец осознал, что пизда пришла и уходить не будет — что-то такое появилось в его глазах... О'Райли выстрелил. Потом его колени подогнулись. Потом он лег — осторожно, словно все еще стараясь не запачкаться. И не приходил в себя ни тогда, когда его утыкали капельницами, как морского ежа, ни во время перелета под искусственной вентиляцией, ни в швейцарской клинике. — А, мистер МакАлистер! — докторишка каждый раз удивлялся ему, как амнистии от налоговой. — Как хорошо, что вы здесь. Мы уже полдня как вышли с минимума седации, полагаю, если вы подождете ещё час-два, мистер О'Райли проснется. Я хочу вас сразу предупредить о возможных побочных эффектах после пробуждения, они могут быть ярко выражены, но почти все обратимы. Могут быть провалы в памяти о недавних событиях, координация часто нарушена, заторможенность некоторая, но все это... О Господи боже! Не двигайтесь, лежите! Вы слышите меня? Вы меня понимаете? Пошевелите рукой, если вы меня слышите! — Пить, — хрипло потребовал О'Райли. Мёрдок открыл окно — в палате было душно, как в гробу — и мельком глянул на Вайссфлу, укрытую снежной шапкой. Сукин сын О’Райли был верен себе. *** На седьмой день его разбудила шлёпнувшаяся на одеяло сумка. — Одевайся, — Мёрдок уселся в скрипнувшее под его весом кресло — почти привычно. Он приходил вот так ежедневно — возможно, даже в те дни, когда Кирк еще был в бессознанке. Он не узнавал. Они не разговаривали. Поначалу Кирка не слушались губы, выговорить фразу длиннее трех слов было трудно — слова ускользали, утрачивали смысл еще в процессе говорения; иногда ему казалось, что ему снова семь, у него ангина, мутный высокотемпературный бред... Мердок копался в телефоне, периодически поднимая взгляд. Через час, дежурно спросив, не надо ли чего, поднимался и уходил. Кирк его не останавливал, хотя уже к третьему дню мозг, наконец, начал более-менее сносно работать, и он мог бы позволить себе что-нибудь сказать. Например, «Спасибо, Мердок». Или — «Мердок, ты говнюк». Или: «Что это вообще было, блядь?» Сумка нарушила текущее положение дел. Кирк заглянул внутрь — там была его одежда, из той, что уехала багажом в Швейцарию еще тогда. Все свалено как попало: джинсы, несколько футболок, свитер с красным значком, какая-то еще херня. Он молча принялся одеваться, и выяснил, что это отнимает неожиданно много сил. МакАлистер, тем временем, вышел. Из-за двери донеслись голоса — взволнованный педика-врача и спокойный — Мёрдока. — ...Возьмите хотя бы кресло-коляску! Сотрясение мозга... нельзя вставать... Кирк показал двери смачный фак. Конечно, никакое кресло они не взяли. Когда Кирк вышел за порог, и на него всей тяжестью обрушился яркий солнечный свет, он даже на мгновение пожалел об этом — но рука МакАлистера держала крепко. Он мог бы висеть на ней (он и повис) — она даже не шевельнулась бы. Кирк был ей за это благодарен. Рядом прошуршали шины, скрипнули тормоза, распахнулась дверца. Их приняло кондиционированное нутро огромной представительской машины. Перед глазами все еще было темно. — Куда едем, шеф? — Домой, — сказал Мердок. В дороге он задремал. Они спускались по серпантину, мягкое движение убаюкивало, рука Мёрдока на плече казалась горячей. Ему снился обрывок разговора, то ли привидевшийся в дрёме, то ли действительно услышанный у постели — кажется, Капуста, говорил, вроде бы, Альфи: «И вот, бля, идет команда прекратить шмалять, ну я опускаю автомат и смотрю на двери этого ангара, а оттуда, бля, шеф с этим на ручках: чисто тряпка, руки висят, башку откинул, весь в каком-то дерьме. А у шефа плечо прострелено, кровища льет. Ну, я к нему, — а он на меня так посмотрел, что, в общем...» Серпантин плыл перед глазами, раскручивался в голове. В жарком мареве над дорогой дрожали миражи. — Сделай прохладнее, — приказал Мердок. Кирк пошевелился, устраиваясь поудобнее. Все было неважно. Они ехали домой. *** — ...Прости. Тебе больно? В правом боку, который Мердок в своем обычном пылу неделикатно сжал, действительно горела боль, хотя спустя три недели на память об операции остался лишь небольшой рубец. Но Кирку было на это наплевать. Как наплевать было и на лампу у кровати МакАлистера, и на заглядывающую в окна луну, и на воспоминания, и на головокружение от виски. — ...Эй, О'Райли, ты как? — Блядь, МакАлистер, заткнись. Просто заткнись. Заткнись. Затк... От резкого движения Мердока лампа, наконец, упала, и свет погас. Им не нужен был свет.