Любовь к науке

      – Привет, Сесил.       Сесил Палмер обожал, когда его так приветствуют. Вернее, когда его так приветствует один-единственный конкретный человек.       – Здравствуй, Карлос.       У Карлоса выработалась привычка забирать Сесила после работы, пускай для этого ему приходилось делать большой крюк и даже проезжать мимо Парка для собак. Это было ничто по сравнению с тем, как на него смотрели и как здоровались – с таким счастьем, которое сложно было увидеть у кого-нибудь еще.       – Как сегодня работалось?       – О. О! Очень хорошо. На меня снова напали, ну, ты, наверное, знаешь...       На Карлоса смотрели с затаенной надеждой – и тот улыбнулся.       – Да, это я слышал. Ты знаешь, я всегда слушаю, когда ты в эфире.       Сесил краснеет и кашляет в кулак. Он хорошо умеет притворяться, этого у него не отнять, но только голосом. Покрасневших щек, опущенных глаз и дрожащих пальцев голосом не скрыть, о чем Сесил, скорее всего, жалеет. Карлосу становится его немного жалко, и он быстро целует парня – своего парня! – в висок.       Они залезают в машину, и пока Карлос заводит ее и трогается с места, Сесил приходит в себя – насколько он может, разумеется.       – А ты как? – спрашивает он наконец.       – О, тоже весьма плодотворно! Я исследовал одно явление, ну, ты помнишь, те светящиеся крошки, которые нельзя пылесосить, потому что они превращаются в порталы в другой мир… Знаешь, с научной точки зрения крайне интересная вещь! Я могу рассказать, если тебе интересно…       – Разумеется! – поспешно восклицает Сесил. – Ты же знаешь, я… я… я очень люблю науку! Карлос тихо смеется, не выдерживая. Он прекрасно знает, что Сесил вовсе не любит науку – для начала, он ее не понимает. Сложно понимать ее, выросши в Найт Вейле… Но это очень забавно – смотреть, как Сесил внимательно слушает, чтобы на следующий день все как можно более подробно рассказать. И Карлос не против – он любит говорить о своих исследованиях… и любит говорить с Сесилом.       Тот слушает, и правда, внимательно, но не менее внимательно смотрит на ученого. Тот сосредоточен, но улыбчив, у него прекрасный, негромкий, но с частыми всплесками эмоций голос, прекрасные глаза, безотрывно сейчас глядящие на дорогу, превосходно неидеальные растрепанные волосы – и весь он неидеален… совсем не идеален, и этим он прекрасен.       Карлос чувствует этот взгляд. Он смущает и радует его одновременно – Сесил не может скрыть своих чувств и мыслей. Сесил честен – и с самим собой, и с другими.       – Ну, приехали, – ученый прерывает речь и гасит фары. Несколько секунд они сидят в темной машине, глядя перед собой – в доме Сесила не горят огни, да и нигде по улице их нет. Впрочем, почему в «доме Сесила»? В их доме.       На улице холодно. Луна сегодня решила не выбираться на небо, светят лишь звезды; во всей пустыне, кажется, нет и ветерка – но он и не нужен.       Они молчат, заходя в дом. Молчат, когда разуваются и проходят в гостиную. Им хорошо не только говорить, но и молчать вместе. Карлос знает, что это Сесил особенно ценит, но все же не выдерживает и еще до того, как хозяин квартиры успевает нажать на выключатель, прижимается к нему со спины, тихо выдыхая на ухо:       – Я люблю тебя, Сесил.       Тот даже не дышит, кажется. Его рука повисла в воздухе, так и не нащупав выключатель. Он не ожидал этих слов, и теперь на его губах расплывается самая счастливая улыбка на свете, и он делает судорожный вздох.       – Ятожетебялюблю! – выпаливает он, поспешно разворачиваясь, но Карлос с улыбкой включает свет.       Карлос никогда не думал, что с кем-то ему будет так хорошо и свободно, как с Сесилом; да, он странный. Даже очень странный! Но, в конце концов, кто в этом городе не странный? Разве что он сам, Карлос, единственный… Да и Сесил не страннее некоторых. Пусть цвет глаз его иногда меняется, пусть татуировки на руках неожиданно выстраиваются в другой узор, пусть вроде как нарисованный третий глаз под светлой челкой иногда, как кажется Карлосу, смотрит на него, пусть… пусть с первой их встречи Сесил боготворит его – но разве может это помешать хоть чему-нибудь?.. Вряд ли.       Они ужинают вместе – на диване, поджав ноги, роняя в коробку из-под пиццы (без пшеницы, разумеется!) крошки, которые, быть может, тоже когда-нибудь превратятся в порталы, смотрят какое-то глупое шоу, и Карлос неожиданно спрашивает:       – Сесил… ты умеешь петь?       Тот чуть шире раскрывает глаза от удивления.       – Я… я полагаю. Наверное, да, – неуверенно отвечает он.       – Споешь мне как-нибудь?       – Прямо сейчас? – на всякий случай уточняет мужчина.       – О. Нет. Нет, когда у тебя будет настроение, – улыбается ученый. – Мне просто нравится слушать твой голос. Лучший голос, что я только слышал.       Сесилу часто такое говорят. Он обычно даже не реагирует – только приятно улыбается и благодарит. Но сейчас ему хочется вскочить и запеть, или начать говорить, и говорить, и говорить, чтобы Карлос снова сказал комплимент – не потому, что хочется самих комплиментов. Нет. Хочется слышать их от Карлоса.       Тот видит это и осторожно встает, откладывая почти пустую коробку из-под пиццы на стол рядом с телевизором, а затем возвращается и садится на пол рядом с Сесилом, кладет голову ему на колени. Тот молчит – а затем зарывается пальцами в темные непослушные волосы.       – Пойдем спать? – предполагает он, подразумевая все что угодно, кроме непосредственно сна. Карлос улыбается и поднимает глаза.       – Пойдем.       До спальни они доходят уже полуобнаженными и мокрыми – потому что брызгаться водой в ванной это, безусловно, весело; оба смеются и оба ловят голоса друг друга.       Падая на постель, Карлос вспоминает, как впервые оказался на ней – вспоминает, как Сесил жарко краснел, как краснел он сам, как некоторое время они просто не шевелились, словно не знали, с чего начать. Но сейчас они знают.       Карлос притягивает Сесила к себе – тот все равно красный, на его светлой коже это заметно. Он закрывает глаза, когда Карлос ласково проходится по его скулам, очерчивая их пальцем. Он давно уже не боится – ни один из них не боится. Все правильно. Так и должно быть. Так должно было быть. Если бы Карлос верил в судьбу, он сказал бы, что именно она свела их. Сесил знает, что так оно и есть.       Где-то в зеркале мелькает тень.       – Ох, Пожилая Женщина Без Лица, не сейчас! – с досадой восклицает Сесил, но его отвлекают поцелуем.       – Думаю… кхм, я полагаю, она ничего нового не увидит, – эта мысль смущает обоих, но не заставляет прекратить. Наоборот, Сесил наклоняется за новым поцелуем, устраиваясь поудобнее на бедрах ученого, и чувствует, что тому это нравится.       Никакой спешки, никакой грубости, ничего ненужного – лишь горячие поцелуи, мягкие, изучающие, запоминающие, ласкающие прикосновения и тихий голос Сесила, старающегося дышать глубоко; у него не получается – его вздохи прерываются, иногда он тихо стонет от удовольствия – его голос в такие моменты сводит Карлоса с ума.       Ученый тоже садится, удерживает Сесила, и тот обнимает его ногами за пояс, берет лицо в ладони и коротко глядит прямо в глаза – кажется, всеми своими тремя, – а затем целует.       И все вновь несовершенно – им приходится отрываться друг от друга, снимать одежду, они даже перекидываются какими-то забавными фразочками, но это все неважно. Ни тому, ни другому не нужен идеал – нужен именно тот, кто рядом.       Когда они вновь оказываются друг у друга в объятиях, на них больше никто не смотрит: Пожилая Женщина Без Лица, Тайно Живущая В Твоем Доме, поспешно уходит на кухню, делать теплый кофе с молоком, который Карлос обязательно принесет для Сесила позже; даже служащие Тайной Полиции Шерифа покашливают и предпочитают вынимать наушник и отводить на несколько мгновений глаза от экрана, но затем снова возвращаться к работе.       Сесил стонет – так стонет, что стонать не может уже Карлос: сложно стонать, когда в горле замирают и звуки, и само дыхание, а все мысли вылетают из головы. Он судорожно дышит, лишь когда Сесил выгибается, переводит дыхание, пытаясь получить над собой контроль – ни в коем случае нельзя срывать голос, нет, только не ему…       Карлос тоже знает об этом, но в такие моменты он не против. Он прижимает мужчину к себе крепче, двигается вместе с ним, целует в шею, оставляя следы, и ему кажется, что все это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Не может такого быть. Сесил не может принадлежать ему – но принадлежит.       Он неожиданно даже для себя опрокидывает того на кровать, нависая сверху, отбрасывает прилипшую к лицу челку, чтобы видеть помутневшие от удовольствия фиолетовые глаза, и двигается теперь лишь сам, чувствуя, как чужие пальцы отчаянно пытаются расцарапать ему спину.       – Я люблю тебя, Сесил, – охрипшим враз голосом, так непохожим на его настоящий, шепчет он, и тот почти выкрикивает в ответ:       – Да!.. – его ногти все же оставляют царапины, и весь он выгибается, крепко стискивая зубы и жмурясь, и почти одним видом заставляет Карлоса кончить сразу за ним.       Они лежат, не шевелясь, минуты. Возможно минуты. Кто знает? Время никогда не имело власти в Найт Вейле – и Карлос любил его за такие длинные ночи.       Первым нарушает тишину Сесил. Он говорит слабо, почти шепотом, немного царапая слух непривычной, но все же приятной хрипотцой:       – Карлос… потом… эм… продолжишь про то, что ты рассказывал в машине? Ты же знаешь, как я люблю науку… – он поднимает глаза на смеющегося ученого, и тот чуть покачивает головой, соглашаясь.       – Я знаю, Сесил. Я знаю.