ПОЕДИНОК
Автор: Harald Einar Bjornson
«…и длилась битва ночь за ночью, день за днем в течение месяцев, и тысячи дикарей и варваров были зарублены и сброшены с воплями в море. Но свирепый враг не обращал на это никакого внимания. Беспощадные и мрачные северяне не сдавались, ибо искали они славы или смерти в глазах своих кровавых богов. И в отчаянии лорд Маркус Бордело бросил свой вызов жестокому правителю Севера, великану Свенгарду из Скаслингса: Победи или убирайся! И гордый Свенгард не отказался.....» Местом поединка была избрана вершина Л'Ангуиллского маяка, что возвышалась над бушующим морем на несколько сот футов. Дабы подняться на эту вершину преодолеть нужно было едва ли не целую тысячу ступеней — что уже само по себе являлось испытанием. Лорд Маркус Бордело был уже не молод. Четыре десятка зим миновало с того дня, как не стало леди Розалинды — герцогини Бордело — подарившей Маркусу жизнь и это имя за мгновение до собственной смерти. И вот теперь, стоя у массивной железной двери, ведущей внутрь Л'Ангуиллского маяка, Маркус Бордело, один из двенадцати Соратников Славного Жиля ле Бретонна, Жиля Освободителя, вдруг отчетливо осознал для чего появился на свет — так ему, по крайней мере, показалось. А может, то и в самом деле было ниспосланное Владычицей откровение. Во всяком случае, Маркусу хотелось бы, чтобы так оно и было. Мысль о том, что Владычица в эту минуту наблюдает за ним придавала ему сил. — Монсеньер? Маркус обернулся. Перед ним стоял оруженосец — совсем еще мальчишка — с ножнами в руках. — Ваш меч, Монсеньер. Лорд Бордело потянулся к ножнам и, покрепче ухватившись за рукоять меча, одним плавным движением освободил клинок. Выскользнув из ножен, меч зазвенел — Маркусу показалось, что звон этот преисполнен печали. «Печален, как меч, позабывший вкус крови» — эта фраза принадлежала отцу Маркуса. Меч также принадлежал ему. Маркус до того лишь однажды держал в руках отцовский меч — когда уносил смертельно раненного, истекающего кровью герцога с поля боя, в котором отец и сын плечом к плечу защищали подвластные им земли от набега зеленокожих тварей. С тех пор меч покойного лорда Бордело прибывал в печали, хоть Маркус и повелел своим оруженосцам тщательно следить за ним и всегда носить при себе. Но вот пробил час, и брошен был вызов — и фамильный меч Бордело вновь должен был вкусить крови. Погода портилась прямо на глазах. Серое небо в мгновенье ока почернело, а воздух вокруг будто бы загустел — словно в предвкушении. Где-то вдалеке сердито пророкотал гром. Принялся робко моросить дождик, грозящийся вот-вот разразиться ужасающей силы ливнем. Сверкнула, разрезав на две половинки небосвод, бледно-желтая молния. Казалось, что сами стихии сговорились помочь вождю варваров одержать в этом бою победу. Но ничто в целом мире — ни самый страшный из штормов, ни угроза мучительной смерти в руках врага — не могло поколебать решимости Маркуса Бордело. Он стоял у дверей маяка, а вокруг собрались лучшие его друзья, храбрейшие из рыцарей Бретоннии, что вместе с Маркусом позднее будут прозваны двенадцатью Соратниками Жиля. А в дверном проеме, преграждая Маркусу вход, стоял самый близкий его сердцу друг — то был сам Жиль ле Бретонн. Ссутулившийся под нещадно хлещущими струями дождя, с волосами, облипившими мокрое лицо, облаченный в помятые от нескончаемых схваток доспехи — кому-либо другому он в эту минуту мало бы напомнил того могучего рыцаря с пылающим праведным гневом взором, коим неизменно являлся Жиль перед лицом неприятеля. Но только не Маркусу и прочим его Соратникам. Для них Жиль был самим воплощением рыцарской чести и духа. Они ни раз видели Жиля с копьем наперевес скачущего на врага, и знали, сколь величествен был его истинный облик, ныне просто скрытый под маской —, но нет, не усталости, но страха. Страха за близкого друга. — Меч твоего отца? — вместо приветствия спросил у Маркуса Жиль. Лорд Бордело лишь кивнул в знак согласия. И безмолвный ответ этот, казалось, удовлетворил Жиля, вселил в его сердце спокойствие. — Да охранит тебя Владычица, друг мой! — произнес тот голосом тихим, но способным, как показалось Маркусу, заглушить и самый сильный громовой раскат. — Да охранит Владычица нас всех, — ответил Маркус Бордело и, глубоко вздохнув, ступил под сень Л'Ангуиллского маяка. Изнутри здание выглядело совершенно иначе — разбитое окно, разбросанная по полу промокшая солома, изорванный тюфяк, остатки которого, съежившись, ковром покрывали первые ведущие к вершине ступени, грубо сколоченный деревянный стол, разбросанная всюду кухонная утварь и сломанный табурет — вид этой убогой комнатушки никак не вязался в воображении Маркуса с образом величественного Л'Ангуиллского маяка, каменного исполина, возведенного в стародавние времена еще эльфами. Крестьянская лачуга после погрома, учиненного напившимся хозяином — вот какие ассоциации вызывал у Маркуса вид этой комнатки. Маркус протянул руку и прикоснулся к стене, кожей ощутив в камне борозды, оставленные чьим-то клинком. Стоило ему только на мгновение закрыть глаза, и он буквально видел, как врываются внутрь маяка захватчики — эти дикари с севера — и с криками набрасываются на перепуганного до смерти смотрителя и его семью. А была ли у него семья? Кто знает, быть может первой жертвой варваров стал вовсе не смотритель, а его дочь, на которую северяне накинулись, точно псы на кусок мяса. Мысль об этом заставила Маркуса Бордело, дети которого — пятнадцатилетняя красавица-дочь и восьмилетний сын — дожидались отца в фамильном замке, сжать зубы от едва сдерживаемого порыва ярости. В очередной раз глубоко вздохнув, ногою отбросив в сторону скомканный тюфяк, Маркус Бордело поднялся на первую ступень, ведущую к вершине маяка..... Он поднимался вверх медленно, стараясь экономить силы - там, наверху, они ему еще понадобятся. Медленный, размеренный шаг. Медленный, размеренный. Но чем ближе был Маркус к вершине, тем сильнее билось его сердце. От усталости ли, или в предвкушеньи битвы — этого Маркус не знал, но надеялся, что сердце его перестанет биться не раньше, чем он сразит вождя варваров. Удивительно, но Маркус к предстоящему бою относился не как к возможности совершить подвиг и омыться в лучах славы. Нет. И без того много легенд и песен сложено в Бретоннии о поединках и славной смерти в сраженьи один на один — так он считал, и становится героем одной из таких песен ему не хотелось. Маркус усмехнулся собственным мыслям. Подумать только, лет десять назад ему и в голову не могло бы прийти подобное. Маркус всегда славился отчаянным нравом — еще с тех пор, как рука об руку с отцом отправился в первый свой бой. Он всегда первым бросался на врага, коего в достатке водилось в подвластных ему землях, собственным примером вдохновляя людей на подвиги. Но все изменилось после рождения сына. Маркус помнил, как тяжело ему, юноше, приходилось после гибели отца, что был для него и другом, и мудрым наставником в одном лице. И такой судьбы для собственного сына Маркус не хотел. С тех пор, как Маркусу дозволили войти в покои супруги, выздоравливающей после тяжелых родов, с тех пор, как Маркус впервые увидел приложенного к ее груди младенца, к своей клятве — «пока я дышу, земли, мне завещанные, да не запятнает зло» — он стал относится иначе. До тех пор он воспринимал ее как вызов, как своего рода стимул раз за разом испытывать на прочность собственные силы. Теперь же он воспринимал данную некогда клятву не иначе, как свой долг. Долг правителя перед своим народом. И перед собственной семьей. И этот поступок — вызов, брошенный Маркусом предводителю варваров — также был продиктован чувством долга. То был долг перед рыцарским братством, долг перед Жилем. Удивительно, но Маркус Бордело, несмотря на многочисленные совершенные им славные деяния, героем себя не считал. Может быть, в юности. Но не теперь. Никого из тех, кого история позже назовет двенадцатью Соратниками Жиля, он не считал героем. Ни заносчивого и безмерно храброго Ландуина, что был рядом с Жилем с самого первого его Сражения, ни искусстного во владении копьем Фольгара Артуа, ни горделивого дуэлянта Карлеонда Куроннского — никого. Жиль ле Бретонн — вот имя того, кто, по мнению Маркуса, действительно был героем. Именно он первым бросил вызов окутавшей Бретоннию тьме. И именно долг перед Жилем Объединителем заставил Маркуса Бордело бросить вызов предводителю северян..... Свенгард Медведь — такое прозвище дали своему вожаку норсы — взобрался на вершину маяка многим раньше Маркуса Бордело. Все это время Свенгард терпеливо ждал появления своего противника, вслушиваясь в яростный гул моря внизу и с восхищением взирая на раскалывающие то и дело черный небосвод всполохи ярко-желтых молний, наблюдая в этом буйстве стихий знак благоволения ему Темных богов. И вот наконец-таки противники предстали друг перед другом. Оба мужчины были не молоды. Оба делали это раньше. Этот поединок мог стать началом очередного кровопролитного сражения, но мог и помочь избежать его. Маркус Бордело, облизнув обветренные губы, сделал шаг навстречу противнику, вздымая меч. Свенгард, не двигаясь с места, что есть мочи сжал оба своих молота, а потом резко ослабил хватку. Во многочисленных песнях и легендах, коими полнится бретоннский фольклор, воины перед поединком всегда приветствовали друг друга. Но только не эти двое. Первым удар нанес Маркус. Удар был с легкостью отбит. Началось. «…и одним последним ударом клинка, который направляла его вера во Владычицу, Маркус Бордело сразил свирепого вожака норсов, окончив тем самым сражение, кипевшее всю ночь и весь день на вершине башни Л'Ангуиллского маяка.....»