How long?

- Простите, Вы – Мэттью? Господи, я так рада! Не могли бы подписать для меня эту шляпку? Передо мной неведомо откуда возникает стройная фигура блондинки. Пышные формы, припухлые губы, откровенный наряд, какой-то странноватый пояс, перетягивающий талию незнакомки буквой «Х» - такими улицы эксцентричного Нью-Йорка пестрят. Хлопая своими накладными ресницами, благодаря которым её глаза кажутся большими (я бы даже сказал, несуразно большими, если прибегать к пропорциям), протягивает головной убор цвета светлого каштана. Окрашенные в грязно-голубой, накладные ногти так и переливаются в ярком свете покачивающегося вагона. Я улыбаюсь девушке – не потому, что хочу, а потому, что это необходимо. Я же актер, чтоб вас. Самопиар никогда лишним не был. Заповедь коллег гласит: «Будь хорошеньким, и люди к тебе потянутся». Я едва не фыркаю вслух, ибо становится невыносимо тошно. Всем глубоко наплевать, хочется нам обнажать свои отбеленные зубы в добродушном оскале или мы предпочитаем выражать истинные эмоции на лицах – всем, начиная с фанатов и заканчивая менеджерами. Устаешь каждый раз повторять себе нечто вроде «Так надо», «Скрывайся», «На камерах у тебя все хорошо, даже если ты в полной заднице», но, тем не менее, неизменно вертишь подобные фразочки в голове, стараясь не дать какой-нибудь особенно язвительной сорваться с языка. По-моему, многие заканчивают театральное лишь для того, чтобы уметь контролировать свои эмоции – в отдельных случаях это действительно представляется необходимым. Скажем, умение скрывать в себе большую обиду, или боль, или слезы я ценю высоко. Возможно, отчасти лишь потому, что и сам ежеминутно сталкиваюсь с подобным – так же, как и сейчас. Мне нет дела до этой напыщенной курицы в блестках, и я с трудом сдерживаю желание плюнуть ей в лицо. Сегодня она прожужжит все уши своим подругам и парню: вы такие неудачники, а я вот встретила самого Льюиса, и тот подписал мою сногсшибательную шляпку. Мне непомерно льстит тот факт, что персону старого доброго Метта ставят столь высоко, но не стоит делать меня центром вселенной. Фанатам не объяснишь, что иногда хочется оставаться в тени, не распинаясь, хочется почувствовать себя обычным человеком, когда никто не напоминает о громкой славе, порядком уже надоевшей за долгие годы. Тем временем, я принимаю маркер и головной убор. Блондинка слегка касается своей горячей ладонью моего большого пальца, якобы случайно, и я всерьез задумываюсь испоганить ее милое, накаченное какой-то фигней личико плевком. Небрежно делаю заметку, будто пытаясь опробовать годность фломастера, а затем расписываюсь чуть ниже. Незнакомка слегка подпрыгивает в ожидании – или же из-за перевозбуждения. Почему-то это слово вызывает во мне пошлые мысли, и я пытаюсь отвлечься, возвращая вещи их обладательнице и даже не одарив ту прощальной улыбкой. Она же, наоборот, пытается обратить на себя как можно больше внимания и, не выдерживая, решается заговорить вновь: - Спасибо, спасибо, я Ваша большая фанатка. – я саркастично вздергиваю брови (открыла Америку, тоже мне), едва отличая ее голос от противного скрежета колес поезда о рельсы. – Да-да, Вы такой лапочка! Нервно сглатываю, как будто бы добродушно киваю, и встаю, понимая, что больше ни секунды не могу находиться в обществе этой помешанной. Та неизменно следует за мной к выходу из вагона, на что я неудовлетворенно цокаю языком и с силой стискиваю тонкий столбик, протянутый параллельно крыши, чтобы не упасть и не дать сорваться паре красноречивых слов с моего болтливого языка. Не подумайте, что я ненавижу своих фанатов; вовсе нет, многие из них мне даже симпатичны. Но сами посудите: когда за Вами ходят по пятам, заглядывая в рот, это несколько напрягает. - Скажите, правда, что… - Нет. Пустые разговоры, не более, – я, наконец, не выдерживаю, и негромкий голос едва касается собственного слуха; по ошалевшему выражению лица блондинки понимаю, что и мимо ее ушей, обрамленных крупными серьгами, мои слова не проскользнули. - Не советую засорять ими голову. Тихо и яростно выдыхаю сквозь плотно сжатые зубы, с внутренним необъяснимым удовлетворением наблюдая за реакцией девушки. Её губы плотно поджаты, настолько, что превратились в едва различимую линию, сливаясь цветом с кожей вокруг рта. Выщипанные до практически прозрачного состояния брови гусеницей сошлись над переносицей, взгляд угрюм. Одним фанатом меньше. Это ведь не беда, правда? Главное, чтобы подобного рода поступки не просочились в прессу. Они приврать любят, а меня тогда менеджер убьет. Да я сам себя убью, слухи – это, конечно, слава, но дорога в большое кино при наличии определенного количества мне будет заказана, а без съемок нет и прибыли. Деньги – все, что осталось, без них я просто никто. Без них я не смогу жить нормально. Есть, гулять, веселиться. Выпивать. Эта мысль приводит в чувства. Я вовсе не хочу лишиться перспективы употреблять любимые алкогольные напитки по поводу и без! Я без бутылки - все равно, что сапожник без сапог. Внезапно потеря доверия очередного фаната становится трагедией мирового масштаба. Нет, внимание девушки нужно вновь завоевать. И наплевать, что я этого не хочу. «…даже если ты в полной заднице». Я соблазнительно (как мне кажется; в любом случае, многие на это ведутся) подмигиваю незнакомке, ухмыляясь. - Не верь интервьюерам, детка. Многие из них – наглые лжецы, верно? Такого она точно не ожидала. Я с трудом удерживаюсь от приступа смеха, сковавшего мои легкие. Блондинка вмиг переменилась: женственно откинула волосы на спину, закусила нижнюю губу (видимо, думая, что это выглядит привлекательно, хотя было похоже, будто она столь голодна, что пытается съесть сама себя) и игриво стрельнула взглядом. Поезд в это время остановился, и девушка, услышав, что объявляют ее станцию, махнула мне рукой. Подождав открытия дверей, чуть подпрыгивая вывалилась из вагона на платформу, судорожно вытаскивая из заднего кармана мини-юбки телефон, обклеенный стразами, и теряясь в толпе американцев, отчаянно пытающихся выбраться, наконец, из пыльного метро и вдохнуть горьковатый, но родной воздух Нью-Йорка. Все, что оставалось делать мне – облегченно вдохнуть, закатив глаза и откинув голову назад. Приметив свободное место в конце вагона, я с удовольствием разместился на нем, надеясь, что таким образом сумею скрыться от прозорливых глаз неугомонных фанатов. Так оно и было, пока мне не пришло в голову мельком глянуть на случайных людей, коих угораздило оказаться сейчас со мной. Знаете, как бывает в сопливых книгах о принцах и принцессах, о влюбленных? Один взгляд, и их жизни перевернулись. В этот миг произошло то же самое, только я, черт возьми, понять не могу – а хорошо это, собственно, или плохо? Уклад распался, и сказать, что мне с той поры не по себе – значит, ничего не сказать. И что прикажете мне делать с этой напастью? Как сохранить несломленным другого, когда сам катишься в бездну, когда у самого нет стержня, нет опоры, вследствие чего растекаешься по земле, будто хилый мальчишка, вспоминая те времена, когда все было правильно? Как? Вот и я не знаю.