Русские никогда не сбегают

У матери Ильи глаза были разного цвета. Это могло означать только одно: его отец вовсе не был ее родственной душой. Ведь тогда бы они просто посмотрели друг другу в глаза, и они поменяли цвет – а мать и отец навсегда остались бы вместе. Несмотря ни на что. И никакие романсы со стихами Есенина от папкиных «друзей» не заставили бы эту женщину искать счастья в объятиях других мужчин – потому что, когда ты встретил свою родственную душу, больше тебе никто не нужен становится. Так Илье говорила мать. Она говорила, что он найдет свою девочку и все будет хорошо, он полюбит ее, женится, а она будет самой-самой замечательной. Только откуда ей было знать? Илья смотрел в зеркало несколько десятков лет и несколько десятков лет видел, что глаз его левый – необычный. Двухцветный. Голубой с карим – такого глаза не было ни у кого, кого бы он ни встретил, и, пойдя в КГБ, Илья Курякин решил уже, что никогда не встретит. А там начальство посмеивалось, что его девчонку придется делить с кем-то другим. – Собирайся, Курякин. Мы должны прогуляться кое-куда, – слышать такие слова от командира было весьма отрадно, после проваленной-то миссии по поимке немецкой механщицы. Могли бы и пристрелить, в конце концов, или сослать в ГУЛАГ в наказание. Это Илью волновало куда больше, чем то, что оба его глаза этим утром оказались карими. Он мог посмотреть во сколько угодно лиц в прошлый день, увидеть сотню разных глаз, оказаться рядом с тысячью людей – но девчонка была одна. Всего одна. Эта чертова немка. Командование рано или поздно заметит, и тогда вернуть эту предательницу, вероломно сбежавшую со столь плодотворной и дающей ей работу земли Советов, будет просто необходимо. И, возможно, не менее необходимо убить. Мать никогда не говорила, что такие мысли о родственной душе будут даваться Илье легко и непринужденно. Он считал себя дисциплинированным, а оказался идиотом. – Не убивай своего напарника в первый же день, – было сказано ему пусть и с усмешкой, но предельно грозно. Секретные агентства шутить не умели, а в КГБ чувство юмора изымалось вместе с правом на личную жизнь. А Илье остановиться было труднее обычного. Голубые с карим глаза были вовсе не у той девчонки, а у буржуйского америкоса, который совершенно спокойно стоял перед ним и ухмылялся, делая вид, что ничего не замечает. Но вот когда Габи сказала Наполеону, что у нее давно глаза уже карие, причем с самого рождения – это ж надо, быть настолько неудачливой, чтобы не только быть наследницей чертового фашиста, но еще и родственную душу со своим же цветом глаз, – он покосился на Илью. – Не ожидал, ковбой? – процедил тогда тот, готовясь уже уклоняться от удара, но Наполеон только охренел и молча ушел. Его лицо было просто непередаваемо, и Илья правда насладился степенью недоумевания Соло. Это дорогого стоило. Габи, правда, прошлой ночью пыталась заигрывать с Ильей, и тот ничего не почувствовал – она, похоже, тоже, потому что после разгрома номера и долгого зрительного контакта все же слезла с него и сказала, что спать Илья будет на отдельной кровати. Нашел Курякин Наполеона следующим утром в туалете с синяками под глазами, которые, правда, тут же исчезли под буржуйской штукатуркой, которую забугорные так радостно именовали косметикой. – Я не спал всю ночь, что? – недовольно пробормотал он, смеряя строгим взглядом Илью, и не смог промолчать. – Этот шарф не подходит к этой рубашке. Закрыл баночку с кремом и отставил ее на другую полку, поворачиваясь к компаньону. – Знаешь, вваливаться в ванную комнату другого клиента отеля – как минимум нарушение правил. Ты скомпрометируешь всю операцию, – надменно сказал он в упрек Илье. – Скажи спасибо, что я не вышиб дверь, – не дрогнул ни один мускул на лице Курякина. Зато руки действовали быстро: он схватил Наполеона за грудки и швырнул о стену, к ней же и прижимая крепко. Наполеон, смекнув, что убивать его не собираются, все-таки вцепился в запястья КГБшника, про себя думая, что вот черт же угораздил связаться. – Я рад не меньше твоего. – Это. Предательство. Родины, – четко расставляя слова по местам, произнес Илья раздраженно. – Неважно, как это закончится. – О, у нас в Америке все чуть-чуть проще, а двойной агент в стране советов любой стране пригодится, – Соло вовремя осознал, что вот сейчас конкретно напрашивается, но рука Ильи замерла в паре сантиметров от его лица сама по себе, без защиты Наполеона. – В Америке же заключают… Гомосекские браки. Я должен был предполагать, что ты такой. И что своей крепкой задницей попытаешься меня переманить, – гневно выдохнул Илья. – Что? Нет у нас гейских браков. Советская пропаганда все так же пудрит мозги, мерзость какая, – поморщился Соло. – Ты нарываешься. – Ну не убьешь же ты свою родственную душу, а, большевик? К тому же, ты сделал комплимент моей заднице. Курякина тогда передернуло, и он ушел. Если быть точнее, это действие можно было бы охарактеризовать словом «сбежал», но русские же не сбегают. Русские. Никогда. Не. Сбегают. А тем более – от своей родственной души. – Все хреново, мальчики, – рассудила их гневные взгляды Габи совершенно спокойно. – КГБ убьет обоих. Илья, тебя в первую очередь, Наполеон, тебя – если ты им попадешься. ЦРУ тоже особо мешкаться не будет, но они полояльнее. – Как ты можешь такое говорить! Советский Союз обеспечил тебя работой и крышей над головой, позволяя познать радости коммунизма на восточной стороне Берлина! – вспылил Илья, и Наполеон недовольно отпил виски из стакана. – Про ЦРУ тоже можно было бы отозваться подобрее. – У вас два выхода, но один из них не подходит в силу факта «я ж русский», – надела свои выпендрежные очки Габи на нос и вскинула руки. – Второй легче. Тем более, что вы знаете языки. – Я не собираюсь ничего делать для того, чтобы быть с этим щеголем, – почти плюнул Илья, и Наполеон посмотрел на него косо. – Я вернусь в КГБ… – Где тебе быстро пустят пулю в затылок за неестественную связь с американским агентом. Какой классный план избавления от тебя, мне нравится, – с сарказмом протянул Соло, вновь отпивая виски. Илья раздраженно схватил его за руку и достал стакан, забирая к себе, но отставляя подальше от стола вообще. Если бы он еще сказал «мы на задании», Наполеон бы вовсе разбил себе лицо рукой в попытке ладонь ко лбу приложить. – Все проще, Курякин. Вы должны сбежать, – поиграла бровками Габи. – Ты больная, – округлились глаза Ильи, – я не собираюсь с ним… Никуда… «Никуда». Ага, конечно. «С ним». Ага, конечно. «Сбегать». Ага, конечно. Как там говорил в шутку начальник? «Стерпится-слюбится»? Илья и представить не мог, что у него и шанса-то все изменить банально не останется. А все почему? А все потому, что Габи – это Габи. А Наполеон – это американский суперагент, торговец культурными ценностями, которого Илье постепенно как-то расхотелось убивать. Черт. Иногда Курякин представлял, что бьет его, чисто для профилактики, а потом накидывался за любую мелочь. Это помогало. Немного. До какого-то времени. Если быть точнее – до того полета из окна и поездки на катере. – Ты меня бросил! – Я знал, что ты выберешься. Я тебя откачал, – усмехнулся Соло, и, казалось, его голубо-карие глаза сами по себе стали насмешкой над Ильей. А еще – тем телеграфом, который передавал Курякину сообщение: этот придурок знает, что тебе нужно, и верит в то, во что ты сам поверить не способен. После того же, как Илья разгромил свой номер, узнав, что хитрожопый Соло забрал себе диск с наработками итальянцев, Илья посмотрел в зеркало вновь, чтобы удостовериться, что левый карий не стал вновь частично голубым. И взял ствол. Потому что не стал, а это все зашло слишком далеко. Но не зря же мать рассказывала Илье все эти сказки. «Ты встретишь свою девочку, и она будет лучше всех других. Она будет понимать тебя, как никто, а за нее ты сам будешь готов свернуть горы». Наполеон забрал часы его отца у итальянцев и вернул их Илье. Он понимал Илью. Конечно, он же был его чертовой родственной душой. А совсем немного позже – его самой лучшей из всего – не очень-то и богатого, на самом деле, – опыта Ильи девочкой, потому что русские не подставляют спину американцам, особенно тем, которые способны задушить тебя глубоким поцелуем.