Розы

Монетки ярко блестят на солнце. Медно-никелевый сплав сияет сейчас ярче, чем сияло бы золото или платина, – эти отблески отражаются в глазах Люси, а может так мерцает восторг, с которым она смотрит на зависшие над столом двухфунтовые кругляшки. Она смотрит на простейшее антигравитационное устройство, собранное мной из пары магнитов, как на чудо, и радуется ему как ребенок, увидевший Санта-Клауса. Ее открытое и такое искреннее восхищение заставляет меня улыбаться, я подхватываю ее на руки и кружу по залу в четырехтактном темпе неправильного вальса. Моя девочка… такая маленькая и такая наивная. Неожиданно понимаю – что-то не так. В воздухе запах, которого не должно быть. Масса всего в этой комнате – дерево, металл, парфюм на коже моей жены – все сплеталось в единую ткань ароматов, но этого здесь быть не должно. Он просачивается через щели вентиляции в стене, легкий, еще совсем не ощутимый и не опасный для людей отзвук горького миндаля, смесь цианидов и водорода – синильная кислота. Глупые, глупые люди… - Люси, - я сосредоточенно заглядываю ей в глаза, чуть разгоняя туман в ее голове, - иди в мой кабинет, быстро. У меня есть кое-какие дела. Потом, чуть подумав, добавляю ей вслед: - И съешь чего-нибудь сладкого. На всякий случай. Я никому не позволю наносить тебе вред – это исключительное монопольное право принадлежит мне. Молча киваю охране – двери разъезжаются, и двое солдат в противогазах почти волоком втаскивают в зал совсем молодую, на вид лет двадцати, девчонку в костюме служанки. «Всегда женщины» - усмехаюсь про себя. Охрана поспешно ретировалась, оставив нас втроем – о да, Доктор, сейчас ты увидишь шоу. Барабаны в голове радостно ускорили темп, предвкушая жертву. Девчонка смотрит на меня в упор, на ее осунувшемся, но все равно довольно таки симпатичном личике страх мешается с упрямством, так свойственным этому возрасту, отверженностью и немного отчаянием. Я широко и открыто улыбаюсь, подобно своему изображению на предвыборных буклетах. - Добрый день! – кидаю взгляд на бейджик, приколотый к груди, - Присаживайся, Алиса, хочешь чаю? – хлопотливо, будто радушный хозяин, тянусь к еще не остывшему чайнику и наполняю чашку из красивого китайского фарфора – пожалуй, немногого, что осталось от Китая, даже немного жаль, такого больше не будет. Сосредоточенно насыпаю сахар, и, не поднимая взгляда, произношу уже с напором: - Сядь. Алиса подчиняется, возможно, добровольно, а может потому, что ноги все равно перестают ее слушаться. Я сажусь на край стола и пододвигаю к ней чашку с изящно нарисованными белыми розами, девчонка покорно берет ее, очевидно поняв, что сопротивляться все равно бесполезно. Алиса делает глоток и невольно морщится. - Прости, кажется, я чуть-чуть переборщил с сахаром, - думаю, у меня даже получился искренне-виноватый взгляд. – Знаешь, история, даже земная, довольно-таки поучительная вещь. Диктаторов всегда убивали не предатели – их убивала собственная непростительная неосмотрительность. Я учусь на чужих ошибках, все люди, приближающиеся ко мне, проверяются с тщательностью практически до атома, и каждый человек, хоть чуть-чуть задумавшийся о покушении, находится под слежкой. Алиса закашлялась, страх в ее глазах сменился паникой, стершей и остальные эмоции. Я пристально смотрю ей в глаза: - Вы, люди, могли бы создать великую империю еще несколько веков назад, но вместо прогресса вы придумываете новые средства истреблять друг друга. Я видел все государственные документы, вы бы могли уже достичь соседней галактики, если бы хотя бы половина ресурсов уходила на это. Но нет, вам больше нравится убивать себеподобных. Алиса продолжает кашлять все надрывнее, хватаясь за горло, мне приходится повысить голос, и вместе с ним становятся громче барабаны. - Синильная кислота в таком количестве убивает медленно, и благодаря сахару в твоем чае – еще медленнее, - чашка тут же выскальзывает из дрожащих рук Алисы и разбивается вдребезги. - Ты уже чувствуешь лезвия в горле, потом эта боль распространится на всю грудную клетку, разорвет голову, ты перестанешь чувствовать запах миндаля, потому что потеряешь обоняние, потом потеряешь зрение и слух, но все еще будешь в сознании и чувствовать судороги, пронзающие все тело, возможно откусишь себе язык и раскрошишь пару зубов, и в конце сердце остановится, если ты раньше не захлебнешься собственной рвотой, что в принципе вряд ли, потому что жрать вам все равно нечего! Барабаны нестерпимо громко выбивают марш, застилающий мир вокруг, и я закидываю голову и торжествующе смеюсь над корчащимся в агонии телом, потому что оно действительно забавно, и это даже почти не работа на публику, ну разве что совсем чуть-чуть, а публика у меня есть, о да, он выглядывает в щель из своей собачьей конуры, и я спиной чувствую исходящий от Доктора ужас, совершенно иной, чем исходил от Алисы, и гораздо сильнее. В прошлом красивое тело издает последний слабый толчок, и в зале становится на одну никчемную жизнь меньше. Я аккуратно перешагиваю его и, не оборачиваясь, направляюсь к выходу. Розы на разбитой чашке окрашиваются красным.