Искаженность

Клариссе восемнадцать, у нее рыжие волосы, пачка Лаки Страйка в кармане и ненависть к матери. Она по-прежнему играет хорошую девочку; клянется в вечной любви Джейсу, слушает бредни Изабелл, почти не скалится, когда отвечает Алеку. Она по-прежнему маленькая Клэри, умеющая рисовать новые руны и ни черта, не смыслящая в демонологии. Кларисса встречается с Джонатаном в старом мотеле, почти на окраине Бруклина; она добирается туда семьдесят минут — час на метро и десять минут пешком. В холле мотеля, знающая ее в лицо, блондинка без вопросов выдает ключ, продолжая дальше разговаривать по телефону. По лестнице на третий этаж, поворот налево и пять шагов вперед; номер шестьдесят шесть, с поломавшейся шестеркой и перевернутой вниз. Джонатан всегда приходит раньше, поэтому щелчок замка не отвлекает его от чтения газеты. Кларисса всегда останавливается в дверях, потому что в такие моменты, Джонатан до жути похож на отца. — Ты опоздала. Она бросает рюкзак на кресло, целует брата в щеку, падая на старый клетчатый диван. — И курила. Кларисса пожимает плечами, словно не отрицая очевидное; расстегивает пару пуговиц на своем горчичном драповом пальто, запуская руки в карманы. Это их своеобразный поединок; она будет лежать на диване, напевать что-то под нос, болтая ногами, лежащими на подлокотнике; он будет перечитывать одну строчку раз за разом, потягивая бурбон из треснувшего стакана. Элегантно, изящно, патетично. Кларисса всегда побеждает, Джонатан — никогда. Когда она от духоты, снимает пальто, а футболка задирается — он проигрывает; Джонатан не может оторвать взгляда от острых тазовых косточек, белоснежной кожи и капелек пота, что медленно скатываются вниз, дразнят. Он слишком резко поднимается, с грацией, подобной только ему, подходит к Клариссе. Ей кажется, что она знает его наизусть, поэтому, задирая футболку еще выше, всматривается в черноту глаз. Джонатан — хищник, демон, убийца; но в роли искусительницы выступает Кларисса. Он как-то собственнически залазит руками под майку, проводя по бархату кожи ладонями вверх; его пальцы почти с силой сжимают грудь, а зубы оставляют метку на животе — его сестра стонет. Протяжно, громко, маняще. Зарывается руками в платиновые волосы, тянет на себя, заставляя поднять голову и позволить увлечь себя в поцелуй; Джонатан кусает ее губы слишком сильно, а потом слизывает ее ангельскую кровь, которой она напичкана донельзя. Нет места сахарным поцелуям, долгим ласкам и поглаживаниям; Джонатан берет то, что ему принадлежит, Кларисса — согласна принадлежать. Они оставляют друг на друге поцелуи-укусы, брыкаются, катаются по дивану, падая на пол. Полуголые, измученные, жаждущие. Джонатан вырывает пуговицу из ее брюк; шипит, злясь, что не может сорвать их к чертовой матери. Она смеется между поцелуями, цепляется за края его рубашки и лихорадочно тянет, пока не слышит треск; гладит его тело, прижимает к себе, кусает, пока в голове бьет лишь одна мысль — он только мой. Джонатан озвучивает ее. Кларисса податлива, но не любит нежности; она послушно переворачивается на живот, выгибаясь, когда он, снимая джинсы, ударяет ее по ягодицам ремнем. Горячо, мало, необходимо. Джонатан входит резко и быстро, подтягивая ее за бедра поближе; Кларисса благодарно стонет, кусает его за руку, принуждая к движению. Он жестко вбивается в ее худое тело, а она стонет, возбуждаясь от похотливых шлепков тел; накручивает ее волосы себе на кулак, потянув на себя. — Как же низко ты пала, сестренка. — Джонатан шипит, но другая его рука почти ласково гладит спину. — Не ниже тебя, братик. Он через ухмылку кусает ее за ухо, посмеиваясь, когда Кларисса пытается ударить его ногой. Они занимаются сексом еще пятнадцать минут, десять приходят в себя, четыре собираются. Кларисса не целует его в щеку на прощание, Джонатан не обнимает ее; она приходит последней, но уходит первой, в дверях оборачиваясь. — До вторника? — До вторника, сестренка.