Свой человек

— Твой голос ассоциируется у меня с шерстяным свитером, в который хочется укутываться вновь и вновь, даже если он до слез больно колется, — хихикнул откуда-то из коридора Тсузуку, и Йо-ка лишь чудом услышал эти слова, перекрыв кран, под которым мыл чашку, за секунду до того, как Тсузуку их произнес. Когда этот парень приходил к Йо-ке в гости, с тишиной приходилось прощаться. Тсузуку любил слушать музыку и постоянно ставил диски Йо-ки, а иногда и приносил свои. В этот раз ему взбрело в голову послушать песни группы своего любимого. Причем те, которые сам их исполнитель не считал удачными. — Сочту за комплимент, — фыркнул Йо-ка, опускаясь на табурет и принимаясь чистить лежащий на столе апельсин, который вывалился из рук парня сразу же, как только на кухню пожаловал Тсузуку. — Ну как? — с улыбкой спросил он, покрутившись на месте, чтобы Йо-ка рассмотрел его со всех сторон. Парень напялил на себя огромный свитер, сползающий с плеч и прикрывающий четверть длины его ног. — Такой большой... В нем можно утонуть. Как и в... — Это свитер моего деда, который был как три меня, — перебивая Тсузуку, объяснил Йо-ка, пока его гость не начал сравнивать его голос с океаном или небесными просторами, нагло льстя в безуспешных попытках смутить своего возлюбленного. — И пусть хорошего человека должно быть много, я рад, что ты не пошел в деда фигурой, — весело произнес парень, подходя к Йо-ке вплотную и без разрешения усаживаясь ему на колени. — Время покажет, — хмыкнул хозяин квартиры, однако его уже не слушали. Зачарованно глядя на свою вторую половинку, Тсузуку склонился к его лицу и нежно поцеловал в скулу. Йо-ке хотелось обнять его и подарить ответный поцелуй, но липкими, пожелтевшими от апельсинового сока пальцами прикоснуться к памятной вещи ему не позволяла совесть. А когда он попытался подняться, сделать это ему не дали, что возмутило не столь игривого, как его возлюбленный, Йо-ку. — Тсузуку, пора становиться серьезнее... Но Тсузуку опять ничего не ответил. Покачав головой, он взял правую руку Йо-ки и, наплевав на ее липкость, опустил себе на ногу, после чего протянул под свитер, где та соприкоснулась с нежной разгоряченной плотью. Стоило Йо-ке осознать, что на сидящем у него на коленях парне нет нижнего белья, весь его здравый смысл и сдержанность куда-то улетучились, и он спешно задрал колючий свитер испачканными в апельсиновом соке руками, припадая губами к алым губам возлюбленного и втягивая его в страстный поцелуй. — Оставайся у меня жить, а? — сделал он необдуманное предложение, опуская податливое тело на стол. Йо-ке было плевать на возможные последствия переезда Тсузуку, он был готов перебороть любую трудность за возможность сжимать это хрупкое тело в своих руках все свободное время. Тсузуку, тоже не раздумывая ни секунды, согласно кивнул, и на губах Йо-ки расцвела улыбка. — Как же мне с тобой повезло… * * * — Ты опять? Да чего тебе не хватает в этой жизни, идиот? Возвращаться домой Йо-ка с каждым днем боялся все сильнее, ведь предугадать, когда Тсузуку в очередной раз сорвется, было невозможно, как бы долго они ни прожили под одной крышей, как бы сильно Йо-ка его ни любил, как бы старательно ни изучал. Каждый раз все происходило слишком внезапно: утром Йо-ку провожали на репетицию ленивыми поцелуями и кокетливым мурлыканием, а вечером встречали кровавым адом. Но Йо-ку пугала не кровь, горошинами стекающая из свежих порезов, а то, что его возлюбленный настолько несчастен рядом с ним, что позволяет себе творить подобное. — Осточертело, — гневно бросил Йо-ка, в очередной раз застав возлюбленного стоящим с ножом в руках посреди гостиной. Влетев в комнату, он до скрежета стиснул зубы от досады и яростно толкнул Тсузуку на пол, усаживаясь рядом на журнальный столик и закуривая прямо в квартире. Раньше он себе такого не позволял, однако с появлением в его доме Тсузуку многие правила пришлось переписать. Йо-ка курил, нервно комкая в пальцах сигарету, и в упор глядел на своего парня, окунался в его затуманенные глаза, пытаясь найти ответ на вопрос, какого черта происходит с дорогим ему человеком. Почему Тсузуку не может жить без боли, зависим от нее, как от наркотика? Было ли так всегда, или это он, Йо-ка, довел своего любимого до такого состояния? Тсузуку не давал ответы на эти вопросы, а Йо-ка и не расспрашивал его, когда тот был в адекватном состоянии. Он был еще в своем уме, чтобы не толкать своими руками Тсузуку в пропасть, на краю которой тот исполнял свой замысловатый танец жизни. Тсузуку возвращал Йо-ке взгляд, скользя им по напряженному лицу любимого и глуповато улыбаясь при этом, словно маленький ребенок, увидевший что-то любопытное. Различие заключалось в том, что дети выглядели мило, а Тсузуку — безумно, словно и впрямь находился под действием какого-то опасного наркотика. И все-таки действия его были осознанными. Он понимал, что творил, когда, хмыкнув, коснулся лезвием ножа смуглой кожи на своей руке, украшенной черным узором татуировок. — Сука, — сплюнул Йо-ка, одним ловким движением ноги выбивая нож из рук Тсузуку и опуская ему на грудь ногу, обутую в массивный ботинок, который Йо-ка и не подумал снять, так как спешил пройти вглубь квартиры, почуяв неладное еще на пороге. Завалить Тсузуку на пол не составило труда — тот был подозрительно расслаблен и слишком рассеян. Тогда Йо-ка с силой надавил тяжелой подошвой ему на ребра, вызывая тихий скулеж и довольную улыбку. Каждый раз, устраивая свое кровавое шоу, безумец знал, что закончить ему не дадут. Йо-ка считал его, Тсузуку, своим до последней клеточки и был слишком горд и эгоистичен, чтобы позволить кому-то другому причинять боль своему человеку. Даже если сам этот человек пытался себя покалечить, Йо-ка считал, что только он может быть причиной боли близких. А еще Йо-ка слишком любил Тсузуку, чтобы спокойно наблюдать за происходящим, не вмешиваясь в немое шоу. И слишком злился на своего парня в такие моменты, чтобы бережно обнять и попытаться ласково успокоить. Тсузуку хотел боли, он знал, как ее получить, и Йо-ка, не понимая, как сильно нужно ненавидеть близкого человека, чтобы заставить его такое делать, ненавидел в ответ, наказывая Тсузуку и тем самым ему угождая. Мысленно он называл все это действо спасением. Уж лучше парень примет боль из его рук, чем начнет кромсать свое прекрасное тело. — Зачем тебе это? Что с тобой не так? Моя нежность настолько неприятна тебе, что ты выбираешь жестокость? — едва слышно шептал сухими, потрескавшимися на ветру полными губами Йо-ка, склоняясь над Тсузуку, хватая его за ворот рубашки и притягивая к себе, чтобы в следующий момент плюнуть ему в лицо и, запустив руку под белоснежную, не запятнанную пока еще ткань, затушить свою сигарету о нежную кожу соска, выманивая из хрупкого, костлявого тела первый сдавленный стон. И несмотря на то, что в грубые игры они играли уже не в первый раз, Йо-ка все еще надеялся, что протяжные стоны свидетельствуют о том, что Тсузуку неприятны болезненные ощущения, а не о том, что он получает удовольствие. «Да кого я пытаюсь обмануть?» — каждый раз вздыхал Йо-ка, опуская взгляд на пах парня, где ткань джинсов до треска ниток натягивалась от возбуждения Тсузуку. — Ты гребаный несчастный мазохист, — сквозь зубы цедил Йо-ка, опуская ногу на низ живота парня и, с ненавистью глядя в глаза, зарываясь пальцами правой руки в густые жесткие волосы Тсузуку угольно-черного цвета, чтобы ухватиться за них и резко с силой дернуть голову возлюбленного в сторону, когда тот попытается клюнуть его в щеку своими искусанными губами. Йо-ка никогда не целовал Тсузуку, пребывающего в подобном состоянии. Он считал, что целовать следует лишь горячо любимых людей, а этот безумный кровожадный Тсузуку не был тем, в кого он однажды влюбился. Тсузуку, который сейчас дрожал рядом с ним, поглаживая пальцами правой руки свой поврежденный сосок, а пальцами левой — цепляясь за запястье руки Йо-ки, которой тот крепко сжал пряди на его затылке, вообще мало походил на человека. Он и на животное не был похож, так как у тех, в отличие от Тсузуку, инстинкт самосохранения присутствовал. Единственное, что было у этого парня в минуты помутнения рассудка — тупое, безотчетное желание получить боль. Чтобы его обожгли, ударили сильнее, порезали, заставили орать и плакать. Сквозь сумасшедшую улыбку. «И это очень напрягает. Верни мне моего милого парня, сволочь», — мысленно обращался Йо-ка к демону, завладевшему Тсузуку, с размаху заезжая кулаком парню по скуле, совершенно забывая о негласном правиле не бить по лицу фронтмена популярной группы. Если бы Йо-ка не держал его за волосы, Тсузуку с криком уронил бы свою голову ему на колени. С каждым разом все сложнее становилось себя контролировать, Йо-ка рисковал однажды превратиться в такого же безумца, как Тсузуку. И он отчаянно этого не хотел. Ему с головой хватало одного идиота в этой квартире, которого он не мог спасти. И он жалел себя, чувствуя, как начинает покалывать в носу. Если бы Тсузуку довел гордого Йо-ку до слез, тот никогда не простил бы ему. Он не мог позволить себе быть слабым и, чтобы доказать свою силу, в очередной раз бил любимого — теперь уже в живот. Тсузуку, с запозданием ощутив острую боль, скрючился, сжался, сползая к ногам Йо-ки, роняя голову на его ботинки, отчаянно обнимая ногу, переместившуюся с паха на его плечо. Тсузуку было жалок — другим словом Йо-ка не мог охарактеризовать его. Да и для себя он не мог найти иного эпитета, когда осознавал, что тихим осенним вечером избивает в своей квартире человека, за которого совсем недавно был готов порвать любого. «До чего мы докатились?» — спрашивал себя Йо-ка, брезгливо глядя на трущегося об его ногу парня. Выпустив его волосы, мужчина переместил руку на собственное лицо, накрывая ладонью глаза и делая глубокий вдох и выдох, чтобы восстановить сбившееся дыхание. Тсузуку, едва переставший сдавленно стонать, быстро воспользовался своей относительной свободой, неловко поднимаясь на колени и спешно опуская свои руки на ремень Йо-ки, расстегнуть пряжку на котором ему не было суждено. Йо-ка даже не сомневался, что происходящее заводит Тсузуку, что его собственное возбуждение доставляет ему больше дискомфорта, чем болезненные удары. Однако Йо-ку это ни капли не радовало и не возбуждало, и коль он взял на себя роль жестокого воспитателя, он не мог позволить Тсузуку удовлетвориться, превратить свою пытку в сладкое удовольствие. Сжав сильной рукой запястья своего любимого, Йо-ка встал и толкнул Тсузуку на пол, словно ему было мерзко к нему прикасаться, а затем, забывшись, наступил своей тяжелой ногой на тонкие пальцы и повернул носок ботинка, вдавливая хрупкие косточки в пол. Тсузуку вновь заскулил, и Йо-ка опомнился и убрал ногу лишь тогда, когда на щеках парня блеснули слезы, а взгляд его стал жалобным и потерянным. Мужчине хотелось верить, что острые иглы боли впились в парня достаточно глубоко, чтобы воззвать к его рассудку. Опустившись на корточки, Йо-ка грубо обхватил пальцами аккуратный подбородок, по которому стекала струйка крови. Он и не заметил, в какой момент успел ранить губу Тсузуку: возможно, тот прикусил ее в попытке справиться с неприятными ощущениями. Опустив свою белоснежную руку на смуглое лицо возлюбленного, Йо-ка принялся стирать с него кровь и слезы, тем самым все сильнее размазывая их по красивому лицу, в данный момент выглядящему крайне безобразно. — Ты меня слышишь, Тсузуку, слышишь? Ты счастлив сейчас? Счастлив, когда я делаю это с тобой? — насмешливо прошептал прямо в губы парню Йо-ка, чувствуя на самом деле страх и отвращение к себе и к человеку, сидящему перед ним. Тсузуку не произнес ни слова. Криво улыбнувшись, он уткнулся лбом в плечо Йо-ки, но обнимать его в ответ Йо-ка не стал. Рука Тсузуку вновь скользнула на пах любимого, но не задержалась там, поднявшись по животу к груди, затем к шее, которую после обняла, притягивая Йо-ку ближе к дрожащему телу. Сев на пол, мужчина все же позволил Тсузуку взобраться к себе на колени, но руками к нему не прикасался, не обнимая и не собираясь ласкать его влажный пах. «Он, наверное, опять не надел белье», — мысленно фыркнул Йо-ка, переносясь мыслями в тот день, когда он на эмоциях предложил этому человеку переехать к нему, но тут же отвлекся от этих воспоминаний, возвращаясь к обдумыванию того, каким бы еще способом причинить боль хныкающему на его плече Тсузуку. Он был очень коварен, и Йо-ка знал, что если уступит ему, позволив надавить на жалость, тот доберется до его члена, вынудит отыметь грубо и жадно и вновь выйдет из игры победителем. Сытый и счастливый, отправится в душ смывать кровь, на которую ему было плевать, обработает раны, к которым привык, а затем весь вечер будет извиняться перед Йо-кой, не чувствуя при этом вины. «Он просто меня использует. Может, даже не любит. Он просто псих, а я его жертва, и вовсе не наоборот. Его надо лечить, а я лишь убиваю в нем нормального человека. От большой любви. Мы друг друга стоим», — с горькой улыбкой на губах думал Йо-ка. От мыслей о том, что он тот человек, которого хочет Тсузуку, а не тот, кто ему нужен, было смешно и больно. Йо-ке одновременно хотелось прогнать от себя этого больного придурка и привязать его к себе еще сильнее. Если сильнее было куда. Умом он понимал, что надо отпустить, но жадное сердце издевательски твердило, что Йо-ка, не смотря на свою неспособность защитить, не отдаст свое никому и никогда. — Я отпущу тебя лишь на тот свет, слышишь, придурок? Прекрати туда так рваться, или я решу, что в тебе нет ни капли любви ко мне, — сжав затылок Тсузуку, Йо-ка притянул его голову к своему лицу и прошептал эти слова на самое ухо, после чего обхватил зубами одну из сережек Тсузуку и рывком потянул в сторону, разрывая ему мочку. Тишину квартиры разорвал полный боли крик, и Йо-ка ощутил на своем лице горячую кровь. Казалось, ее было очень много, и мужчина с наслаждением наблюдал, как она пачкает белую помятую рубашку Тсузуку, который, схватив себя за ухо, завалился на пол, начиная реветь в голос. Йо-ка чувствовал, как внутри все сжимается, но старался сохранять равнодушие. Пососав серьгу и выплюнув ее на пол, он медленно поднялся со своего места, безразлично отмечая, что на руках Тсузуку остался отпечаток от его грязной подошвы. Пальцы наверняка еще болели, но их боль заглушала другая, более сильная. Однако Йо-ка не сомневался, что этот псих, продырявивший себе все тело, сделавший проколы даже в самых интимных местах, сможет перенести эту боль и спокойно улыбнуться после. В конце концов, он получил то, чего желал, так что жаловаться и винить Йо-ку он не посмеет. Равнодушно обойдя Тсузуку, которого хотелось обнять, запинать до полусмерти, насмехаясь над губительностью его желаний, и вновь обнять, Йо-ка поднял с пола отлетевший к стене нож, которым недавно игрался его любимый, взглядом обещая Йо-ке, что порежет себя в погоне за острыми ощущениями. — Я все же не понимаю, зачем тебе эта боль, если я могу дарить тебе нежность? Разве это приятно? Разве ты счастлив сейчас? — вздыхая, спрашивал Йо-ка, вновь опускаясь к Тсузуку. Тот поднял на него затравленный взгляд, и мужчина невольно вздрогнул, заметив умытое кровью, слезами и слюной лицо. Жуткое зрелище. Однако ненависти во взгляде этого человека не было. Сжав сильнее окровавленное ухо, Тсузуку с трудом приподнялся и переложил голову на колени Йо-ки, не чувствуя больше исходящей от него опасности, даже несмотря на то, что его парень держал в руке нож. Йо-ка и не собирался ранить Тсузуку. Он достаточно причинил ему боли этим вечером. Он чувствовал себя самым настоящим маньяком, рассматривая кровавые пятна на одежде и на полу, которые ему предстояло смыть, когда они обработают раны Тсузуку. А еще Йо-ка думал, что если его знакомые и коллеги узнают, что он творит с близким человеком, его сразу же вышвырнут из группы и упекут в психушку. «Вместе со своим психом», — с улыбкой подумал Йо-ка, осторожно поглаживая упомянутого психа по волосам. Тот перестал стонать и дергаться, тяжело дыша в живот мужчине. Йо-ка тоже расслабился, напряжение отпускало его, хотя и было страшно осознавать, что он натворил. Видимо, свое дело делала усталость. Бросив еще один вопросительный взгляд на любимый нож Тсузуку, Йо-ка решился провести маленький эксперимент, который мог помочь ему понять дорогого человека. Подняв левую руку с головы Тсузуку, правой Йо-ка покрепче сжал рукоятку и в следующую секунду полоснул лезвием по ладони. Порез вышел достаточно глубоким, и из него тут же хлынула кровь. Но Йо-ка даже не чувствовал боли, чтобы понять, что в ней может быть приятного. Боль душевная, которую он испытывал в подобные вечера, была в разы страшнее и острее... — Йо-ка... — прошептал Тсузуку. Кажется, это было первым, что он произнес за вечер. Значит, он наконец-то пришел в себя. — Прости меня... Извинения из уст пострадавшего звучали нелепо. Ведь это не Тсузуку изуродовал лицо Йо-ки синяками, ранил ему ухо, отдавил пальцы и оставил на торсе следы от тяжелых ботинок. Но Тсузуку все равно их озвучил, и тогда Йо-ка понял, что его все же любят. Безумной, извращенной, ненормальной любовью. Такой, какой мог любить только безумный, извращенный, ненормальный Тсузуку. И, сжимая окровавленной рукой такую же окровавленную руку любимого, Йо-ка пришел к выводу, что он сам не менее безумен. Ведь нормальный человек не будет любить такого кретина, к которому страшно возвращаться домой. И бить любимого тоже не будет, и не будет терпеть его безумие и играться с ним... — Не повезло мне с тобой, — одними губами произнес Йо-ка, швыряя испачканный нож к серебряной серьге Тсузуку, закатившейся под стол. А ведь были времена, когда Йо-ка думал иначе. В любом случае, отказываться от своего человека он не собирался, даже если это ставило под угрозу их с Тсузуку жизни.