Scotch whisky

— Снова ты? — Скотт хмуро смотрит на брата и подносит бокал к губам, по-прежнему не отводя взгляд от человека, которого, кажется, в этот самый момент ненавидит больше всего на свете. Нет, не так. Больше всего на свете он ненавидел Артура вчера, а сегодня… Сегодня сердце просто съедает вязко-серая пелена отчаяния: ненавидеть бессмысленно, ненависть не принесет ему свободы. В общем-то, ему уже ничто не принесет долгожданного освобождения. О свободе можно забыть. — Я не думал, что ты… — начинает Артур, но обрывает сам себя, и Скотт криво усмехается: — Что я — что? Что я потребую свободу? Или что не получу ее? — Я и не знал, что ты меня настолько сильно ненавидишь. — Не смеши меня. Ненавижу? .. Ха! Я тебя всего лишь презираю. Всего лишь. И Скотту почти плевать, что они — братья. — Зачем тебе нужна была она, эта свобода? — Артур спрашивает, и все же… Ему ответ тоже не нужен, как, собственно, и самому Скотту. У Артура за плечами ведь уже есть одно — слишком болезненное — сражение за чужую свободу, и его отношения с чертовым Альфредом до сих пор не наладились. Насколько известно Скотту, отказ Америки от «покровительства» Англии стал для Артура одним из самых страшных воспоминаний, предательством самого близкого человека. И его даже немного жаль из-за этого, но… В конце концов, это ведь не вина Скотта, что от Артура постоянно уходят близкие ему люди, да? Тот же Патрик сейчас не в ладах с самим собой, хотя он внушал им, помнится, большие надежды в свое время. А самый уравновешенный из них — Уэльс — давно уже замкнулся в себе, и братья лишь по новостным сводкам узнают, что происходит в его стране. Скотт просто хочет уйти. Скотт хочет независимости — как когда-то другой такой же глупый дурак-герой с ослепительной улыбкой и любовью ко всему миру. Скотту противно сравнивать себя с Альфредом, но сейчас эти сравнения сами идут на ум. — Тот пацан… Америка… Почему ты был к нему так привязан? — Потому что он выбрал меня. — «И то верно, делая выбор между тобой и Франциском, он почему-то выбрал тебя, Артур. Мне всегда было интересно: почему, что такого удивительного и прекрасного увидел в тебе тогда этот мелкий оболтус?» — Не думал, что тебя это интересует. — Ты вообще редко думаешь головой. Брат. — От последнего слова между ними словно бы разверзается пропасть, трещина, незримая, но вполне ощутимая, проходит прямо через гостиную и замирает напротив полки с их общей домашней литературой. В этот момент Скотт некстати вспоминает, что у них с детства была любовь к одним и тем же книгам, но это не помешало им все с того же детства друг друга… недолюбливать. Теперь же притворятся попросту нет смысла. Смысла вообще ни в чем больше не осталось. Братья. Эту пропасть уже не перепрыгнуть, и края не свести воедино. Впрочем, для Скотта это теперь не имеет никакого значения. В руках — шотландский виски пятидесятилетней выдержки, а из рыжей головы испаряются остатки мечтаний о так и не обретенной свободе. Только в сердце отчего-то становится… пусто. Просто пусто — настолько, что эту пустоту уже, кажется, не заполнить даже самым крепким и дорогим виски. — Бра… Скотт, я… — Артур, просто исчезни, — всего лишь тихая, почти беззвучная просьба, не приказ и не крик. И от этого страшнее всего: когда Скотт кричит и ругается, как сотня матросов, забывая про весь свой «аристократизм» — это нормально и привычно. Но Артур не знает, как вести себя с таким Скоттом, молчаливым и спокойным, немногословным. — Хотя бы сегодня, на один день. Англия, видимо, что-то для себя поняв, молча кивает головой и уходит. За его спиной оглушающе-тихо закрывается входная дверь. Потом — много позже — они еще обязательно поговорят друг с другом, все обсудят, придут, как делали это прежде, к какому-нибудь компромиссному решению, но сейчас Скотту плевать — и на компромиссы, и на братские узы, и на гребаную неслучившуюся свободу. Плевать. Но уже сейчас Скотт точно знает одно: потом, когда для них обоих пройдет достаточно времени, он наконец сможет снова назвать Артура своим братом, и тогда он навалится на его плечи, взлохматит светлые волосы и, выпустив сигаретный дым прямо в удивленное лицо, скажет, что Артур совершенно не изменился с их общего детства: каким был «хлюпиком», постоянно видящим невозможные вещи и верящим не тем людям, таким и остался. Они же братья. Только будет это еще очень не скоро. А пока Скотт пьет шотландский виски, чувствуя непонятную горечь на языке, и ни о чем не думает. Впервые.