Огненно-рыжий

Александр Лайтвуд терпеть не может чувствовать бессилие, которое ввинчивается меж ребер как долбанная невралгия, и позволяет вдыхать лишь маленькими глотками. Тем более, когда оно вызвано не выпавшими на прогнившие листья внутренностями. У него уже, наверняка, развился маниакально-депрессивный синдром (прямо мечта примитивного докторишки). Огненно-рыжий преследует его везде. Накрывает мягкими лучами закатного Солнца. Липнет к пальцам, когда Алек счищает ножом слой ржавчины с оконных петель в своей комнате. Заставляет кожу фантомно краснеть и пузыриться от несуществующего ожога, когда ладонь сжимает маленький медный клочок (наверняка вырванный пока она пыталась выдернуть из волос одну из тех кошмарных заколок Иззи). Ее немного кривоватая улыбка и нервные, чуть смазанные движения в обрамлении огненно-рыжего (никак не выскоблить из мыслей) появляются на обратной стороне век, каждый чертов раз, стоит только закрыть глаза. И поэтому теплый прозрачный океан превращается в острые осколки льда, стоит ему только увидеть Клариссу (которую тут же передергивает). Алек ненавидит ее. Как же он ее ненавидит. Эти её обиженно-непонимающие взгляды проходятся электрическими импульсами по нервным окончаниям. Сползают за шиворот каплями пота, и растекаются по позвонкам холодом. Долбят в виски как ополоумевший дятел. Так и хочется пригвоздить Клэри к стене и пройтись губами по мягкой коже заставить ее создать руну забвения или безразличия, и чтобы та обязательно была постоянной. Слишком тошно просыпаться утром, и дрожащими пальцами шарить по простыням, чтобы коснуться узкой бледной спины, а потом вспоминать, что это лишь ненавистный сон, повторяющийся из ночи в ночь. Сжимать в кулаке хлопок до раздражающего треска. Хуже ощущений и быть не может. Кусок ткани слетает с кровати к гребаной матери. Алек комкает его и запихивает за боковую стенку шкафа, почти вплотную припертого к стене. Натягивает на себя тренировочный костюм и вылетает из комнаты, хлопая дверью удивительно тихо. Зал в полшестого после рассвета удивительно пустой и умиротворенный. Лайтвуд переступает с пятки на носок, и глубоко втягивает в себя пыльный, немного спертый воздух. Закрывает глаза и видит огненно-рыжий лишь мельком. Это уже повод для гордости. Неспешно переходит в секцию стрельбы, подхватывает лук, а колчан забрасывает на плечо, закрепляя кожаные ремешки поперек груди. Становится напротив мишени. Тетива приятно пружинит под пальцами, а оперение успокаивающе касается кожи. Алек выпускает стрелу за стрелой, и каждая из них попадает точно в цель. Кроме одной. Рука дергается, когда он слышит её едва слышное (раскат грома посреди пустыни) и почти неразличимо боязненое «Доброе утро». -Доброе, - натянуто и шипяще, даже не повернув головы. Вновь тянется за стрелой, прикладывает древко к дуге. Кларисса шумно выдыхает (как же это уже осточертело) и быстро шагает к Лайтвуду, не давая себе возможности передумать. Останавливается лишь, когда почти упирается носом в его плечо. Касается ладонью напряженного предплечья, и заставляет опустить руки. Алек почти не дышит, - легкие словно прошли первую стадию атрофии. Она делает один шаг влево и оказывается с ним лицом к лицу. Смотрит в глаза. Прямо, не отводя взгляда, впервые на его памяти. -Научи меня стрелять из лука, - произносит Клэри требовательно, словно обвиняя в чем-то. -Ладно, - он едва может отвечать – во рту пересохло, как после самой изнурительной тренировки, а кожа продолжает гореть под чужими пальцами. Алек даже не знает, почему соглашается; бесится оттого, что голос так дрожит, и совершенного не хочет перестать чувствовать тепло ее ладони. Клэри на одно почти неуловимое мгновенье удивленно распахивает глаза, а потом благодарно улыбается, чуть приподняв уголки губ. Она улыбается. Ему, Александру Лайдвуду. По телу проходится легкое покалывание. Она забирает из его рук лук, и совсем осмелев, вытаскивает стрелу из одеревеневших пальцев Алека, продолжая вглядываться в его глаза. Кадык опускается и поднимается под молочной кожей. Фрэй поворачивается к нему спиной и натягивает тетиву. Лайтвуд замирает на несколько секунд, а потом, будто бы принимает её правила. Прижимается ребрами к спине, кладет свои руки поверх маленьких ладоней, и заставляет принять правильную стойку. В нос ударяет запах яблочного шампуня. -Нужно крепко держать стрелу. Шепчет в самое ухо (откуда столько безумия?), и надавливает своими пальцами на тонкие фаланги, с удовольствием отмечая, как напряглись мышцы её тела. -Смотришь на цель, и представляешь, в каком месте ее пробьет наконечник. Ловишь момент между ударами сердца и на выдохе разжимаешь пальцы. Каждое слово сопровождается движением, и стрела, хлестко рассекая воздух, попадает в «десятку». Он отступает. -Теперь сама. -Хорошо, - слишком отрывисто и разочарованно, чтобы выглядело безразлично. Подхватывает второй колчан, закрепляет и отправляет в мишень стрелу каждые тридцать секунд, выжидая перед выстрелом несколько вдохов; до тех пор пока пальцы не сводит судорогой, а наконечник не приближается к первой выпущенной на минимальное расстояние. Опускает лук, и поворачивается к Алеку. Он тонет в этой яркой зелени. -Неплохо, - выдает сухо, и даже пренебрежительно. Клэри лишь кивает. Он не ждет ее следующим утром, но ровно в шесть Фрэй приходит. Изо дня в день. Это даже становится ритуалом. Они здороваются. Клэри улыбается и тренируется до боли в суставах. Алек отпускает сухие комментарии и выставляет в нужную позицию, иногда, растирает затекшие мышцы мягкими движениями. -Ты меня больше не ненавидишь, - она улыбается открыто (не так как в первый раз), и смотрит с какой-то щенячьей теплотой. Лайтвуд знает, что она права. Ту отравляющую ненависть выдуло в форточку, словно сорванную с карниза занавеску. И он больше не может пронзать её ледяным взглядом. Не отвечает, стискивая челюсть, так что под кожей ходят жевалки. Она аккуратно снимает снаряжение и прислоняет к стойке с оружием. Подходит в плотную, обхватывает ладошками покрывшиеся алыми пятнами щеки, и тянет к себе. Целует настойчиво и нервно. Алек не смеет сопротивляться. Поддается ей. Мажет кончиком языка по теплым губам. Прижимает руки к коже на пояснице под задравшейся майкой. Чувствует пальцы на шее и привкус мятной зубной пасты во рту. Александра Лайтвуда все еще преследует огненно-рыжий и бессилие между ребер. Только пальцы больше не шарят по простыни в поисках узкой бледной спины, а лишь убирают медные пряди с шеи и лениво очерчивают выпирающие позвонки.