***
— Эй, Люси! Люси! Проснись! — мягкие губы осторожно коснулись щеки, шеи — приятные мурашки разбежались в стороны. Не хочу. Не хочу открывать глаза. — Ну, Люси! Я же опоздаю! Вставай! — тёплая рука затрясла моё тело сначала осторожно, потом настойчиво и резко. Нацу явно проголодался. Разлепляю нехотя глаза — что-то не так в этой жизни. Тёмная тесная комнатёнка с дешёвыми обоями в синий цветочек. Сразу за окном обычный гул мегаполиса. Рядом скачет шумный розововолосый охламон, любое приближение которого к плите ближе чем на метр приводит к неминуемому пожару. — Ты вчера опять допоздна читала, глупышка, — одно небрежное прикосновение к щеке, и меня наполняет тепло — ласковое и умиротворяющее. Вот оно моё счастье. С Нацу я никогда не мёрзну, даже если сердце едва стучит своим ватным боком о завешанную толстым одеялом рёберную клетку.***
— Прошу вас, миледи. Всего один танец! Он вновь передо мной, склонив голову и протянув руку, — смотрит жадно, будто умрёт от отказа. Сердце изменяет и мне, своей хозяйке, и тому, кто выжег на нём золотое клеймо перед самим богом. Льдинки в его глазах тают от выплёскивающейся страсти, губы нежно прикасаются к моему запястью, сжигая поцелуем тонкую кожу. Я одёргиваю перчатку и принимаю его руку. Раз-два-три. Раз-два-три. Он улыбается едва заметно, крепко прижимая к напряжённому телу. Обжигает ледяным взглядом так, что колотит от непреодолимого желания. Губы сохнут невыносимо, хоть бы коснуться ими на миг, припасть — напоить чужим соком. Раз-два-три. Поворот. Не разрывать бы рук, глаз и сердец. Никогда. Но у нас есть право лишь на один танец.***
— Люси! Что на ужин?! — Нацу закричал, как всегда, с порога. Прошлёпал босыми ногами в ванную, загрохотала полка с моей косметикой. — А где мои шорты? Опять. Снова. Надоело — до безумной раздирающей на клочки тоски. Ужин в молчании — любимая книга перед сном. В груди — тишина. Шум льющейся воды навевал какой-то ритм. Я не успела вспомнить — на плечи легли мокрые руки. — Спасибо, любимая, — горячий шёпот прямо в ухо — до дрожи, до желания. Мягкие поцелуи на шее расцвели обжигающими цветами, руки заскользили по телу — тепло. Живое тепло разлилось бушующими волнами, захлестнуло душу. Ватное сердце толкнулось в его руку — несильно, слащаво защемило в предвкушении.***
Лай собак теряется где-то в тумане. Осенний лес подступает всё ближе, окружает и незаметно берёт в плен. Лошадь подо мной мелко дрожит, похрипывает, осторожно переступает копытами. Хруст веток под копытами оглушает, заставляет сердце дёргаться ещё сильнее. Изо рта вместо крика вырывается лишь слабое облачко пара. Руки трясутся, пальцы сжимают поводья до боли. Страшно. Кто-нибудь… пожалуйста… Крик ворона за спиной заставляет обернуться. Ничего не видно — белесый туман, словно липкий кисель, заполнил весь мир. Даже слова тонут в нём безвозвратно. Бока несчастной лошади вздымаются из последних сил, ещё немного и скинет или упадёт. Я гоню её наугад, ветки хлещут по лицу, оставляя царапины, противно трёт спину мокрое платье. Найди меня… Угрожающий треск под ногами, злобный клёкот над головой, победное шипение за спиной. Я бегу, задыхаясь. Пот заливает исцарапанное лицо, изодранное платье равно цепляется за каждый сук. Мерзкий гнилостный туман забивается в самое горло — до раздирающего кашля. Сил уже нет. Свора бежит по пятам — не уйти… Сердце бьётся. Едва-едва.***
— Люси! Ты меня слышишь? — перед глазами замелькало обеспокоенное лицо подруги. Кажется, я опять задумалась в самое неподходящее время. — Конечно, слышу! — я рассмеялась, пытаясь скрыть свою рассеянность, ощупала рукой саднящее лицо. В последнее время меня стали беспокоить странные сны о балах, дворцах и интригах. Сейчас вот пригрезился осенний лес, лошади, охота с борзыми. Как будто я в этом самом лесу заблудилась — даже дыхание срывается, словно только что бежала. От ярких то ли снов, то ли воспоминаний пробило ознобом, ложка в руке затряслась, дребезжа о блюдце. Эльза недовольно нахмурилась, накрыла своей рукой мою. Тепло. Беспричинный страх отступил и забился поглубже в свою нору. Рядом с Эльзой мне всегда спокойно, даже если ватное сердце мелко дрожит, позвякивая мелкими осколками. — Так, значит, встретимся вечером в клубе? — губы сами расплылись в подобии улыбки — неискренней и холодной.***
— Миледи! Что случилось? Где ваша лошадь, слуги. Муж, в конце концов? Я смотрю в его глаза неотрывно и жадно, вцепляюсь в руку, слёзы катятся по грязным щекам, разъедая царапины солью. Сердце бьёт набатом, сминая страх и сомнения. От одного лишь прикосновения ледяных рук жарко и светло — весь мир вокруг меня поёт и заливается счастливым смехом. — Милорд, я не знаю… Ой! Что вы делаете! В объятиях этого мужчины я таю — забываю обо всём. О муже, потерявшем привлекательность после того памятного вальса. О попытках отравить и убить меня в последние несколько месяцев. О погоне, что и сейчас не потеряла мой след. Раз-два-три. Раз-два-три. Поворот. На ковре из скользких подгнивших листьев. Сметая разодранным подолом расползшуюся грязь. Давя каблуками иссушенные сучья, словно кости. Раз-два-три. Я никогда не забуду наш вальс между ощерившимися клыками и клинками наёмными псами — сквозь кровавый дождь.***
— Люси, что-то ты бледная? Нацу что, совсем спать не даёт? Громкий мужской хохот сквозь пульсирующую в голове раздражающую музыку разрывал виски. Выдавливаю кривую улыбку. Шутники. Раздражение наполнило до самых краёв — ещё несколько минут, и из меня пар повалит. — Я в дамскую комнату! Увлечённые разговором, кажется, они и не заметили моего ухода. Душно. Тошно. Замелькали перед глазами яркие пятна, одурманили запахи приторных духов смешанных с потом. Толпа извивалась от похоти под невообразимую какофонию звуков. Чьи-то противные руки всё время хватали за плечо, руку или даже ягодицы, оставляя грязные жирные следы. Приличной девушке спокойно мимо не пройти… — Извините. Высокий брюнет. В глазах льдинки. В руке полупустой стакан. В груди под мокрой майкой сжалось — до потемнения в глазах — моё сердце. Пересохло в горле — пропасть бы… Он рассмеялся, когда я вернула ему пустой стакан — квиты. Мир покачнулся под ногами — сильные руки подхватили и закружили в танце. Раз-два-три. Раз-два-три. Сердце бьётся. В ритме впечатанного в память вальса, слышного лишь нам двоим. Под пробитым острыми льдинками слоем ваты запульсировала безумно кровь, пьяная от счастья — до боли, до эйфории. Такие знакомые глаза, такие родные руки, такие желанные губы… Раз-два-три. Поворот. Кто-то резко схватил меня и оттолкнул — резануло, словно ножом в груди. Нацу! — Я не понял! Это кто? На ватном сердце расплылось кровавое пятно. От руки Нацу, сжимающей мою ладонь пронзило яростным жаром.***
— Грей! — имя сквозь рыдания всё же выскальзывает из самых тайников души. То имя, что хранила я ото всех, оказывается слишком горьким, слишком сладким — я больше не смогу молчать. — Грей! — Не плачьте, миледи. Я обещаю. Мы обязательно встретимся снова, только, наверно… Молчи! Молчи же! С каждым словом кровь толчками изливается из раны — жизнь утекает беспрерывно. Сердце в моей груди бьётся. Все слабее и слабее, будто это моя кровь капает на промёрзшую землю. Он улыбается, и льдинки в его глазах кружатся в вечном вальсе. Больно. Как же больно, когда холодеет рука, которую ты не в силах отпустить. Когда глаза, в которые невозможно наглядеться, тускнеют, а губы, шепчущие твоё имя, словно молитву, замирают в последней улыбке. Я прикоснусь к ним лишь на миг — мертвенно стылым. Чтобы вдохнуть все его мечты и надежды — сохранить их в истекающем горькой тоской, едва трепыхающемся сердце. Как же холодно. Непроглядно холодно. Без тебя. Мы ведь встретимся вновь, любимый?***
— Идём домой, Люси! В глазах Нацу загорелись злость и ревность, сжигая мои сомнения, горячая надёжная рука крепко сжала мою ладонь. Он любит меня. Вот оно счастье. С Нацу я никогда не замерзну. Даже если сердце остановится навек. Этот вальс — просто наваждение. — Грей! Я тебя потеряла! — красивая девушка прильнула к брюнету и покосилась на нас недовольным взглядом. — Давай потанцуем, милый! Пробирающее до леденящей дрожи наваждение. А от объятий Нацу тепло и уютно — сердце бьётся спокойно и совсем не больно. Тихо — тихо. По-домашнему. И зачем только я оглянулась. Он ведь совсем не в моём вкусе. Брюнет. Молчит. Смотрит. Льдинки в его глазах кружатся в забытом мною вальсе. Раз-два-три. Моё счастье крепко держит за руку, опаляя огнём. Отчего же тогда рвётся в груди истошно сердце, вырывая клок за клоком окровавленную вату острыми обломками рёбер? Отчего?***
«… только, наверно, мы не сможем вспомнить друг друга…»