Применение свободы

— Встречаются Хайнессен и Нгуэн, и один другому говорит… Меркатцу вдруг стало… неловко. Слышать проклятья в адрес демократов он привык, но их шуточки о них же самих удивляли до сих пор. Сделав знак Шнайдеру, он отошел в сторону и опустился на пластиковый стул, сжимая бумажный стаканчик из-под вина. Царящее вокруг странно и неприятно напоминало ему последние дни Липштадтского союза, разумеется, вне битвы. На Гайесбург чуть не до подъема, если не до самого боя, шли разгульные пиры, на которых рекой лилось вино, гремели нелепо-высокопарные тосты, которые не могли сбыться, и то и дело раздавались проклятия в адрес «белобрысого щенка». Меркатц присутствовал на этих оргиях всего раз или два, а на третий впервые уклонился от участия: он предпочитал думать о тактике завтрашнего боя, а не о том, как заглушить предчувствие скорого конца, как выжить, а не как умереть. На Изерлоне не предчувствовали свое поражение: о нем прекрасно знали и даже не слишком от себя таились. Но, всему наперекор, сражались, насколько хватало сил, а когда наступало затишье, пили, пели, танцевали, смеялись, ловя призрачное счастье праздника. И это когда еще не прошло и полугода… Они не пьянели от вымученного веселья, не застили себе глаза фальшивой радостью — они искренне веселились, чтобы не перестать различать в жизни что-то хорошее. Куда ни посмотри, везде он видел счастливые, лучащиеся смехом лица. Вокруг него колыхалось море веселья и радости, в котором адмирал Меркатц чувствовал себя одиноким, унылым островом. Отвлекшись от своих мыслей, Меркатц заметил, что Шнайдер куда-то делся. Только минут через пять адмирал нашел взглядом черный мундир своего адъютанта. Шнайдера кружила в непривычно быстром танце какая-то высокая девица в берете набекрень. Странно, Шнайдер по своему желанию не оставил бы командира, чтобы пригласить даму. Неужели она подошла первой? Да, в Империи такого не бывало. Что ж, право самой выбрать и пригласить кавалера — тоже, наверное, часть свободы, которой так дорожили в Альянсе. И обнимать генерала Шенкопфа с двух сторон — тоже часть свободы. И смеяться — не нарочито громко, но и без жеманного хихиканья — просто и естественно. Альянса уже нет, а его драгоценная свобода, за которую они умирали, — вот она. Только непонятно… — Наши адмиралы приглашают вас в приятную компанию, чтобы вы не скучали в одиночестве. — Я не скучаю, я просто думаю, — ответил он, поднимая глаза на молодого офицера с веснушками на носу и нашивками высокого чина. — О чем же вы думаете? — спросил адмирал… как его… ах, да, Аттенборо. — Если это не слишком грубый вопрос. — Да нет, не грубый. О чем? — Меркатц помолчал, сначала собирая беспорядочные мысли в слова, а затем переводя на чужой язык. — Все это кажется мне очень странным. — Я понимаю, — Аттенборо тоже осмотрелся. — Мне временами тоже бывает стыдно. Это называется «комплекс выжившего». «Жизнь продолжается», конечно, звучит цинично, но рано или поздно нужно себя в этом убедить, потому что иначе… — Нет, — Меркатц перебил Аттенборо и тут же вздохнул. — Я о другом. — О чем же? — Аттенборо чуть наклонил голову и прищурился. — Вы ведь воевали за свободу? — начал Меркатц. — Он бы сказал — не мы одни и не мы первые. Начали это задолго до нас. — Да, наверное… вам виднее, я ведь никогда не изучал историю серьезно. Но я о другом. Я тоже нежданно получил свободу. Но… для чего я ее использую? Для чего все используют ее вот так? — Меркатц неуверенно обвел вокруг себя измятые стаканчиком. — Пойдемте я вам посуду другую дам, а то вы как сирота, — адмирал Аттенборо улыбнулся. — Не объясняйте больше, я все понял. — Что именно вы поняли? — настороженно спросил Меркатц. — Вы считаете, что свобода и вам, и нам слишком дорого стоила, чтобы разменивать ее на бытовые мелочи, правда? Вам кажется, что свободу должно использовать для чего-то очень важного? Не для того, чтобы рассказывать анекдоты о нынешней власти или каждую неделю начинать новый роман? — Наверное, — признал Меркатц. — А вы не спросили себя, кто будет определять, что важно, а что неважно? Меркатц замер на полушаге. Странный вопрос, опасный, не имеющий ответа, — и очень нужный. — Если бы Ян говорил с вами, он бы сказал: «Давать отчет в применении своей свободы — это обязанность человека. Но определять, как ее применить, — его право». Или еще что-то в таком же духе. Короче, пойдемте к нам, адмирал. В такой вечер никто не должен скучать в одиночестве. Было легко и просто подчиниться веселому напору, пойти следом за Аттенборо и начать приятную беседу. А подумать… можно и после, поговорив со Шнайдером. Он молодой и видит хоть и не так, как старый адмирал, но, вполне возможно, вернее.