***
Парень еле стоял на своих двоих, судорожно цепляясь трясущимися руками за кирпичную стену, но, казалось, что даже она не способна поддержать разъезжающиеся коленки. В глазах его читались оцепенение и леденящий кровь ужас, которые он совсем не пытался скрыть, что доставляло безумное удовольствие Сейджуро. Они всегда стояли перед ним с душами, открытыми для плевка, умоляющие одними глазами, но никогда не получающие ответа. Жалости не существует, Акаши мог доказать это на собственном примере: муштра, тренировки, запреты. Все это породило лишь ненависть. И никто не смотрел на него как на ребенка. Акаши был похож на дворового кота, который отбивал пустую консервную банку у своры диких собак. Волоски на всем теле встали дыбом, отзываясь мерзким ощущением, словно глупый мальчишка умудрился погладить животное против шерсти. У Сейджуро неимоверно чесались руки, сложенные на груди, а пальцы нетерпеливо постукивали по предплечью. Он хотел всем своим видом показать, что находиться здесь – это выше его царского достоинства, однако его выдавал взгляд. Всегда смотрящий холодно и отрешенно, сейчас он был жадный и голодный, отливающий кровавым золотом, топящий жертву в расплавленном металле зрачков. Дай ему волю, и он бы впился зубами в горло дрожащему подонку напротив, но ни статус, ни мировоззрение не позволяли утолить жажду столь звериным методом. Чего нельзя было сказать о Дайки. Смуглый парень уже вовсю играл мышцами и тянул свои загребущие руки к шее задыхающегося от ужаса парня, намереваясь если не сломать ее, как тонкий прутик, то уж точно сжать так, чтобы кадык вдавился в позвоночник. Аомине всегда был нетерпелив и взвинчен, если, конечно же, забыть о тех моментах, когда он дрых беспробудным сном где-то на крыше своей многоэтажки, в которой он приобрел дешевую однушку, на задворках Города. Акаши всегда удивлялся, как мало нужно этому парню для счастья. По сути, ему вообще было достаточно пары шлюх с отменными сиськами для удовлетворения своих плотских утех. Не то чтобы Сейджуро осуждал его, просто считал, что такие сомнительные знакомства не могут принести истинного удовольствия, разве что подсобят подцепить какую-то мерзость на собственный член. - Хочешь сказать что-то на прощание? – собственный голос звучал слишком монотонно и скучно, словно он читал нудную статью из утренней газеты, а не говорил с жертвой, которая через пару кратких мгновений по мановению его «волшебной палочки», которая стреляла отнюдь не глупыми срифмованными заклинаниями, а настоящими серебряными пулями, отправится в самое сердце Тартара. Что-то вроде того, что обычно пишут на самой последней странице журнала для тупых домохозяек, которые не могут вырваться из замкнутого круга своих собственных проблем. «Лилиям необходим особый уход. На автомойку Ямомото-сана требуется кассир. Продается однокомнатная квартира в центре Города. Раки на 9 месте, счастливый предмет – скатерть, цвет – коричневый, остерегайтесь встреч со Львами. Переменная облачность, +15 градусов тепла…» Сейджуро тошнило от одной мысли, что он говорил с этим беспомощным и трясущимся существом, которое способно лишь испачкать его новенькие ботинки грязью, не более того. Аомине было все равно, с кем молчать и кого убивать. Лишь бы заплатили. - Вы сгниете в Аду, суки! - бледное лицо парня исказилось в мученической усмешке, которая так никогда больше и не сойдет с его губ. Убогая кривая маска, будто застывшая там, где должно было быть лицо жертвы, словно в одно мгновение состарилась, сделав его обезображенным монстром, громко шаркающим кривыми полусогнутыми ногами по замусоренному асфальту. Кожа скукожилась, отделилась, оторвалась от костей вместе с разлагающимся на глазах мясом, падая на асфальт жалкими ошметками чего-то, что больше никогда не воспримет солнечный свет, чего-то, что может сгодиться лишь на корм червям, убивая все своей ядовитой сущностью. Пустые глазницы смотрели сквозь саму душу, если таковая, конечно же, имелась у двух убийц с роковым стажем. За одну секунду словно пронеслось десять, сто, нет, тысяча лет, донося до чуткого носа всю феерию тленного зловонья, сводящего с ума, красящего предстающую перед ними картину. Что может выдержать человеческий рассудок? Одному достаточно увидеть тени в вечернем сумраке, чтобы испытать душераздирающее чувство ужаса за свою ничтожную и бесполезную жизнь. Кто-то же сам является этой тенью, не ведая сомнений и страхов, бессмысленно пытаясь убить в себе все кошмары в самом зародыше. Не существует более бесполезного занятия, чем отрицание собственного ужаса. Его бесполезно игнорировать, от него не убежать и не скрыться. Он всегда будет виться длинным шлейфом за твоей спиной, заставляя вздрагивать всем телом от малейшего шороха, не вписывающегося в идеальную картину окружающей действительности. Сколько нужно страха, чтобы свести человека с ума? Что нужно взвалить на плечи жертве, чтобы сломить ее волю? Всего лишь призрак, ухмыляющийся своей посмертной улыбкой. Но этого было недостаточно. От живого мертвеца отделилось что-то мерзкое. Еще более омерзительное, чем сама жертва. Если бы Акаши обладал хоть каким-то чувством иронии, он бы обязательно вспомнил про дементоров из вездесущей Поттерианы, от которой у каждого второго зубы уже сводит в едкой оскомине. Длинные полы черного тряпья, худые пальцы, тянущиеся к самому горлу, сверкающая в стекающих по лезвию каплях крови коса. Чудовище, пришедшее из пучины Ада, сама госпожа Смерть пожаловала на их милую вечеринку для самых избранных. Сердце стучало как сумасшедшее, заставляя втягивать кислород с удвоенной силой, но возможности на это совершенно не оставалось. Сейджуро в полнейшем онемении смотрел туда, где черная масса скользила над поверхностью грязного асфальта, приправленного щепоткой кирпичной пыли и мусора, поскрипывая собственными суставами и чудовищно хрипя. Мир замер в одной точке, наотрез отказываясь запустить время в свободное плавание. Были только шорох, тьма и звук собственного сердца, которое отбивало добротную чечётку в грудине. Хотелось выть, да только собственный голос казался ему ничем не лучше того сиплого стона, что сорвался с губ рассыпающегося на части трупа. Его словно окунули в ледяную воду, выбивая из легких остаток кислорода и заставляя зрачки в ужасе расшириться. Акаши Сейджуро умирал и возрождался, смотря на то, как длинное лезвие поднимается вверх и замирает над головой пошатывающегося мужчины, от которого давно остался лишь почерневший скелет. Что нужно человеку для того, чтобы его охватил всепоглощающий ужас? Достаточно ли посмотреть в глаза самой Смерти, чтобы очутиться в бесконечном бездыханно стоящем на месте кошмаре? Хваленое самообладание лишь на мгновение дало слабину, и вот уже улицу разразил громовой выстрел. Один, два, три – он стрелял, пока в его обойме не стало так же пусто, как внутри черепной коробки Дайки. Он делал это не глядя, целясь туда, где, по его мнению, должна была быть голова чудовища. Первого или второго – никакой разницы. Он спускал курок с такой силой, что ухоженный указательный палец отозвался тупой болью, пытаясь отрезвить своего хозяина. Он впервые в жизни боялся открыть глаза и посмотреть туда, где должны были рассыпаться прахом мечты и надежды живого человека. А может быть, и совсем не живого.. Сейджуро больше никогда не смог бы сказать, что он уверен в здравии своего рассудка. То, что он видел, было ненормально, болезненно, аморально, мерзко. Он чувствовал, что еще немного, еще мгновение, и он сам распрощается со своей головой, распадется на куски. Ему казалось, что его зубы ссыпаются с противным скрежетом на землю, что ноги не держат и все вокруг давно испарилось, унося его в самое темное и гадкое место во вселенной. Всего мгновение, тянущееся как целая жизнь. Золотые глаза смотрели с особой любовью, зачерпывая рукой самое потаенное внутри него. Смерть улыбалась. Слишком близко, тихо, жадно и даже эротично. Она смотрела на сына своего, унося жертву туда, откуда никто больше не возвращался. Секундная стрелка на наручных часах судорожно колотилась между двумя отрезками, разносясь чудовищным звоном в голове мужчины. На какое-то мгновение он забыл, как дышать, отдаваясь на волю случая, стараясь убить растущий в нем ужас еще в зародыше. У Смерти были такие знакомые глаза. Сейджуро очень хорошо знал их. Видел каждое утро, лениво смотря в запотевшее стекло в собственной ванной. Ну, по крайней мере, один из них. А потом все исчезло, будто и не было никогда этих мгновений, которые длились целую вечность. Вся чернь, что, казалось, была не только вокруг Сейджуро, но и проникла внутрь его тела с воздухом, через кожу, разрывала его легкие, мерзко скребла по костям, скручивала желудок в тугой узел и отдавалась тупой болью в челюсти. Как будто мужчина вдохнул это существо в себя, слившись с ним воедино и развалившись на куски, словно намокшая тетрадь, а затем поспешно собираясь обратно в нескладную картину своего существования. Откуда-то издалека раздался сдавленный хрип, который звучал слишком отчетливо, чтобы быть выдумкой его воспаленного, но еще живого рассудка. - Мудак, ты что творишь?! Нас сейчас выловят эти государственные шавки! – Аомине резко дернулся к машине, которая мрачным черным пятном выделялась в блеклых лучах мерцающего фонаря. Сейджуро тупо проводил его взглядом, разучившись на какое-то время моргать. Он стоял на том же месте, безостановочно спуская курок разряженного пистолета, целясь туда, откуда на него смотрело расплавленное золото. В ушах шумела собственная кровь и раздавался громкий шепот, алчно подталкивающий его к желанию развернуться и бежать быстро и далеко, пока собственные жилы не начнут отзываться тупой сногсшибательной болью. Весь мир вокруг дрожал так, словно по нему пропускали знатный разряд тока, перекрывающего всю реальность, как круги на воде от упавшего с дерева листа. Очнувшись, Сейджуро понял, что дрожит вовсе не мир, а его собственное тело. Марионетка в своих собственных руках, которая потеряла самоконтроль – бесполезная и беспомощная в подобном состоянии. Перед Сейджуро лежал труп. Бледная кожа, усеянная кровавой росой, которая залила все, что было рядом. Кирпичная стена, у которой жертва пыталась найти свое спасение, раскрасилась багровыми цветами, лепестки которых медленно стекали все ближе и ближе к земле. И больше ничего, что могло бы объяснить его опрометчивость. Словно фигура в плаще была только кошмаром, вырвавшимся из его сна и настигшим его слишком внезапно. Будто он сам не заметил, как сошел с ума. Попятившись, Сейджуро уперся спиной в уже заведенную машину, где Аомине судорожно пытался разобраться с управлением. Сбежать, исчезнуть, спрятаться на время и прийти в себя – это все, что было ему сейчас так необходимо. Больше, чем плата, сильнее, чем воздух. Иначе он действительно свихнется, оставив весь вкус выигрыша Дайки. А это последнее, чего он желал. Именно поэтому, согнав напарника с насиженного места, Сейджуро быстро сел за руль и вдавил педаль газа в пол, заставляя черного зверя взреветь, в очередной раз разрушая тишину ночных улиц и улетая от просыпающихся вдалеке полицейских сирен.***
Когда с человеком случается что-то странное, он теряется. Все существовавшие до этого рокового момента мысли, идеи, философия улетучиваются, заставляя целый устаканившийся мирок полететь к черту. Выстроенные за долгие годы жизни стены рушатся как карточные домики, открывая все, в чем каждый боится признаться даже самому себе. И проблема не в том, что осознать то, что на свете существует нечто необъяснимое, мистическое, пугающее и даже опасное, порой не так сложно, нежели убедить себя самого в своем здравомыслии. Кажется, что собственная голова варится в мерзких мыслях, рожденных в шепоте черного демона, уверяющего тебя в твоем слабоумии. Когда кто-то видит что-то необычное, он может пересмотреть свое существо. Но стоит каждому из нас хотя бы косвенно столкнуться с чем-то, от чего в жилах застынет кровь, и никто больше никогда не станет прежним. Каждый шорох, каждый вздох будут казаться чем-то инородным, странным, пугающим. И так до тех пор, пока твои собственные мозги не свернутся окончательно. Люди, видевшие кошмары своими собственными глазами. Спят ли они спокойно? Сейджуро не спал. Он сидел на полу в своей ванной, пытаясь прийти в себя или хотя бы залить мысли алкоголем. Он все время возвращался к тому моменту, когда его глаза встретились с холодным блеском существа, забирающего жизни. Акаши хотел верить, что все это было лишь страшным сном, который теперь отказывался выходить из его головы, к каким мерам бы он ни прибегал. Жутко хотелось заснуть, прямо там, на холодном иссиня-черном кафеле, который он тщательно подбирал, руководствуясь указаниями дизайнера, и больше никогда не просыпаться. Но с каждой прожитой минутой он понимал, что даже мужчина со стальным характером порой может дать слабину перед играми своего разума. Из стереосистемы в большой и просторной гостиной тихо играла давно выученная и тысячу раз пропетая Аве Мария. Губы сами беззвучно двигались в такт с ярким женским пением, вторя каждому слову и прося помолиться за него. Как будто он резко уверовал в Бога. Словно поверил, что, если он признает свои грехи, то монстр в черном плаще отступится от него. И от этого ему становилось истерически смешно – вера не для него. Он нуждался в свежем воздухе, поэтому, накинув себе на плечи спортивную куртку, которая первой попалась ему под руку, мужчина спокойным шагом спустился вниз, туда, где легкий ветер обнимал его, пытаясь привести в чувства. Очередная сигарета противно скрипела на зубах, заставляя желудок нервно сжиматься от недостатка пищи и переизбытка алкоголя. Сидеть на холодной лавочке было едва ли намного удобнее, чем на полу в своей ванной, но он ничего не мог с собой поделать. Серые кольца дыма плавно поднимались под его расфокусированным взглядом вверх, к таким же невзрачным тучам, затягивающимся над городом, словно грязное одеяло, смешиваясь с воздухом и отравляя его существо. Прикрытые веки слегка подрагивали, а пальцы нервно стучали по коленке, заставляя прохожих быстро двигаться дальше, не останавливаясь, дабы показать свою наигранную человечность. Каждый из них прятал кого-то страшного внутри себя. Вор, лжец, убийца, чудовище. Сейджуро не был самым плохим из них, нет. Были и те, кто нанимал его, заставляя каждый раз брать свое оружие и толкать обреченных в объятия Смерти. Любовь к тому, что творили его руки, когда отбирали чью-то жизнь, - это дело второстепенное и никому неинтересное. Разве что однажды, когда Сейджуро сам будет стоять на смертном одре, надеясь на святое снисхождение, его надежды будут так же безжалостно раздавлены, как десятки тех, над кем он выносил приговоры. И тогда Акаши гордо спустится в Ад, где его уже будут нетерпеливо дожидаться, разогревая очередной котел для виновного грешника. Напряженного лица коснулись ледяные ладони, выводя из состояния смутного транса и заставляя мужчину открыть глаза. Рядом стояла она – ни в чем не повинная и легкая как перо голубоглазая девушка. Ее бледная кожа словно искрилась, заставляя губы растягиваться в вымученной усмешке. Наверное, самое прекрасное, что было в его жизни, но о чем он никогда не признается никому, даже самому себе. - Акаши-кун, холодно, пойдем в дом, - словно пропела она и потянула его за собой. Как податливая ручная собачка, он медленно, словно во сне, поднялся и двинулся за ней. Эта девушка дурманила ему голову похлеще самого крепкого алкоголя. Пышущая красотой и нежностью, она была его единственной путеводной звездой в этом чертовом мире, наполненном ужасами и горечью. За ее хлопковым платьем он готов был тянуться целую жизнь, лишь бы ощущение рядом стоящей Тецуи не давало ему сломаться окончательно и хотя бы на крохотную часть оставаться человеком. Куроко всегда была слаба здоровьем. Она часто болела и была слишком беспомощной для него. Совершенно не отдавая себе отчета о том, что он делает, Сейджуро постоянно волновался о том, что однажды он может проснуться в мире, в котором его тихой скромницы уже не будет. Как ни крути, а в этом вопросе Дайки обходил его на целую голову. Ему не за кого было волноваться, он был свободен как тот самый кот, который гуляет сам по себе. Но, если хорошо подумать, Сейджуро все равно не отказался бы от этого голубого миража, который легкой дымкой окружал его воспаленные мысли и огораживал от излишних проблем. Куроко была из тех, кому не наплевать на окружающих. Странно и запутанно, но противоположности в этом мире имеют глупую особенность притягиваться друг к другу. Он, знающий, как одним быстрым ударом лишить человека всех надежд и стремлений, и она, отчаянно пытающаяся укрыть его от всей этой зияющей пустоты своими бледными пальцами. Акаши не мог назвать это любовью. Он не был способен любить кого-то так же сильно, как последний удар сердца очередной жертвы. Скорее, он нуждался в ней и ее доброте, чтобы с каждым новым разом убеждаться снова и снова, что еще не все здесь прогнили так же сильно, как он, что еще не на всех людей в этой жизни ему нужно вести свою полуночную охоту в сопровождении напарника-имбецила. И не будь рядом Тецу, он бы точно сошел с ума: от своих мыслей, от желаний, от бешеного стука собственного сердца. Если честно, Куроко была его маленькой отдушиной, за которой он мог спрятать свои переживания. Ну, почти все… Крошечная Тецуя прозрачным мотыльком порхала по его комнате, тихо покашливая в неплотно сжатый кулак – снова простужена. Вечно болезный ребенок, который когда-то прятался за материнской юбкой, а сейчас стал таким же щитом для самого Сейджуро. Слабой, обессиленной, но все же преградой между ним и той помойкой, в которую превратился Мир. Возможно, зарываясь взглядом в еле различимый узор на ее платье, таком же голубом, как и ее глубокие глаза, Сейджуро убеждал себя, что он не сумасшедший, что для него еще не все потеряно. Хотя, если честно, он не мог поверить даже самому себе. - Акаши-кун слишком бледный в последнее время. Может, Акаши-куну нужно взять выходной? – Куроко плавно опустилась рядом, опаляя его своим едва уловимым ароматом и застенчиво проводя пальцами по белой, как лист бумаги, щеке мужчины. Как будто лица коснулся отколотый кусок льда. Люди не могут быть такими холодными. Только трупы, окоченевшим бревном валяющиеся на столах в морге. Сейджуро знал это ощущение слишком хорошо. Его ни с чем не спутать. Ледяная пустота, скрытая под затвердевшими мышцами, обмораживающая душу. Сейджуро в оцепенении поднял на нее свой взгляд и словно столкнулся с самим собой. Золотое море смотрело на него кошачьими зрачками, в которых тонуло все самое святое. Это было похоже на очередной страшный сон, какие преследовали его слишком часто в последнее время. В этих снах он раз от раза лишался рассудка, заглядывая в самую бездну, где плескались хищные янтарные искры, а загребущие руки протягивали к его шее замусоленное лезвие косы. Каждый раз, подскакивая с кровати в ледяном поту, он не мог удостовериться в том, было ли это очередным умыслом воспаленного мозга или же закончилось то время, когда он смело и безрассудно играл со Смертью в бесконечные и беспочвенные игры. - Почему ты так странно смотришь на меня? Разве я не твоя дорогая Тецуя? – лениво тянул знакомый с детства голос, который теперь казался каким-то инородным, чужим и абсолютно не подходящим для этого тела. Словно ее осквернили. Будто он сам это сделал. Наигранная наивность так и бурлила во всем ее виде, делая похожей эту ситуацию на сценку в дешевом уличном театре, где актеры без особого таланта играют в абсолютно безвкусных постановках. - Опять. Почему ты приходишь снова и снова? Ты всего лишь порождение моего больного воображения! Черт, я слишком много пью, это становится проблемой. Пухлые губы растянулись в странной и пугающей усмешке, а затем накрыли его уста в немного жадном поцелуе. Как будто перед ним сидела совершенно не та девушка, которую он знал уже очень и очень давно. Такое чувство, что что-то забралось глубоко внутрь нее, а Тецуя была лишь жалким чревовещателем, у которого не было сил противиться чему-то настолько мерзкому и всевластному внутри себя. - Акаши-кун уверен, что то, что он видел, было всего лишь игрой разума?***
И мир окрасился белым. Потолок, стены, полы – все заставляло его глаза тонуть в мерзкой белизне, которая вкручивала в голову, словно винты, ненужные и мерзкие мысли. Затхлый воздух давно застрял в легких, отчего хотелось, чтобы каждый вдох стал последним. Где-то на улице ярко светило летнее солнце, плавящее асфальт своим безжалостным жаром, и пели маленькие робкие птицы. Люди жили своей прежней грязной и мерзкой жизнью, заставляющей одних нанимать других для расправы над третьими. На его место обязательно придут другие, еще более жестокие и неукротимые твари. Как бы сильно мир не был загрязнен, всегда найдутся те, кто захочет очистить его от скверны, пусть даже сами при этом будут купаться в крови. Он так давно уже не видел ничего. Только зубодробильную белизну, тонущую в молочной тишине четырех стен. Но это было лучше, чем грязное золото, плещущееся в темных глазницах, которые все еще мерещились ему в крайнем углу его палаты. Куроко приходила часто. Он бы даже сказал, слишком. Она приносила с собой книги и тихо читала ему, а в ответ он просил лишь включить ему ту самую молитву, взывающую к Пресвятой Деве Марии, которая могла спасти его от той дьявольщины, которая жила у него в голове. В ответ она тихо посмеивалась и исполняла его желание, убивая одним своим видом любую надежду. И каждый раз в ее глубоких и некогда таких невинных глазах блестели золотые волны. Пугающие и заставляющие взвывать от бессилия и животного ужаса. Каким бы хищником он бы ни был, всегда найдется кто-то, способный доказать свое превосходство. Пусть даже этот кто-то – маленькая голубоволосая девушка, знающая о его грязной работе и поддерживающая, заботливо обрабатывающая раны, полученные в пылких, но бесполезных стычках. Во всех нас живет тьма, как бы глубоко мы ее не прятали. Он – Авим. Он тот, кто разрушал мир всеми правдами и неправдами, а сломал только себя. И гнить ему теперь целую вечность в этом царстве белых цветов под гнетом мертвых глаз, отливающих ледяным золотом.