Диспозиция

Петь вместе нам не мешает даже то, что на двоих мы знаем ровно две строчки. Что-то мне подсказывает, что слаще нас и в Синабоне не сыщешь © alter-sweet-ego И Рейчел говорит: ― Я поступила. ― Я поступила, ― повторяет она. ― Господи, я поступила. Финн слишком крепко сжимает плечо Курта, а Рейчел не может решить: то ли ей расплакаться, то ли улыбнуться. ― Мне действительно немного трудно дышать, ― говорит Курт. Финн цепляется за его плечо, как утопающий ― за соломинку, а самому Курту это хоть как-то помогает не упасть. ― Я поступила, ― ещё раз повторяет Рейчел, загибая уголок письма. Курту кажется, что сейчас самое время искать подходящую скалу, с которой можно спрыгнуть. Или столкнуть с неё Рейчел. Столкнуть Рейчел, закопать труп, изменить пол, имя и поехать в Нью-Йорк вместо неё. Или утопиться. Или повеситься. Или попросить Сантану прийти к нему ночью и задушить его во сне подушкой. Сантана любит убийства и подушки, так что тут не должно быть проблем. Или съесть целый чизкейк, что тоже вполне можно приравнять к самоубийству. ― Я рад за тебя, ― натянуто улыбается Курт. ― Я очень рад за тебя. Финн сейчас больше похож на Джокера, а его рука до сих пор стискивает плечо Курта. На плече, конечно, будут отвратительные синяки, но кому какое дело. *** ― Я справлюсь, ― бормочет Курт Блейну в шею. ― Честно. Блейн лучше Курта знает, что тот справится и разберется. У Курта от Блейна до сих пор подгибаются колени, но это не так уж и относится к делу. Курт и Финн рассказывают родителям, что не поступили. Курт практически готов сказать что-то вроде: ― Экзаменатор была от меня в восторге, золотые штаны сидели на мне великолепно, я пел восхитительно, но вместо меня поступила Рейчел Берри, которая провалила прослушивание, так что в ближайшее время я собираюсь пойти и несколько часов поплакать под душем. Но он, естественно, этого не говорит. И даже не винит Рейчел. На самом деле, ему кажутся отвратительными и мерзкими её попытки притвориться, что всё нормально, что они вместе. Она вдохновенно рассказывает про свои планы остаться на год в Огайо, помочь ему и Финну, чтобы в следующем году они все вместе смогли поехать в Нью-Йорк. Ведь Рейчел так любит их, так о них беспокоится. Через пять минут выслушивания этого леденящего душу идиотизма Курт встает и готовится уйти, трагично хлопнув дверью. Где-то на полпути он останавливается и кричит Рейчел, что та выставит себя чертовой дурой, если откажется от Нью-Йорка, от академии, пренебрежет буквально всем, изображая достопочтенную Терезу и строя из себя жертву. Рейчел, конечно, обижается. Финн, кажется, что-то для себя решает. Синяк расползается по плечу чернильным пятном, пока Блейн успокаивает Курта после очередной истерики, в соседней комнате у Финна громко орет что-то из классического рока, а отец вроде как немного рад, что Курт никуда не поступил. Рейчел может обижаться и обвинять его в бездушии, но Курт не позволит ей просто так выкинуть чертов билет в счастливое будущее. Только не после того, как он лишился своего. *** Рейчел едет в Нью-Йорк. Курт чувствует себя абсолютно разбитым. Курт, в общем-то, всегда понимал, что всё складывается слишком хорошо. Курт даже знал, что с абсолютно пустым резюме у него вряд ли что-то получится. Блейн кусает его за плечо, гладит по животу, целует в уголок губ. Курт запрокидывает голову, подставляя под поцелуи шею. ― Я говорил с Сантаной, ― выдыхает Курт. Блейн мычит что-то в ответ. ― Я поеду в Луисвилл, ― добавляет Курт, перебирая пальцами волосы Блейна. Блейн замирает. ― Что? ― Я поеду… ― Я понял, ― Блейн повышает голос. Это должно быть забавным ― смотреть на полуголого, возбуждённого, кричащего Блейна, но сейчас Курту не до смеха. ― Когда ты это решил? Почему? Почему ты мне говоришь это за пять минут до секса? ― Я не знаю, ― говорит Курт. ― Я не могу сидеть здесь. Я не могу ещё год – Блейн, целый год ― провести в Огайо, чтобы продолжать работать в мастерской и чувствовать себя неудачником. Мне нужно уехать. Нужно что-то сделать. ― Куда бы ты ни поехал, ты возьмешь рюкзак с собой, ― бормочет Блейн. ― Ты подавлен и расстроен, но все это ты возьмёшь с собой в Луисвилл. ― Я могу контролировать какой бы то ни было рюкзак, ― Курт вскидывает подбородок. Курт часто пропускает тот момент, когда надо бы замолчать, доверчиво прижаться щекой к плечу и извиниться. Быть хорошим парнем для своего парня, хорошим сыном для своего отца и хорошим кем он там является для других. Блейн нервно ходит по комнате, разыскивая свою рубашку, а Курту кажется, что от его внимания ускользает что-то важное. Помимо несбывшегося восхитительного будущего и трех совместных фотографий с семьей. *** Все представлялось бы хоть немного логичным, будь это мюзиклом. И желательно, без Курта в главных ролях. У Курта будет преподавать Майкл Трейси. Обычно Курту легче переживать очередное происходящее дерьмо, если он куда-то идет. Так что Курт идет собирать чемоданы, выставлять на продажу старую одежду, сортировать семейные фотографии. Он спешит к Финну, чтобы в тысячный раз сказать, как паршиво на том будет смотреться армейская форма. Потому что Финну действительно не подойдет армейская форма. Примирение с Блейном нельзя назвать примирением: никто ни с кем не ссорился. И Курт говорит: ― У меня там вроде как отходит поезд. И Блейн говорит: ― О. Ну да. Напиши, когда доедешь. И Сантана уже готова выдавить из себя очередную жалящую картонно-шаблонную шутку о геях, Барбаре Стрейзанд и расставаниях. Сантана ищет в воздухе руку Бриттани и почему-то не находит. У лорда Таббингтона снова проблемы с наркотиками. Кажется, он обменял черлидерскую форму Бриттани на два грамма травки, и теперь им всем нужно серьезно поговорить об ответственности и гипнозе как способе решения проблемы. Сантана боится оставлять Бриттани одну в этом жестоком мире, где кто-то ненароком может ей сказать, что Санты не существует, а фикусы не поедают людей по ночам. Бриттани нужно, чтобы кто-то переводил ее за руку через дорогу. Сантана до бесконечности готова быть этим кем-то. Она бы взяла Бриттани в охапку, увезла её куда угодно: в Австралию, на необитаемый остров, огородила бы от всего мира, но у Бриттани есть лорд Таббингтон и для нее гораздо важнее вести с ним беседы о вреде наркотиков, чем провожать Сантану. Главное, чтобы Хаммел не разрыдался по пути в Луисвилл. Главное, чтобы Сантана пережила этот год. Разорвав, очевидно, слишком долгое объятие, Курт шепчет что-то вроде: ― Всё будет нормально. И Блейн, естественно, кивает и через силу улыбается, поймав ладонь Сантаны, сжимает ее сильнее, чем следовало бы. ― Присматривай за Куртом, Сантана. ― Присматривай за Бриттани, Фродо. Курт прячет лицо в ладонях. Сантана готовится к двум часам ада. *** На самом деле, все не так уж и плохо. Хаммел, со свойственным ему везением, которое порой доходит до абсурда, находит им квартиру. Дерьмовую и холодную, но квартиру. С этим же везением Хаммел время от времени умудряется заварить сносный чай, случайно наткнуться на распродажу. С этим же везением Хаммел смог поступить в Луисвилл. ― Это не Нью-Йорк, ― говорит Курт, выглядывая в окно. Сантана пытается понять, в какой момент что-то пошло не так. Возможно, все настройки сбились окончательно в тот самый момент, когда Бриттани перестала ходить на занятия и осталась на второй год. Или когда Хаммел отплясывал в золотых штанах. Или когда Сантана предложила Хаммелу поехать с ней. Или когда Сантана вообще согласилась ехать в Луисвилл. ― Пиздец, ― говорит Курт, захлопывая окно. Сантана, в общем-то, согласна. *** Сообщения от Блейна приходят в режиме нон-стопа. Блейн пишет о ненужных мелочах, рассказывает, что Уникальная совершенно внезапно перевелась к ним, что они вместе учат Шугар петь, что Бриттани придумала новый отличный танец, что, что, что, что. Одним бесконечным потоком льются килобайты электронных букв. Курт даже не помнит, отвечает ли он на каждое, просто ли отправляет в ответ пустые сообщения, читает ли хотя бы треть из них. Курту не то чтобы больно, он просто пытается не думать о том, что в Огайо всё идет своим чередом без него. Ключевые слова «идет» и «без него». Что Курт, признаться честно, не так уж и важен. Что его уникальность в контексте повсеместной уникальности не так уж и уникальна. Курт немного зол и чуть подавлен. Лямки рюкзака впиваются в плечи и медленно тянут на дно. Каждое утро Курт встает, готовит завтрак Сантане и уходит на учебу. Курт приходит домой с саднящим горлом. Кажется, глотку раздирают все те песни, которые он не может cпеть. Сантана выматывается до сведенных судорогой мышц. Обезболивающие приятно греют руку. Сантане нравится, когда на улице жарко, и душно, и накаляется асфальт. Когда Бриттани покупает тот ужасно приторный сливочный пломбир. Бриттани звонит по вечерам, болтает о Хоре, должности президента, чудесной новой шапке и, кажется, немного о том, что скучает. Сантане холодно как никогда в жизни, она кутается в два пледа и готовится выкинуть холодильник в окно. ― Я люблю тебя, ― говорит Сантана, грея руки о шею Курта. ― Я люблю тебя, ― бормочет Бриттани в трубку, ― но сейчас мне это не помогает. Бриттани сбрасывает быстрее, чем Сантана успевает удивиться. *** Сантана обрезает ногти так, что короче некуда. Сантане лень говорить, двигаться и немного ― жить. От постоянного невыносимого холода немеют руки и покрываются инеем ресницы. Хаммелу, кажется, абсолютно комфортно при температуре ниже нуля. Курт жив, относительно жизнерадостен, временами он поет и практически не устраивает истерики. На девяносто пятый день вдали от дома Сантана выходит из себя. Она покупает две бутылки красного вина, закрывает дверь на все замки и в полном одиночестве пытается сделать рагу из свинины, которое в итоге выходит недосоленным. Она пишет Бриттани бессмысленные смс одно за другим, вроде как даже пытается зарыдать, ищет на кухне сигареты и зажигалку, включает телевизор на полную громкость и немного злорадствует, натыкаясь на выпуск вечерних новостей. ― Я тоже скучаю по тебе, ― говорит Бриттани, и Сантана задерживает дыхание: носоглотку прожигает ледяной воздух, ошмётки лёгких незамедлительно покрываются инеем. Сантана ждёт какого-то «но», которое всё испортит. Сантана не уверена, что сделать эту ситуацию дерьмовее, чем она есть, вообще возможно. Сантана сожжет весь город, если это поможет ей согреться. Сантана заложит бомбу в каждый поезд до Лимы, если это поможет ей хоть немного сократить расстояние между ней и Бриттани. К тому времени, когда домой приходит Курт, Сантана почти пьяна и практически готова прямо сейчас идти за билетом. ― Ты был прав, ― говорит Сантана. ― Это определенно пиздец. Курт кивает, подбирая с пола разбросанные спички. Курт отчаянно пытается найти песню, чтобы описать то, что он чувствует. Он пытается рассказать, что именно его тревожит, единственным доступным ему способом и не находит нужных слов. Мы не виделись девяносто пять дней, пишет Блейн, и никто из нас не умер. Курту хотелось бы быть таким же уверенным. ― Мы могли бы съездить домой уже тысячу раз, ― говорит Сантана. ― Но мы сидим тут и жалеем себя. ― Можешь считать это обязательным атрибутом взросления, ― бормочет Курт. Их совместное проживание может считаться практически обоюдно комфортным. На улице дождь, Хаммел открывает окно в гостиной, и Сантане не помогают даже два пледа и бутылка вина. ― Здесь воняет, ― оправдывается Курт, и Сантана молча протягивает ему бутылку. Курт рассказывает про свой первый неудачный опыт с алкоголем: Эйприл все-таки была ужасно мила, а он потом отлеживался под одеялом около суток. Хмель наконец-то ударяет в голову, и Сантана смеется над какой-то идиотской шуткой. Не исключено, что над собственной. Смех выходит странным и неестественным: Сантане кажется, что она не смеялась около тысячи лет. ― Я чувствую себя так, словно нахожусь в плохом фильме про зомби-апокалипсис, ― говорит Сантана, держа Курта за руку. ― Со всех сторон на меня медленно надвигаются зомби, а в арбалете закончились стрелы. И я просто стою и жду. ― Это всё потому, что арбалет ― крайне непродуктивное оружие против зомби. Нужно же искать стрелы, вытаскивать их из трупов зомби. Идеальное решение в этом плане ― рапира. ― Рапира ― это слишком по-гейски, ― смеется Сантана, и в этот раз смех выходит не таким натянутым. ― Холодное оружие не может быть «слишком гейским», ― Сантана не совсем помнит, когда они успели лечь на диван, но Курт теплый и это большее, о чем Сантана может мечтать. ― Может. И рапира – отличный пример. ― Но ни у кого в истории человечества не возникало проблем с извлечением рапиры из тела зомби. ― Потому что рапирой практически невозможно убить, а фехтующие зомби слишком хорошо прячутся. Растрепанная челка лезет Курту в глаза. Сантана выдыхает. У Хаммела десяток женских кардиганов и футболок, тюбиков на полке у зеркала в два раза больше, чем у Сантаны, на губах гигиеническая помада. И пахнет от него чем-то, что сам Курт гордо называет «унисекс», но при всём этом Курт ― мужчина, как бы глупо это ни звучало. Сантана не может долго находиться одна, и Бриттани это знает. Сантане холодно, и она пьяна. ― Не хочу тебя расстраивать, милая, ― говорит Курт, когда Сантана целует его в шею, ― но я всё ещё гей. ― Я всё ещё лесбиянка, но это не мешало мне три года до этого спать с парнями. Курт перебирает её волосы, пока Сантана расстегивает его рубашку. Сантане впервые за три месяца тепло, и она не собирается так просто отказываться от этого. От Курта пахнет вином, её сигаретами и цитрусовыми. Я просто хотел, чтобы ты знал, пишет Блейн, что я ужасно по тебе скучаю. ― Уехав, я не стал лучше себя чувствовать, ― говорит Курт, пока Сантана снимает с себя растянутую футболку. ― Это не Нью-Йорк. Это не моя херова мечта. ― Я не на своём месте, ― отвечает Сантана. ― Но уехать сейчас было бы хорошей идеей… ― Так что догоняй меня, пока я выбираюсь отсюда, ― Курт губами ловит запах яблочного мыла на ключицах Сантаны. ― Я не помню, как там дальше… Сантана расстегивает ремень на джинсах и смотрит на Курта слишком серьезно. ― Ты пользуешься тем, что я слишком пьян, чтобы сопротивляться, — выпаливает Курт. ― Я пользуюсь тем, что я слишком пьяна, чтобы соображать, что делаю, ― Сантана тянется к губам Курта, и тот резко отворачивается. ― Не в губы. И постарайся стонать немного брутальнее, чтобы я мог хотя бы представить, что ты ― парень. Раз уж я исполняю роль живого фаллоимитатора на сегодня, то позволь мне хоть немного контролировать ситуацию. ― Пьяный секс с лесбиянкой ты называешь контролем над ситуацией? ― Сантана проводит руками по его груди, обводя пальцами соски. ― Частичным контролем над ситуацией. Молчание, пишет Блейн, это не уход от темы. Нам нужно будет поговорить. ― Ты всегда так много говоришь во время секса? Твой Фродо позволял тебе быть сверху? Хоть один раз? ― Сантане жарко, она, кажется, мечется, стонет и комкает простыни. Курт, кончая, кусает её за плечо. Раньше Сантана говорила Бриттани, что если девушка-натуралка целуется с девушкой, то это не измена, так что, следуя этой логике, если гей трахается с лесбиянкой, то это не измена вдвойне. ― Я хочу курить и есть, ― говорит Сантана. ― Я пока найду сигареты, а ты разогрей рагу. ― Нам должно быть просто пиздец как стыдно, ― констатирует Курт, натягивая трусы. Сантана пожимает плечами. ― Мне слишком лень стыдиться сейчас. Я подумаю над своим поведением завтра. На полке в ванной растаял воск для волос, в морозилке тридцать баночек с малиновым желе, и Курт достает из шкафа свой чемодан. ― Мне было это нужно, ― говорит Сантана, беря его за руку. ― Завтра мы поедем домой, а в понедельник я уеду в Нью-Йорк. Открылась должность в «Vogue». Здесь не моё место, ― Курт улыбается и сжимает ладонь Сантаны. ― Мне жаль, что я называла Блейна хоббитом. ― Мне жаль, что я укусил тебя за плечо. Синяк расползается по плечу чернильным пятном, пока Сантана обнимает Курта. Я приеду завтра, пишет Курт, нам правда надо поговорить. ― Это год будет нашим, ― уверяет Сантана, и Курту очень хочется ей поверить. ~ But leaving now would be a good idea So catch me up on getting out of here (Но уехать сейчас было бы хорошей идеей, Так что догоняй меня, пока я выбираюсь отсюда) © Panic! At the disco – New perspective