К черту инструкции

Их первая встреча заканчивается тем, что Илья отрывает голыми руками багажник его машины. Наполеон разглядывает этого человека изучающе, а на вопрос Габи, почему бы не выстрелить и не прикончить того, отвечает, что это было бы нечестно. И правда, это было бы… неправильно. Соло восхищается необузданной силой, он эстет и ценитель прекрасного, а этот незнакомый парень – алмаз, требующий огранки и шлифовки, чтобы стать бриллиантом. Вторая встреча награждает их обоих ссадинами и синяками, а потом судьба, будто издеваясь, сводит их за общим делом. Напарники. Обмен любезностями намного опаснее, чем их первая перестрелка, и производит на обоих куда более глубокое впечатление. Курякин переворачивает стол и уходит, а Наполеон закидывает ногу на ногу и приказывает себе успокоиться. Спокойно, Соло, спокойно, что в этот раз так завело тебя? То, как откровенно этот парень повелся на твою провокацию? Да, именно так. – Эй, красавчик, признайся, что хочешь меня, – Соло тянет слова, позволяя интонации становиться очень пошлой. Он знает, что его хрипловатый раскатистый баритон, его интонации, тембр голоса – все это выводит Курякина из себя. Знает и все равно продолжает это делать. Именно поэтому и продолжает. Он сидит в номере напарника уже битый час и осушает бокал за бокалом. – Я допью эту бутылку, – сразу предупреждает он. – Вопрос в том, поможешь ли ты мне? – Я уже сказал, убирайся из моего номера! – Илья бьет кулаком по столу, но Наполеон и бровью не ведет. – Проблемы с управлением гневом, а, Большевик? Ты такой очаровательный, когда злишься. Пью за тебя, котеночек. Соло все время ходит по краю. Мастерски играет на нервах, манипулирует людьми. Он привык получать то, что хочет, а сейчас он хочет этого невероятно горячего русского парня, со всей его нечеловеческой силищей и необузданным гневом. Чем это чревато, он не думает. Алкоголь притупляет инстинкт самосохранения, а все желания обостряет и выводит на первый план. Курякин тяжело дышит – пыхтит на всю комнату – и до побелевших костяшек сжимает подлокотники кресла. Наполеон приобнимает сзади сидящего в кресле напарника и ведет пистолетом по его бедру. – Чувствуешь, какая у меня большая пушка? – последнее слово звучит особенно пошло, и одному Богу известно, почему наглый американец тут же не получает по морде. Илья просто бессильно откидывает голову ему на плечо и произносит куда-то в потолок: – Я чувствую, какой ты большой придурок. Соло улыбается, касаясь губами чувствительного места за ухом, и Илья весь покрывается мурашками. Этот сукин сын знает, как он хорош, и нагло этим пользуется. Но нельзя же вот так взять и снова повестись на эти грязные уловки. Русские так просто не сдаются. – Ковбой, ты пьян, иди в свой номер, проспись! Соло отходит от него, но вместо того, чтобы уйти, включает музыку громче и начинает танцевать. – Давай потанцуем, Большевик! Давай же, иди ко мне! Илья смотрит, как двигается напарник, и думает, что следовало бы налить себе тоже. Или отвернуться. Но это сложно. Где он научился так двигаться, непонятно, вряд ли в ЦРУ обучают такому, но американец изящен и грациозен, даже при том, что накачан алкоголем по самую макушку. Он наклоняется, ведя ладонями по своим ногам, облаченным в дорогущие брюки, потом нарочито медленно поднимается обратно, похотливо поводя бедрами, и нагло смотрит Курякину в глаза. – Давай, малыш, я знаю, ты меня хочешь. Илье остается только сжать кулаки. Так, спокойно, спокойно. Назвать Курякина малышом можно было разве что по аналогии с Малюткой Джоном Робин Гуда. «Наполеон совсем не Робин Гуд», – думает русский. Да, ворует у богатых, но… на этом сходство заканчивается. «Робин Гуд» тем временем умудряется снять рубашку – все так же изящно, расстегнув поочередно все пуговицы – и даже не путается в рукавах. Это снова провокация, игра в одни ворота, когда один подначивает, а второй – неизбежно ведется. Да, стоило отвести взгляд, а не рассматривать красивое тело, идеальную мускулатуру, стоило перестать жадно скользить взглядом по торсу, по кубикам пресса, да, черт подери, стоило выгнать этого наглого самодовольного пижона еще час назад, когда тот притащился в его номер с бутылкой виски, но Илья внезапно ловит себя на мысли: как несправедливо, что все эти идеальные дорогие рубашки и костюмы скрывают такую красоту. Но пора уже прекратить это безумие. Курякин встает с кресла. – Я намерен пойти спать, так что, будь добр, выключи музыку и иди в свой номер. – Неееееет, я никуда не пойду, пока ты со мной не потанцуешь, ну же, давай, не надо стесняться. Соло хватает его за руки и раскачивается из стороны в сторону в такт музыке. В какой-то момент Илья почти умиляется этой картине. Напарник пьян и расслаблен, он наслаждается ситуацией, и, кажется, в его действиях впервые нет подвоха. Но подвох обнаруживается, когда Соло ударяет напарника его же рукой по лицу. Кажется, его это очень веселит. – Не заставляй меня снова поднимать на тебя руку! – сквозь зубы цедит Курякин и на всякий случай делает шаг назад. Несмотря на то, что желание ударить Наполеона возникает почти каждый раз, когда тот открывает рот, бить пьяного он не хочет – это нечестно. – Оооо, – картинно дует губы напарник. – Так ты не хочешь танцевать? Хочешь драться? – Я этого не говорил, – пытается оправдаться Илья, но в следующий момент его уже сбивают с ног. Соло проигрывает ему в росте и весе и к тому же пьян, но хватка у него железная, да и долгие годы тренировок дают о себе знать. Они катаются по полу, сплетясь в клубок, выворачиваются, подминая друг друга под себя, поочередно перехватывая инициативу. От ударов об пол начинают болеть ребра, голову туманит ярость вперемешку с еще каким-то совершенно непонятным чувством, думать о котором, пытаясь рационализировать, лучше не стоит. Да, Соло проигрывает в росте и весе, Соло знает, что в честном бою ему не победить, именно поэтому он не собирается драться честно. Оказавшись прижатым к полу более сильным напарником, он, недолго думая, дергается, ударяя его лбом в переносицу, и, воспользовавшись замешательством, вновь оказывается сверху. В его взгляде нет злости, там совершенно мальчишеский задор, про такой говорят: «в глазах черти пляшут», и это выбивает Илью из колеи. Нижняя губа у Наполеона разбита, а еще от него пахнет дорогим парфюмом и алкоголем, когда он наклоняется ниже, нагло вторгаясь в личное пространство, приближает лицо, еще пара сантиметров, Курякин невольно приоткрывает губы, чувствуя, как сердце стучит в ушах, заглушая музыку. Соло наклоняется еще ниже – их губы почти успевают соприкоснуться – и вырубается, уткнувшись лбом напарнику в плечо. И Илья судорожно втягивает носом воздух, потому что последние несколько секунд просто забывал, что нужно дышать. А еще потому, что осознает: он возбужден так, как уже давно не был. Он выравнивает дыхание, все еще лежа на полу, под бессознательным телом Наполеона, а потом встает, поднимая того на руки, и несет к кровати. «Как невесту», – мелькает у него в мозгу. Уложив напарника на кровать, Курякин несколько секунд всматривается в его лицо. Такое спокойное и безмятежное, без этой извечной самодовольной усмешки, расслабленное, умиротворенное… беззащитное. С трудом отведя взгляд, он уже собирается уйти, как Наполеон хватает его руку, будто прося не уходить, но он по-прежнему в отключке, и хватка на запястье ослабевает так же быстро, как появилась. Илья не выдерживает и осторожно гладит напарника по щеке. – Спокойной ночи, Ковбой. *** Сидя в грузовике и попивая вино, наблюдая, как за Курякиным гоняется на катере вооруженная до зубов охрана, Соло не сразу осознает, что он может потерять его. На полном серьезе. Этот русский парень сам способен за себя постоять, ведь так? Но всем иногда нужна помощь, и Илья сейчас нуждается в ней, как никогда. Безрассудные поступки, такие как сигануть с берега вместе с грузовиком и утопить катер, – Наполеон уже не помнил, ради кого он в последний раз готов был совершить нечто подобное. Но вытащенный на поверхность воды напарник начинает дышать, и Соло чувствует, как радостно заходится сердце. Курякин отплевывается, дергается, но сильные руки крепко держат его голову над водой, а хриплый раскатистый баритон произносит в самое ухо: «Тихо ты». И этот самый всегда такой раздражающий голос в этот раз почему-то успокаивает. Когда же Илья чуть не теряет напарника, выцарапывает его из лап сумасшедшего фашиста-мучителя – спасает жучок в ботинке – они оба наконец понимают, что что-то изменилось, щелкнуло внутри, будто тумблер, и перегорело – не починишь. Странно и страшно, и какие там чувства, когда они на задании, когда они, по сути, враги, заключившие временный зыбкий мирный договор. Когда «при необходимости – убей», но достань этот чертов диск. На этом диске мировое господство и тысячи, нет, миллионы невинных жизней, которым суждено оборваться, а им обоим – глупо, бредово, иррационально – кажется, что этот диск и одной жизни не стоит. Но кто-то сверху всегда знает твои болевые, и, когда Курякин слышит в трубку злорадный голос: «Ты должен завершить эту миссию, если не хочешь быть сосланным в Сибирь, как твой отец», ярость застилает глаза. Он разносит весь номер в попытке хоть как-то успокоиться, но это не помогает. Он хватает пистолет и идет в номер к напарнику. Тот собирает вещи, выглядит расслабленным и довольным собой – как всегда. Соло видит в отражении, как Илья тянется за пистолетом. Видит и тянется к своему оружию. Вот только ситуация и выбор тяжелы настолько, что из этого самого оружия хочется пустить пулю себе в висок. – Чуть не забыл. Сюрприз для тебя, – Наполеон кидает что-то Илье в руки, и тот ловит и растерянно вертит подарок в руках. Отцовские часы. Соло сокращает расстояние между ними. – Давай помогу. По телу Курякина проходит крупная дрожь, когда напарник застегивает ремешок на его запястье. – Ты знаешь мои инструкции? – спрашивает он, не замечая, как срывается голос. – Такие же, как и мои, – горько усмехается Наполеон. – При необходимости убить, но добыть это, – он кивает в сторону кровати, на которой лежит диск, едва прикрытый полой жилета. Илья тяжело дышит, собираясь с мыслями, а потом – потом он отпускает себя и подается вперед. Руки быстро и жадно оглаживают плечи напарника, поднимаются на шею, нетерпеливо вплетаются в волосы на затылке. Соло перестает кривить губы и распахивает их навстречу поцелую, вопреки его ожиданиям – очень нежному. Илью снова трясет – но не от гнева, а от эмоциональной перегрузки, от осознания, что только что чуть было не убил этого человека, того, ради которого готов теперь поставить под угрозу и свою миссию, и жизнь, и целый мир, будь он трижды проклят. – Да к черту инструкции, – срывающимся голосом сообщает он, а Наполеон накрывает его руки своими, сжимая похолодевшие от внутренней паники пальцы. – Тише, Большевик, успокойся, мы с тобой всех победим, ведь правда? Курякин кивает, снова ловя губы Соло для поцелуя, а потом подхватывает его под бедра и быстрым шагом идет к кровати. Они заваливаются на нее, продолжая целоваться, не желая расцеплять объятия, не спешат срывать друг с друга одежду, потому что секс – это не самоцель, не пунктик, хотя возбуждены оба до крайней степени. Соло ждал грубой необузданной страсти. Думал, что его будут втрахивать в кровать, пока та не сломается, будут душить или даже бить по лицу – «что за фантазии, – думает он, – вот уж не подозревал в себе мазохиста». Все предыдущие попытки выбить напарника из равновесия были для того, чтоб насладиться его грубой силой, но Илья нежен настолько, что начинает щипать глаза. Дикая страсть и сила, взятые под контроль нежностью и трепетной любовью, сносят крышу окончательно, и Наполеон первый не выдерживает и начинает избавляться от одежды. Курякин, возможно, слегка старомоден, и прелюдия длится чуть дольше, чем привык Наполеон – все эти поглаживания, серия мелких поцелуев – от уголка губ по щеке к виску и мочке уха, полные нежности взгляды. Даже когда они оба уже полностью обнажены, Илья все еще продолжает просто вжиматься в него всем телом, кожа к коже, как можно ближе, еще ближе, еще жарче. Гладит своими огромными ладонями все тело – дорвался не только взглядом до идеального торса, наконец-то не скрытого рубашкой, до ключиц, которые тут же зацеловывает, до кубиков пресса, которые очерчивает по контуру пальцем. Наполеон нетерпеливо гнется в спине, когда горячая ладонь наконец накрывает его член, и по-блядски раздвигает ноги, прося большего. – Тииише, Ковбой, – хриплым шепотом произносит Курякин, и в этой ситуации прозвище напарника звучит особенно интимно и даже пошло. У Ильи длинные пальцы, и Соло вскрикивает, когда они начинают растягивать его, все так же медленно и осторожно, а хочется быстрее, сильнее, жестче. – Ковбой, говоришь? – на лице снова появляется ухмылка, за которую обычно хотелось дать напарнику по зубам, но Курякин теперь знает более действенный способ, как от нее избавиться. Он снова целует, на этот раз грубее, а Соло отвечает всего пару секунд, а потом выворачивается и оказывается сверху, как тогда, когда они подрались. Наполеон даже здесь умудряется вести партию. Он сам насаживается на член, болтает без умолку что-то настолько грязное и пошлое, что у Ильи пылают щеки, но он только сжимает бедра Соло и упирается пятками в кровать, чтобы начать двигаться, ускоряя темп. Глядя на почти закатившиеся глаза напарника, двигающегося на его члене, он кончает раньше, захлебываясь оргазмом и помогая Соло рукой. Тот широко распахивает глаза, прежде чем излиться ему в руку, и Илья вдруг видит то, чего не замечал раньше – у Наполеона гетерохромия: в левом глазу треть радужки не пронзительно голубого, а орехово-карего цвета. Соло падает сверху, утыкаясь лбом ему в грудь, и Курякин не выдерживает: – Я люблю тебя. Наполеон медленно поднимает голову и смотрит ему в глаза. – Признаешься в любви после бурного секса, ооо, это моветон, мой друг, фии. На миг у Ильи дергается палец и взгляд становится таким, как при их второй встрече, но Соло целует его в губы, не давая ярости вырваться на свободу. – Тише, Большевик, я же пошутил. Я… черт, я что, правда собираюсь это сказать? Хотя я уже променял весь мир на тебя, наверно, придется признаться, – Соло трогательно поднимает брови и совершенно искренне произносит: – Я тоже тебя люблю.