Соловей

      Кто назвал придворного мага Соловьем, было загадкой. Не походил его голос на звонкие соловьиные трели. Глубокий бархатистый баритон скорее уж напоминал что-то кошачье. Но — назвали. И как-то прижилось, настолько, что прозвище заменило магу имя. Тот не возражал, Соловей так Соловей. Хотя бы не Аспид — и то счастье.       Потому что сравнивали его и со змеей. Безучастной, спокойной лишь до поры до времени. А потом опускался в опасной близости каблук, разливалась в воздухе угроза — и с равнодушным взглядом с четко очерченных губ срывалось одно-единственное слово:       — Умри.       И умирали. Послушно умирали, кто прямо на месте, кто шел и убивал себя сам. Неизвестно, что было страшнее.       За это мага боялись. За это его провожали испуганными взглядами, когда он отворачивался от упавшего тела и шел в свои покои, ровно печатая шаг. Поговаривали, что убийство лишает мага сил, что больше одной смерти ему не наколдовать. Но это было не так. Убедились, подослав сразу десяток убийц. И после, когда нашли трех заговорщиков.       Что каждый раз после убийства делал маг за наглухо закрытыми дверями своих покоев, не знал никто.       Ну, кроме одного человека.       Его вообще мало замечали при дворе. Небогатый аристократ — не та личность, чтобы обращать на него внимание. Да, его учитывали в интригах, да, им пытались воспользоваться, но есть такие люди, которые, поднявшись на какую-то высоту, уже не могут забраться выше, но и падать не собираются. Закрепляются, врастают корнями, и ничего с ними уже не поделаешь.       Он был из таких. Платье чуть победнее, взгляд не такой наглый, но полный осознания, что он на своем месте.       И мало кто знал, что именно его губы шепчут магу имя смертника.       И никто не знал, что именно он после проходит тайным путем за закрытые двери и сидит с магом весь этот проклятый день.       И только ему одному было известно, что маг все это время молчаливо страдал.       Он не был убийцей, Соловей. Он ненавидел смерть, мертвых — да что там, он их попросту боялся. И каждый раз он уходил ровным шагом, держа спину неестественно прямо, не потому, что колдовать было тяжело. Нет, одно-единственное слово выпивало из него совсем другие силы. И гость неизменно обнаруживал его полулежащим в кресле у камина, одинаково бездумно глядящим хоть на пламя, хоть на сложенные горкой дрова.       Какая разница, куда смотреть, если перед глазами лишь костлявая рожа смерти?       Можно было, конечно, попытаться убедить его, что все не так плохо: благо короны, долг, все такое. Но когда гость попытался завести этот разговор, давно, когда Соловей только начинал убивать, маг сказал:       — Когда меня перестанет мучить совесть, ты потеряешь друга, Грэг.       И Грэг смолчал, уговаривая с тех пор чужую совесть, как мог. Иногда отвлекал, иногда спаивал, иногда шутил и балагурил, иногда заставлял гримироваться и тащил в город или в лес — куда угодно, лишь бы подальше от дворца.       Но сейчас Соловей был слишком раздавлен. Что-то в нем начинало надламываться. Он почти не говорил ни с кем — разве что с королем и старым другом общался охотно. Придворные последние несколько дней вообще шушукались, что маг-то свой голос потерял, не иначе, вот и молчит.       Не смолчал. Убил подосланных наемников. Опять. Замолчали сплетники.       Грэг тоже молчал. Сидел на краю стола, рассматривал опустошенное лицо Соловья. Не нравился ему потухший взгляд. И мерно сжимающаяся на подлокотнике рука не нравилась.       — В бордель, — наконец постановил он. — Лечиться.       — Сам туда иди, — устало буркнул маг. — Без меня.       — Что, от твоего голоса девицы в окно выпрыгивают? — фыркнул Грэг и замер, когда Соловей сжал губы в тонкую линию.       — Хочешь сказать, я угадал?       — Нет, — нехотя бросил маг, — но проверять не желаю.       — То есть... — от подобного признания Грэг опешил. Он, конечно, знал, что друг не жалует ни холеных аристократок, ни смазливых служанок, но предполагал, что дело просто в вечных дворцовых интригах. И что он, в конце концов, не круглые сутки за магом присматривает. Может, тот порталами куда ходит или еще что. Поверить, что вполне симпатичный мужчина вообще ни с кем никогда не любился, было сложно.       — Шел бы ты... — в глазах Соловья появилась злость.       Пожалуй, это было хорошим знаком, решил Грэг.       — Исключительно с тобой. Или сюда привести?       — Третий этаж, им далеко будет падать, — сухо ответил маг. — Или что там они воспримут как приказ.       Грэг потер подбородок, недовольно поморщился, ощутив под пальцами щетину. Если Соловей полагал, что не сможет контролировать свою магию, то к этому стоило прислушаться. Но и оставлять его так тоже было нельзя. Не столько потому, что целомудрие не лучшим образом влияло на характер, сколько потому, что, кажется, это задело мага и могло отвлечь от переживаний.       — А если я?       Соловей поднял голову, и во взгляде читалось одно: «Ты с ума сошел?». Грэг так же безмолвно пожал плечами и щелкнул по стоявшей на столе бутылке.       — Ополовинишь — я тебе первой красоткой двора покажусь. Ну?       Маг молчал. Взвешивал, прикидывал. Грэг был единственным, на кого его голос не действовал, по самой простой причине: мужчина был абсолютно глух. Читал по губам так, что сказанное в его присутствии не приходилось повторять, сам говорил внятно, бегло, но иногда все же слегка неверно, особенно если разучивал новые слова. Весомый недостаток — или достоинство, если вспомнить о магии.       Но, демоны побери, за девушку его можно было принять только с совсем пьяных глаз! Уж скорее сам Соловей на девушку походил: у него хотя бы руки были тонкими и изящными, а не покрыты мозолями от меча. Правда, ширина плеч подкачала...       Маг понял, что окончательно запутался, — и что глодавшие его сомнения пережить куда проще, чем муки совести.       — Демоны с тобой, — выдохнул он. — Наливай!       Кубок вина появился перед ним как по волшебству — будто Грэг только того и ждал. Второй и третий появились с той же расторопностью. Соловей старательно напивался, Грэг следил за тем, чтобы он выпил не больше нужного. И, сочтя, что довольно, вытянул мужчину из кресла, аккуратно подталкивая к постели.       — Хоть бы рожу свою убрал... — выдохнул Соловей. — Все равно ж тебя вижу!       — Заткнись, а? — Грэг потянул завязки мантии, под которой маг таскал только легкую рубаху и штаны.       Помог стянуть сапоги, толкнул на кровать, избавляя от одежды. Разделся сам и сел рядом, твердой рукой уткнув друга лицом в подушку. И наклонился, ощутимо укусив за загривок.       — Твою!.. — выдохнул Соловей и невольно дернулся, когда следующий укус пришелся под лопатку.       Ощущение было странным — не возбуждение, так ему знакомое по долгим одиноким ночам, но что-то близкое. Шершавые пальцы почти царапали спину, но, кажется, именно так ему и нужно было: жестко, с оттягом. Как и откуда у Грэга такой опыт, маг предпочел не спрашивать.       Голова чуть кружилась от выпитого, заполняясь каким-то жидким туманом вместо мыслей, а горячие ладони уверенно разминали спину и бока. От последовавших пару раз укусов его мало что не подкидывало, разгоряченная кожа была особенно чувствительна. Что самое странное, от всего происходящего действительно накатывало возбуждение, в чем Грэг имел возможность убедиться, подсунув руку под бедра внезапного любовника.       Проведя пару раз по налившейся плоти и добившись приглушенного подушкой проклятья, он дернул Соловья за плечо, вынуждая перевернуться на спину. И сам выругался, помрачнев.       — Ну и что делать будешь? — маг тяжело дышал, зло глядя на сидевшего рядом мужчину. Стоило увидеть его — и все возбуждение разом схлынуло, оставив только болезненную тяжесть в паху.       — Сказал же тебе: заткнись! — Грэг выдернул подушку у него из-под головы и припечатал сверху.       Сквозь нее что-то промычали, но не убрали, и он вернулся к прерванному занятию, теперь взявшись пересчитывать Соловью ребра, временами приходясь жесткими пальцами по бедрам.       Помогло. Криво усмехнувшись, Грэг потянулся за стоявшей на полке банкой с мазью, которой маг растирал ладони, чтобы не грубела кожа. Издержки профессии. Руки — главный инструмент любого, кто решил связать свою жизнь с магией. Сложил пальцы при пасе не так, и вместо нужного эффекта выйдет что-то минимум неприятное. Магия голоса, конечно, действовала иначе, но к ней не всегда можно было прибегнуть, так что Соловей носился со своими руками, как не всякая леди.       За живот Грэг укусил с какой-то почти что мстительностью, довольно ощутив, как взвыл маг. Душу грело, что не только ему мучительно хорошо. Вернее, ему-то пока мучительно. Хорошо будет потом, если он вспомнит, как это правильно делается. Давно не практиковался. Зашипев, он глубже протолкнул пальцы в собственное тело, с мрачным удовлетворением чувствуя, как оно потихоньку поддается, приноравливаясь к вторжению.       Наверное, он мог бы все это не делать. Но кто кроме него мог присмотреть за магом? И дело было вовсе не в интересах короны. Просто оставить Соловья одного, наедине с его коротким «умри»... Это было невозможно.       Из-под подушки донесся протяжный стон, когда Грэг, оседлавший бедра мага, медленно опустился, привыкая к чужой плоти внутри.       — И в кого ты такой шумный? — пробормотал он, с какой-то почти что нежностью оглаживая втянувшийся живот. Скользнул ладонью по рвано вздымающейся груди, добрался до горла, сжав его на мгновение и тут же отпустив, превратив это в странную ласку.       Соловей уже не стонал — нес какую-то околесицу, неосознанно пытаясь вскинуть прижатые к постели бедра. Грэг чуть приподнялся, уперся, позволив ему дергаться, беспорядочно, суматошно, не добиваясь ничего. Собственное тело отозвалось болью от этих движений, но он только наклонился ниже, почти уткнувшись носом в подушку и вслушиваясь в перемежающиеся ругательствами просьбы.       Сказать, что он был глух, — значило сказать правду. Сказать, что он ничего не слышит, — значило соврать. Он действительно однажды потерял слух, но после научился воспринимать звуки как-то иначе. Уши здесь были вовсе не при чем. Грэг слышал всем телом, ощущая звуки буквально кожей. Странное, искаженное звучание — он и сам бы не смог рассказать, что именно он воспринимает. Давление, движение воздуха, что-то еще... волшебство? Он не знал.       Стоны Соловья ласкали обнаженное тело лучше любой самой изощренной ласки. Он чуть двинулся вверх, вниз, придержав мага за бедра, — и застонал сам, когда кожу обжег протяжный вибрирующий крик. Сколько в нем было магии, Грэг не знал. Он просто делал так, чтобы Соловей не замолкал ни на мгновение.       На двери и стены были наложены глушащие заклятья, поэтому Грэг был уверен: все, что прозвучит здесь и сейчас, будет лишь его. И купался в звуках, будто в обжигающих волнах, куда более обжигающих, чем медленно разгорающееся внутри удовольствие. Все равно он не успева...       Соловей взвыл так, что задрожали стекла в окне, дернулся — и Грэг сам выгнулся, давясь воплем. От этого голоса тело скрутило, сжало с раскаленных тисках, так, что он не понял, когда выплеснулся на живот мага. Голос звучал в голове, начисто отсекая реальность, заставляя биться от своего и чужого наслаждения разом.       — Замри! — команда ударила по нервам, разрушая затмевавшие сознание чары.       Замереть Грэг замер, но вполне осознанно. В голове просветлело, и он с изумлением обнаружил себя лежащим на полу, почему-то мокром, а Соловья рядом, на коленях, сжимающего его руку с такой силой, что кости ощутимо похрустывали.       — Какого?.. — Грэг облизнул губы, слизывая с них капли воды.       — Ты меня слышишь, — сквозь зубы прошипел Соловей. — Слышишь же, да?!       Грэг молчал, не зная, что ответить.       — Весьма... своеобразно, — буркнул наконец он, пытаясь сесть. Все тело ломило, будто его приложило с размаху о стену.       Маг выругался, сел, прислонившись спиной к кровати. Его еще слегка потряхивало — и от того, что произошло, и от испуга. Испугаешься тут, когда любовник начинает биться, будто в припадке, не реагируя ни на что. Хорошо сообразил перекрыть свои же чары, наложенные на пике удовольствия.       — Кретин... а если бы сдох?       — Но не сдох же, — фыркнул Грэг в ответ. — И в следующий раз не сдохну.       Соловей молчал. Потом повторил:       — Кретин, — рывком встал и принялся затаскивать не особо сопротивляющегося мужчину обратно на кровать. Хотелось дать ему в морду, чтобы стереть сытую, довольную ухмылку. Вот только у самого была похожая, только более шальная.       И восхитительно звонкая, пустая голова.       Ни единой мысли. Идеальное лекарство.       — Чтоб тебя, — с чувством сообщил маг широко ухмыляющемуся Грэгу.