осеннее солнце.

«Нет, не пойду. Не пойду», – Ханбин мысленно, словно мантру, снова и снова прокручивает в голове эти слова, то ли пытаясь отчаянно ими себя защитить, то ли внушить себе уверенность, что он владеет ситуацией. Вон там, в толпе, вывалившей из класса, стоило лишь прозвенеть звонку с урока, Ханбину машет Чживонова рука. А вот и сам Чживон, стремительно приближающийся полубегом и улыбающийся от уха до уха. – Ну что, идём, м? – на Ханбиново плечо совсем по-свойски ложится вышеупомянутая Чживонова рука. И вроде бы это вопрос, но, скорее, просто уточнение. – Идём куда? – Ханбин отводит глаза, смотрит в кафельный пол школьного коридора, будто впервые его видит. Какие замысловатые узоры на плитке, оказывается. – Ну ты чего, а? – в Чживоновых зрачках играют задорные огоньки, и если сейчас, вот прямо в эту минуту, Ханбин в них заглянет, то на сегодня он потерян для этого мира и для самого себя. – Пошли ко мне, ну? Мне родители посыль прислали, там и для тебя кое-что есть. – Для меня? С какой это радости? – Ну, потому что я просил. Тебе правда понравится. Чживон смотрит внимательно, пристально, будто ультразвуковые сигналы посылает младшему – дельфины так общаются между собой. А Ханбин как обычно потерянный, уже сомневающийся в том, что сможет отказаться. – Нет, ты скажи сначала, что это? – Ну… - Чживон прищуривается, на секунду принимает задумчивый вид. – Не, не могу. Но ты много потеряешь, если не пойдёшь, правда! Это да, с этим не поспоришь никак. Уж Ханбин-то знает. И вот он уже плетётся следом за старшим. По пути они разговаривают обо всём и ни о чём, перекусывают в уличной забегаловке, за что конечно же платит Чживон – он всегда так делает, когда приглашает к себе. Приглашает к себе. Звучит как-то по-блядски, и тем не менее это слово предельно обозначает всю суть, ведь они не уроки идут делать и даже не чаи гонять. Поэтому Ханбин топчется в прихожей, разуваясь нарочито медленно, словно его найки весят по три кило каждый или шнурки завязаны морским узлом. Чживон, аккуратный там, где ему надо, запирает входную дверь изнутри на всякий случай и ставит в известность, что его тётушка домой придёт ещё не скоро, у них куча времени и всё такое, даёт младшему тапки и тащит в свою комнату. – И что, вот так сразу? – А что такого? – Чживон уже стянул с себя свитер, расстегнул последние пуговицы своей рубашки. – Ну что ты как неродной? – и целует Ханбина с ходу, стаскивая с его плеча рюкзак, который стоило бросить на пол ещё при входе, увлекает за собой на кровать, усаживает на колени. Всё это совсем не те слова, которые Ханбину хотелось бы слышать, но он всё равно согласен. От Чживоновых прикосновений он задыхается и понимает, что они и есть – воздух, поэтому сам раздевается, сам подставляет губы под поцелуи, которые и поцелуями-то назвать нельзя. Они больше похожи на укусы, и губы от них ноют, но всё равно дико приятно. Чживон не жалеет смазки и входит в Ханбина, не потрудившись растянуть. Должно быть, считает, что под него он и так растянут. Внутри Ханбина влажно и горячо, и Чживон гортанно полустонет-полурычит, заламывая ему руки. Назавтра на Ханбиновом теле то тут, то там снова синяками выступят Чживоновы отпечатки пальцев, потому что силу рассчитывать он не умеет. Но это не страшно. Просто принадлежать ему – достаточно. Ханбинов драгоценный голос ломается на полустонах, и наконец-то в голове – ни единой мысли о том, что будет потом. Оргазм проникает под кожу мелкой дрожью, взрывается в крови, затуманивая разум. Чживон как-то скомканно обнимает Ханбина и мажет по губам быстрым поцелуем, будто за что-то благодарит. Чуть позже Ханбин получает свой сюрприз. Это красно-синий свитер с Микки, на самом деле очень классный, но всё-таки остаётся ощущение того, что с Ханбином расплатились, и он чувствует себя сопливой малолеткой, которую развели за подарок. Но Чживон почему-то счастлив, ему кажется, что он смог угодить. «Нет, в этот раз точно не пойду. Не пойду – и всё!» Но улыбающийся голливудской улыбкой Чживон опять тут как тут, совсем рядом, суёт ему в рюкзак пачку «Принглс» со вкусом морской капусты и соли, радостный, что сегодня Ханбин в свитере с Микки. Он треплет младшего по отросшим за каникулы мягким волосам, ещё не травленным краской, и тот зачем-то улыбается в ответ глуповатой улыбкой, похожей на тщательно скрываемую влюблённую. Чживон зовёт на улицу, на скамеечку у спортивной площадки. Мол, тётушка впихнула ему в рюкзак хавчика больше обычного, «Ханбин-а, пошли обедать». Погода стоит тёплая, воздух горьковато пахнет осенью, и на асфальт уже осыпались первые сухие листья. Ханбин уплетает стряпню Чживоновой тёти за обе щёки. Напару обед кажется ещё вкуснее. Под согревающим осенним солнцем Ханбин тает. А может, это всё милый Чживон, похожий на ручного кролика. Кажется, если вот сейчас взять и обнять его, он никуда больше не денется. Так и останется ручным, Ханбиновым. От этой мысли на душе у Ханбина ещё теплее, и он светит своими по-детски очаровательными ямочками на щеках. Чживон придвигается ближе, совсем близко, и бархатным низким голосом, от которого сладко скручивает внизу живота, зовёт сбежать с последнего урока, и Ханбин уже и не помнит, что «в этот раз точно не пойдёт». Они заруливают к Чживоновой тётушке в кафе, шляются по рынку, затариваются вкусностями в супермаркете. И почему-то снова оказываются дома у старшего. Каков парадокс. Но сегодня Чживон целует долго и глубоко, проникая языком, прижимая Ханбина к себе чуть крепче. Не спеша стаскивает одежду, оставляет поцелуи там, где самому вздумается. Гладит подтянутый Ханбинов живот, обхватывает губами его набухший член, облизывает, посасывает, едва не доводит до асфиксии. Сегодня Ханбин считает, что они занимаются любовью, а не сексом. Во всяком случае, очень похоже, но наверняка он не знает, ведь делал он это только с Чживоном. Просто так получилось, что никаких обещаний друг другу они не давали, поэтому трудно понять, есть ли в Чживоновом сердце хоть капля любви. Всякий раз, когда они вместе, Ханбину до безумия хочется, чтоб была. Он отдаётся старшему полностью, и эмоции, долго сдерживаемые, вдруг хлынули через край. Чем ближе к концовке, тем сильнее аккуратно подстриженные Ханбиновы ногти царапают загорелую спину Чживона, а тот лишь шипит, ему хорошо, оттого что больно. И наверное, было бы ещё лучше, если бы не внезапное Ханбиново: «Чёрт, как же я тебя…», оборванное на последнем слове. – Нет, не пойду. Никуда я с тобой не пойду. Брови Чживона ползут вверх от плохо скрываемого удивления. Он, должно быть, просто ослышался. – Серьёзно? Но почему? Ты обиделся или как? – Нет, – резко обрывает Ханбин, будто ножом отрезает. В его глазах словно застыл гранит. Просто за спиной у Чживона переминается с ноги на ногу некий Чжунэ, зыркает диковатым взглядом и отворачивается, как будто знает все подробности. Это бесит и огорчает одновременно. Чживон совершенно сбит с толку, не понимает, как его маленький Бинни мог отказать. Смотрит ему вслед, на ходу придумывает слова извинения, но с места сдвинуться, чтобы побежать, догнать, попросить прощения, не может. В общем-то, он даже не знает, в чём именно виноват. Дома Ханбин злится на недавно подаренный ему свитер. На все Чживоновы подарки. На «Принглс», на разные канцтовары с Микки и прочий стафф. Если бы односторонняя Ханбинова любовь не была односторонней, все эти вещи были бы сейчас в радость, но вместо этого причиняют боль, ибо выбросить их рука всё равно ведь не поднимется. Горьковатый запах осени Ханбину больше не в радость. Он пробует потрясти свою душу и излить чувства в лирике, но песня получается убийственно депрессивной, точно не из числа тех, которая приносит большие бабки за авторские права. Обхватив голову руками, Ханбин отчаянно хочет Чживона рядом. Вечером без него особенно тоскливо. Каждый вечер. Из вечера в вечер. А Чживон больше не осмеливается подойти, лишь буравит взглядом, временами слишком долго. Тогда Чжунэ хватает его под руку и с раздражением отчеканивает: – Зачем тебе сдался этот ботан, ну скажи?! Чживон отдёргивает руку и молчит. Он-то знает «этого ботана», как никто другой. Вон он стоит у окна, болтает с однокашниками, и полуденное солнце своими тёплыми лапами играет в его волосах. Точно, Ханбин похож на осеннее солнце – греет, но не обжигает. Вечерами без него особенно холодно. Как же так вышло, что за всё то время, проведённое вместе, они ни разу друг другу не признались? Ханбин смотрит в коробку с Чживоновыми подарками, и нутро снова тоскливо сжимается. Из глубины своей печали он слышит, что в квартиру стучат, и думает, что это к матушке. До него доносятся радостные крики младшей сестры, и мать зовёт его на выход. Ханбинова челюсть практически отвисает до пола, когда он видит в прихожей Чживона и повисшую у него на шее Бёль, хотя, в общем-то, она девочка стеснительная и обычно с гостями даже заговорить не решается. Чживон в шапке набекрень, улыбающийся губами и глазами, выпячивая передние кроличьи зубы, ужасно мил, и это очень плохо. Ханбину страшно дать слабину, но и развернуться и утопать в комнату тоже не вариант – матушка засыплет вопросами, а не поругался ли он «со своим другом». – Ещё не укатил в Америку? – кидает злобно Ханбин, захлопнув дверь своей комнаты. – Нет, и не собирался, – Чживон пожимает плечами, будто вопрос самый обычный, типа «Там дождя нет? – Нет, и не намечался». – М-м, – и Ханбиновы остроты на этом иссякают. Чживон осматривает комнату, натыкается взглядом на коробку, но ни о чём не спрашивает. Ну, по крайней мере, не выбросил. Этот вопрос, честно говоря, интересовал его больше всего, ведь чёрт его знает, что творится там, в Ханбиновой голове. Так они и сидят, пока матушка не зовёт к ужину, «и Чживона тоже», который очень хорошо вписался в семейную идиллию, и от этого факта Ханбину не по себе, кусок поперёк горла становится. Чживон чрезмерно вежливый, ну как обычно, за это его и любят женщины в возрасте. Этот поганец чьё угодно сердце может украсть, даже не спросив разрешения. А потом они пьют кофе, и Ханбин рассматривает обои своей комнаты, ибо сказать ему нечего. Может, и хотелось бы поболтать с Чживоном ни о чём, но лучше помолчать, ведь в этом мире и так слишком много слов и слишком мало тишины. И отпускать его совсем не хочется, когда он, нахлобучив на голову капюшон толстовки, говорит, что «ему пора», и просит проводить его, спуститься до подъезда. Просьба странная, как и сегодняшний Чживонов визит в целом, но как тут откажешь Кролику, который выглядит таким домашним. На лестничной площадке Ханбин не выдерживает и подтягивает безразмерные джинсы, которые на Чживоновой костлявой заднице держатся разве что на добром слове. – О… сэнк ю! На улице уже стемнело, и на скамеечках у подъезда пусто. Быть может, это и придало Чживону уверенности. – Слушай… – он цепляется пальцами за рукав Ханбиновой куртки. – Ты это, меня к себе тоже можешь звать… Ну, если тебе скучно или что-то ещё… Оба старательно отводят глаза, не решаясь встретиться взглядом. – Что-то ещё – это что, например?.. – Просто… Может, ты скучаешь… Потому что я тоже… Чживон вдруг берёт Ханбинову руку и кладёт что-то в ладонь, разворачивается и уходит. На ладони лежит маленькая стальная штанга буквой В с серебряным напылением, совсем такая же, как у Чживона в ухе, только буквой J. Что ещё за парная чушь?.. Но на Ханбиновой физиономии снова играет глупая улыбка, только ещё глупее.