Пошел вон

Если рассуждать о поводах, причинах и следствиях, то Камиджо отдавал себе полный отчет в том, что повода как раз у Хироки не было. Он хотел бы верить, что и желания особого тоже, но стройная конструкция выводов рассыпалась на мелкие кусочки, стоило ему только начать задавать себе хоть один наводящий вопрос. Как так вышло? Почему? В чем он лично был виноват и был ли? О, несомненно был. Однако чувство вины – последнее, чем Юджи будет терзаться, даже в той паршивой херне, что произошла. Хироки только посмотрел на него, и все уже стало ясно. Он стоял, скрестив руки на груди, почему-то не идя дальше прихожей, а Камиджо уже слышал, словно наяву, все, что тот мог ему сказать. Если вообще была необходимость говорить. Они были слишком близки, слишком давно вместе, чтобы оставалось еще хоть что-то, что можно было бы утаить. Джука дернул плечом. Вцепился какими-то враз похолодевшими глазами в фигуру Камиджо и выдал только одну фразу: - Я чертовски устал и, если ты не возражаешь, пойду спать. И пошел. Аккуратно, по косой, обошел так и замершего посреди коридора Юджи, и скрылся в комнате. Его шаги, движения, звук отдергиваемых штор, брошенной на валик дивана кожаной куртки – все это было привычно и знакомо. Там, в комнате, дышали и двигались предыдущие три года его жизни, которые Камиджо не привык так уж беречь, потому что был абсолютно в них уверен. Два часа назад уверенность пошатнулась, а десять минут назад – разбилась вдребезги. Впрочем, Юджи был не из тех, кто драматизирует в реальной жизни. Тихо хлопнула дверь спальни, следом раздался приглушенный стук открываемой оконной рамы, а потом Камиджо почувствовал тянущий по ногам холод и ощутил сигаретный дым. Хироки курил перед сном, наверное, как всегда стряхивая вниз, постукивая по сигарете только тогда, когда пепел уже угрожал свалиться сам по себе, курил до ярко вспыхивающего оранжевого ободка, с силой затягиваясь, выпуская дым через чуть подрагивающие ноздри. Как всегда, привычно до боли, и это тоже казалось Камиджо тем, что будет всегда. Незыблемо. А теперь перед глазами мелькали не слишком-то приятные живые картинки, будто в кино, и он воочию видел, как точно так же неистово и жадно курил Хироки, едва отвалившись от тела, которое только что трахал. И ладно бы, если бы это была всего лишь очередная группис или просто какая-то девка. Честно говоря, разницы особой нет, но группис покоробила бы Камиджо меньше. В квартире тихо, и он, наконец, отлипнув от пола в прихожей, нехотя вернулся в сумрачную гостиную. Включил ноутбук, зависнув за ним без особой цели. У Камиджо болела голова, ему откровенно хотелось спать еще за несколько часов до того, как предыдущие три года его жизни решили выкинуть сомнительный фокус. Но, в конце концов, может быть, нужно относиться к этому проще? И сам он далеко не образец благодетели. Собрав отросшие волосы пальцами назад, Камиджо закрыл глаза, прокручивая в голове ретроспективу. Больше всего его удивлял, так скажем, «выбор». Из всех людей их довольно разношерстой общей компании, Сет был последним, с кем, по мнению Юджи, Джука мог ему изменить даже гипотетически. Ему не хотелось думать, что это не первый или не единственный случай, не хотелось думать, что обо всех остальных он запросто мог и не знать. Все-таки он любил Хироки, любил и чувствовал его, как почувствовал сейчас – едва тот переступил порог их квартиры – что тот только что отделывал кого-то другого. Он любил его и не понимал, как у Хироки наглости хватило сразу же после вернуться сюда, к нему. Или, может, это демонстративный вызов? Камиджо покосился на дверь в спальню. И стал вспоминать, сколько раз он сам притаскивался вот так домой с искусанной шеей, с исцарапанными плечами или спиной, с синяками на бедрах, а случалось – и с чужой спермой в заднице. И каждый раз Джука, наверняка, не просто чувствовал или видел – точно знал. По-первости делал попытки скандалить, но быстро понял, что разумная доля игнора в таких ситуациях лучшая панацея. И они научились, выработали личный кодекс поведения: если Камиджо срывался на кого-то в очередной раз и приходил с еще не остывшим в глазах желанием, они ложились спать порознь – Хироки в гостиной на диване, Камиджо в спальне. Утром он менял весь постельный комплект белья, стелил свежее, весь день старался не попадаться Джуке на глаза, а через день-два они уже общались, как ни в чем не бывало. Глотал ли Хироки обиду и боль или вообще не чувствовал ее – они никогда не обсуждали. Сегодня Хироки демонстративно занял спальню, оставив Камиджо наедине с собой, своими мыслями и диваном в гостиной, и Юджи было ясно, что ни за какие коврижки он не ляжет сейчас вместе с любовником. Вот только разница между ними во всем этом дерьме была в том, что с ним, с Юджи, такое могло случиться, да и случалось регулярно, о чем Джука был заранее предупрежден и с чем свыкся, как с неизбежным. А вот с Хироки такого произойти просто не должно было и не могло, никогда, ни при каких обстоятельствах. Ни с кем. …Джука таращился в потолок, зная, что не заснет ни за что. Странно, но никакого сожаления или злобы на себя он не чувствовал. Скорее – удивление. Удивление от того, что у него не возникло желания тут же кинуться Камиджо в ноги и каяться в своих грехах. Не возникло желания прояснить ситуацию и поклясться, что больше такого не будет. Даже оправдываться не слишком тянуло или сказать – кстати, совершенно искреннюю правду – что подобное случилось в первый и последний раз. Повернувшись на бок, он посмотрел на полоску света из-под двери, прислушался, стараясь понять, что там делает Камиджо. И услышал приглушенный клацающий звук клавиш синтезатора в полнейшем безмолвии. Полежав еще немного, Хироки откинул ставшее горячим и душным одеяло, бесшумно поднялся и тихо приоткрыл дверь. Камиджо сидел к нему спиной, в наушниках, и что-то медленно наигрывал, то и дело сохраняя проигрываемые моменты. Он его не слышал, и Джука какое-то время просто стоял и смотрел на него. Прослеживал взглядом скрывающие шею светлые пряди волос, вспоминая, как приятно хватать их губами, узкие плечи, сейчас слегка обтянутые тканью рубашки. Ворот был расстегнут, Хироки не видел, но знал, как беззащитно смотрится сейчас белая шея Юджи с таким мягким очертанием адамова яблока. Впиться бы в него засосом, схватить и утащить в жаркую темноту спальни, выцеловывать, стонать на ухо, что больше никогда, и любить его, трахать его так сильно и почти бешено, как Юджи любит, до судороги бедренных мышц, до задушенного стона «хватит!» в губы, до металлического привкуса опухших от поцелуев покусанных губ. Это все не было просто желанием, похотью, страстью или чем-то еще в этом роде. Это была память, скулящая в задворках сознания, потому что Джука вдруг понял – трахаться он может с кем угодно. Но любить будет всегда только Юджи. И спать тоже только с ним. И только с ним просыпаться. Закрыв дверь, так и не обнаружив своего присутствия, Хироки повалился обратно в кровать, взбив ставшие неудобными и почти мучительными подушки. Все-таки сейчас было не время для всего, что ему так услужливо подсовывала память. Наверное, у Камиджо хватит ума понять, что это была не месть и не наказание, и даже не стремление испытать все на своей шкуре. Это просто был опыт, эмпиризм, про который сам Юджи так любил растекаться чертовой мыслью по дереву. Раньше, давно, когда Хироки еще безумно его ревновал и бесился, Камиджо с вальяжной снисходительной улыбкой объяснял ему, как птенцу желторотому, что он просто такой человек по натуре – ему необходим контакт со всем, что кажется ему интересным и желанным. И секс для него точно такой же способ познать и впитать, как и слух и зрение. И он просто не может довольствоваться всю жизнь кем-то одним, хотя общего между постелью и любовью в его понимании крайне мало. Ничтожно мало. Джука после этого долгое время не мог себя заставить с ним переспать и не умчаться тут же, теряя тапки, прочь и подальше. Камиджо долго приучал его к себе, к своим привычкам, своим проклятущим особенностям, к бесконечным изменам. Иногда Джуке казалось, что Юджи изменяет всегда – даже когда его взгляд просто касается кого-то из тех, кто его окружает. Сейчас ситуация развернулась полярно – изменил он. Причем изменил с человеком, которого Камиджо знал весьма хорошо. С человеком, с которым ему, возможно, еще предстоит общаться. Не обязательно лично, может, через других людей, не менее хорошо знакомых и важных. Знакомых и важных и для Хироки тоже. «А может, все-таки месть?...» - вяло размышлял он, когда за окнами уже брезжил рассвет. Камиджо лег спать всего полчаса назад, Джука слышал, как он долго ходил туда-сюда по комнате, один раз даже подошел к двери в спальню и рука его, судя по тихому скрипу, легла на ручку двери, но в итоге от этой идеи он отказался. Может и к лучшему. Может и к лучшему, что все это случилось, - думал Хироки, прикрывая глаза. Теперь он, по крайней мере, точно знал, что ни с кем никогда ему не будет так хорошо как с этой белобрысой сволочью. Сволочью, который приучил его к опасной патологии не видеть в верности добродетель, а в измене – грех. …Проснувшись далеко за полдень, никого дома Джука не обнаружил. Это не удивляло, в последнее время Камиджо чуть ли не все свободное время проводил в студии или в своем офисе в окружении музыкантов и стаффа. Хироки это не злило, скорее, умиляло, до какого-то момента, пока он не обнаружил, что Юджи живет своей жизнью, а он живет жизнью своего блистательного любовника. Может быть, это его и толкнуло к Сету, кто теперь разберет. А может, просто банальная симпатия и влечение, которое всегда бесконтрольно, сумбурно, и скоротечно. Камиджо явился лишь под вечер, с лицом, совершенно никак не проявляющим каких-то его душевных мук или терзаний. Хироки вышел к нему, окинув долгим внимательным взглядом, и почему-то в который раз с тайным самодовольным наслаждением отметил, что Юджи очень красив. Красив, притягателен и безумно желанен. Он шагнул ближе, сокращая между ними расстояние, дернул к себе, обхватывая одной рукой за талию, пальцами другой зарываясь в густые волосы на затылке. Камиджо как всегда покорно и чуть страдальчески запрокинул назад голову, пока Джука целовал его, и даже отвечал исправно, жарко и влажно задевая его настойчивый язык своим. Хироки порывисто вздохнул ему в губы и вжал его в стену, переходя с губ на скулы и шею. Камиджо обвил его руками за пояс и слегка дернул подбородком, уходя от настойчивых поцелуев. Пару секунд они смотрели друг на друга, пока Камиджо не оттолкнул его, легко, но уверенно, упершись ладонью в плечо: - Пошел вон. Хироки пристально выискивал слабость в его лице, не отпуская ни взглядом, ни телом, пока Камиджо не вывернулся из его объятий уже настойчиво и бесповоротно. - Извини? – Джука обернулся, осознав, что стоит в прихожей, практически возле самой входной двери. - Вон пошел. Что непонятно? Дернув плечом, Камиджо удалился. Гулко хлопнул дверью спальни, отсекая любые случайные мысли пойти за ним. Если б только мог, Хироки что-нибудь сломал бы, возможно даже челюсть одному сильно много возомнившему о себе ублюдку, которому, как оказалось, можно ебаться с кем ни попадя и это не зазорно. А вот ему самому, Хироки Фуджимото, это, оказывается, запрещено неписаным правилом. Подумать только, и он еще думал, будто болезненная гордость Камиджо вынесет такой грандиозный плевок! Как же. Самолюбивый засранец просто не мог стерпеть, чтобы ЕМУ изменяли. Схватив куртку, Джука вылетел из дома, но ключи исправно прихватил с собой как-то почти машинально, хотя не мог сказать точно, где он будет через час и, главное, где он будет утром. Возможно, эти ключи можно выкинуть в ближайшую канаву, а возможно, завтра он просто откроет ими эту дверь. …Камиджо отвел тяжелую штору, глядя на знакомый силуэт, выбегающий из подъезда, такой стремительный, порывистый и будто горящий черным огнем изнутри, летящий так, словно все черти из преисподней за ним гнались. И медленно улыбнулся.