В самое сердце

Они стоят в одном из типичных, неприметных коридоров: он ведет в другие коридоры и комнаты, на обыск которых у них нет времени, но освещение достаточно слабое, чтобы угодить их цели, которая состоит из сокрытия, чтобы избежать неминуемой смерти или, как минимум, очень неприятного задержания. Илья даже не удосуживается предупредить Наполеона, просто толкает его в сторону, пока сам все еще стоит у закрытой двери (склад, скорее всего, там окон нет), и только потом шагает за ним. Наполеон восстанавливает равновесие как раз в тот момент, когда охрана выходит из-за угла, и замирает, становится тише воды, ниже травы, кладет руку на пистолет и надеется, что тени их скроют. Илья стоит на шаг ближе, его пистолет поднят, но он не держит палец на курке; Наполеон изо всех сил старается передать свое возмущение без лишнего шума, это очень сложно, но, похоже, что он справляется. Ведь Илья его игнорирует, пусть сейчас это даже и к лучшему, но типичный ответ Ильи на возмущение Наполеона ― игнорирование, на бахвальство Наполеона он тоже отвечает игнорированием и скуку Наполеона он тоже игнорирует, список можно продолжать до бесконечности. Наполеона это равнодушие заставляет чуть ли не бить мебель и жрать картины, делать всякие идиотские вещи, которые на фоне подчеркнутого безразличия Ильи кажутся абсолютно разумными. Шаги охраны становятся ближе, и Илья, хоть и не движется, но будто нависает сильнее над Наполеоном, который пытается намекнуть ему, что ребра у него замечательные и ломать их он не планирует, а еще он вовсе не пружинка, которую можно сжать вот так просто, но Илья игнорирует его, что неудивительно, поднимает пистолет повыше и не отрывает взгляда от противоположной стены. Наполеон перестает глазеть на него, потому что чем дольше он смотрит, тем больше ему хочется пробить стену ногой, переводит взгляд на пистолет, который, вообще-то, сложно не заметить ― он в сантиметрах от его лица, так близко, что можно почувствовать тонкий, чуть сладковатый и пряный запах оружейного масла. Вместо Ильи, который весь застыл, почти полностью сокрытый в полумраке, Наполеон смотрит на ствол и глушитель, на тяжелую хватку его руки на рукоятке, на изогнутый большой палец и ждет. Наступает момент, который наступает, в общем-то, всегда: охранники проходят мимо, и все пространство и время сжимается в одну точку. Но они не оборачиваются, и Илья одним плавным движением из замеревшей статуи превращается в неудержимую силу. Наполеон следует за ним и хватает очередную тень.

***

В отеле, в номере Ильи, теней нет, и освещению недостает синевы, присущей темным ночам на заводах и фабриках, в которых Наполеон в последнее время бывает слишком часто. Лампы в ванной излучают теплый желтый свет, пока Наполеон вымывает грязь из царапин на ладони: побег получился не таким, каким он хотел, разве что немного безвкусного веселья в угнанной машине, которую они оставили почти пригодной для дальнейшего использования, если не считать простреленного переднего стекла; после выходит обратно в номер, где Илья за журнальным столиком чистит свой пистолет, на его плечи все еще надета кобура, и раскрытый кейс лежит на полу рядом. В этом есть некая обрядовая торжественность, хотя Наполеон не из тех, кто воспевает дифирамбы оружию: глушитель лежит на краю тряпки, рядом с шомполом, сбоку россыпь угольно-черных деталей и рамка пистолета, минимализм в лучшем его проявлении. Илья поднимает голову, вычищая затвор. ― Не обращай на меня внимания, ― говорит Наполеон. ― Мне жаль, что я прервал вас. ― Он присаживается на край столика и закатывает рукава. ― Надеюсь, сначала ты угостил его выпивкой. ― Может, тебе нужно выпить, ― парирует Илья и приступает к пружине, вытирая тряпкой каждый завиток. Наполеон наблюдает за его руками, за спокойной уверенностью, с которой он работает, за скупостью движений и за блеклым сиянием металла. ― Может, меня нужно спаивать, ― отбивает остроту Наполеон, не отодвигаясь и не отводя взгляд. ― Не обращай на меня внимания, ― отвечает Илья и у него даже не хватает порядочности посмотреть в ответ, чтобы Наполеон мог окинуть его недовольным взглядом, просто откладывает пружину в сторону и оглаживает большим пальцем рамку, затем берет очередную деталь и каплю масла и тянется за тряпкой. ― Только если ты не предпочитаешь смотреть. ― Ну, ты же меня знаешь, ― говорит Наполеон. ― Зачем смотреть, когда я могу поучаствовать? ― Ну конечно, ― подтверждает Илья с самодовольной осведомленностью, и Наполеон думает, что он и правда его знает. Это не самая приятная мысль. Его большой палец все еще запятнан черным, даже когда он вытирает его о тряпку, и вставляет возвратную пружину на место; Наполеон рассматривает вывернутое запястье, уверенные пальцы и сдерживается, чтобы не задержать дыхание. ― Выпивка и ужин, ― продолжает Наполеон, размышляя. ― Я передумал. Если ты собираешься делать такого рода вещи, то еще и в театр меня своди. Илья цепляет курок и вставляет ствол обратно в ресивер, с тихим кликом присоединяет спусковую скобу. На мгновение Наполеон впивается ногтями в ладони, чувствуя сухое натяжение кожи, и поднимает взгляд как раз, чтобы увидеть, как Илья возвращает на место магазин и взвешивает пистолет в руке. ― Не думаю, ― говорит он, поворачиваясь к Наполеону. ― Хватит и того, что я остался. "Да ради всего святого," ― думает Наполеон, не понимая, что будет дальше. "Сделай хоть что-нибудь," ― хочет сказать он. Ему нужно что-то, чтобы сделать первый шаг, пойти навстречу, но он так и продолжает сидеть и смотреть, даже когда Илья наконец придвигается ближе и Наполеон тянется к нему с отчаянностью тонущего, будто ничего в мире нет, только рука Ильи, с легким запахом масла, и пистолет в другой, от которого он не может отвести взгляд. Без глушителя в нем меньше баланса, но больше серьезности: как в шокирующем виде крови или голых костей, в нем больше реальности, чем во всем вокруг, резко ушедшем на второй план. Илья снимает предохранитель и передергивает затвор: и Наполеон знает, пусть даже и не слышал характерного звука, что в патроннике есть патрон, просто потому, как Илья контролирует себя, будто не доверяет. Он не двигается, даже когда Илья сжимает его плечо сильнее, удерживая на месте, и даже когда к его виску прижимается дуло пистолета. Он не двигается и уже почти не дышит, едва заметно дрожит. Илья ведет пистолетом вниз, осторожно касаясь нежной кожи на челюсти и сильно прижимая к шее; Наполеон не знает, держит ли он палец на курке, но это и неважно, не сейчас, когда Илья движется быстрее, чем Наполеон успевает уследить, привычно решительный и еще более смертоносный. Илья опускает пистолет ниже, резкими металлическими краями на мгновение прижимается к ямке между ключиц, а затем поднимается выше по горлу, устраивая дуло прямо под его подбородком. Будто бы нарочно, Наполеон откидывает голову назад, медленно, миллиметр за миллиметром, и Илья не отстает, дуло пистолета ни на секунду не покидает гладкой кожи. Наполеон наклоняет голову набок, прижимается к стволу, который скользит вдоль его щеки, ловит грани губами, и касается их сухим поцелуем, не отрывая от Ильи взгляда, всматриваясь, будто в открытое пламя. Раздается щелчок, Наполеон понимает, что это предохранитель, и звук будто выстрел в благоговейной тишине комнаты. Он дергается в сторону, и Илья поднимает руки, его палец не на курке. Он говорит: ― Подожди. И Наполеон ждет. Наполеон ждет, пока он положит пистолет на место, пока вытрет руки, пока закроет кейс, но потом он думает, что больше ждать не намерен, уж точно не этого, и поднимается на ноги. Илья кладет кейс на стол, и Наполеон прижимается к его спине, но Илья разворачивается, хватает его за локти и отталкивает к стене. ― Я же просил подождать, ― повторяет Илья. ― Зачем ждать, когда я могу сделать так? ― отвечает Наполеон и приподнимается, чтобы поцеловать его, выгибаясь в твердой хватке. Но Илья отодвигается. ― Никаких предохранителей, ― говорит он, и Наполеон задумывается, о чем же он говорит, о пистолете или о поцелуе, потому что два этих события не так-то просто отличить, как ему казалось. ― Знаешь, ― начинает Наполеон, ― мне кажется, что без пистолета ты еще опаснее, чем с ним. ― Он придвигается ближе, тянет Илью к себе так сильно, как только позволяют обездвиженные руки, и говорит, смешивая их дыхание: ― Не то чтобы мне это не нравилось. Но тут Илья его целует, незамысловато и настойчиво, достаточно сильно, чтобы у Наполеона перехватило дыхание, но недостаточно сильно, чтобы ему не хотелось еще. Когда они так близко, невозможно игнорировать то, насколько Илья силен. Наполеон привык к стройности, к танцевальной элегантности соблазнения, но Илья просто хочет, всем твердым телом прижимает к стене, и Наполеон хочет оттолкнуть его, просто потому, что знает: у него не получится, но ему чертовски нравится мысль об этом провале. ― Тут есть кровать, ― предлагает он вместо этого. Илья пожимает плечами. ― А, ну тогда ладно, ― покорно отзывается Наполеон, и не отказывает себе в удовольствии и трется об колено Ильи, зажатое между его разведенных ног. ― Устраивайся поудобнее. ― Никакого у тебя чувства юмора, ― отвечает Илья и кладет руки на его шею, давит большими пальцами под челюстью, держит крепче и целует, а после уверенно ведет спиной к кровати, и, когда Наполеон ногами бьется о твердую поверхность, руки исчезают, и он тут же жалеет о потере контакта. ― Мне это показалось смешным, ― говорит Наполеон, восстановив дыхание, и притягивает Илью за лямки кобуры, все еще надетой на нем. ― Тебе идет, кстати, так полезно... ― он тянет Илью вниз и даже не знает, сколько для этого понадобилось его сил, а сколько простой удачи, но осознание выбивает из него воздух так же сильно, как и тяжелое тело Ильи, прижатое к его от плеч до сильной руки, сжимающей его бедро. ― ... И так небезопасно, ― заканчивает он. ― Но лучше снимай. Илья подчиняется и кидает ее на пол. Он стаскивает рубашку с плеч Наполеона, затем снимает с себя собственную, пока Наполеон расправляется со своей и принимается за ремень Ильи. Его волосы торчат в разные стороны, и Наполеон отвлекается на сильное желание запустить в них пальцы и посмотреть, как будет выглядеть Илья, когда его отвлекают поцелуями, если его, конечно, вообще возможно отвлечь. Он приходит в себя, когда Илья решает претворить его мысли в жизнь, и вновь целует, оставляя на шее отметины. ― Только не говори, что мне придется делать все самому, ― произносит Наполеон сквозь стиснутые зубы, едва ли не сдается на полпути и просто дергает Илью вниз. Тот отодвигается на полшага и убирает руки, Наполеон думает: "Какого ж черта?", целует в свод ребер, в плавную линию бока, в косточку, выступающую на бедре, тянет вниз брюки, пока не обхватывает его член рукой и после проводит раскрытыми губами по всей длине, прижимается к головке сомкнутым ртом и ждет. Илья ругается и говорит: ― Наполеон, ― его голос не терпит возражений, и Наполеон улыбается. ― Просто уточняю, ― отвечает он и облизывает губы, берет член в рот, сосет влажно и пошло, его челюсть начинает болеть, когда он достигает своей руки, крепко сжимающей у основания. Наполеон широко лижет языком, и когда Илье это надоедает, он впускает его до конца, позволяет Илье сжать в кулаке его волосы и трахать, как ему хочется. Он хватает губами воздух, когда может, и очень старается, чтобы Илье понравилось, когда дышать у него не особо получается, до тех пор, пока он не оттягивает его за темные пряди и не заставляет смотреть вверх. ― Видел бы ты себя, ― низко хрипит Илья грубым голосом, и Наполеон довольно выдыхает, потому что он знает, как он сейчас выглядит, с полузакрытыми глазами и задыхающийся, губы пошло припухли и покраснели, а если он и правда так хорош, то еще и синяки останутся. ― Давай уже, ― говорит он, и Илья помогает ему расстегнуть ремень, его руки неловкие от удовольствия, он вжимает Наполеона лицом в кровать, прижимается к нему сам и кусает кожу на шее. Наполеон выгибается в ответ на укус, руки Ильи оглаживают его бока и бедра, и он трется членом о простыни, пока не чувствует, как Илья отстраняется. ― Ну, что опять? ― недовольно спрашивает Наполеон, прекрасно осведомленный о том, что он просто вредничает, и Илья тут же возвращается, проводит растопыренными пальцами по пояснице и всем весом опять прижимает его к кровати. ― Будешь жаловаться, ― говорит Илья, ― и я все брошу... ― он оглаживает костяшками кожу чуть пониже руки, опускается вниз и проникает кончиком скользкого пальца внутрь. Наполеон вздрагивает всем телом и удивленно выдыхает. ― ... Как я и думал, ― самодовольно продолжает Илья, но почему-то Наполеон не недоволен. ― Блять, ― вместо этого ругается он, ― не останавливайся, пожалуйста. И Илья не останавливается, но тянет время, сначала один, потом второй и затем, боже, третий палец, медленно растягивает его, пока Наполеон не начинает сам подаваться назад, вцепившись ногтями в собственные ладони, чувствуя влажные простыни под собой. Илья осторожен, но не нежен, и его пальцы чертовски большие: он все еще удерживает его одной рукой, и Наполеон чувствует эту несокрушимую силу. Он сам не знает, что говорит, то ли молится, то ли умоляет не останавливаться, может, он уже и вовсе перестал произносить слова целиком, но Илья понимает его, вырисовывает большим пальцем круги на пояснице и позволяет немного прийти в себя. Наполеон думает, что он может кончить прямо так, от одних только пальцев, полностью обездвиженный, но тут Илья опускает руку на его бедро, прижимается к нему всем телом, и Наполеон больше ни о чем не думает, только о том, какой же он сильный, о том, как он может просто притянуть Наполеона, вот так, и как он может вздернуть его бедра, вот так, и как он входит до конца, нестерпимо медленно, и как он удерживает его на месте, слегка прикусывая кожу между лопатками. ― Пожалуйста, ― вновь просит Наполеон и подается назад, насколько ему позволяет Илья, конечно. ― Пожалуйста что? ― спрашивает Илья. ― Пожалуйста это... ― он движется ему навстречу, медленно и так прекрасно, ― ... или пожалуйста это, ― он прижимает плечи Наполеона к кровати, поглаживает большим пальцем шею, вжимает лицом в подушку и не позволяет двигаться. Он знает ответ Наполеона еще до того, как сам Наполеон узнает, но все равно ждет. ― Пожалуйста, ― просит Наполеон, ― и то, блять, и это, что-нибудь. Илья обхватывает его поперек груди, впиваясь ногтями в плечо, и трахает так, что Наполеон забывает обо всем, кроме раскаленного удовольствия внутри него, он не знает, как показать, чего хочет, лишь беспомощно выгибает спину, принимая еще глубже, и задушенно стонет, когда Илья наконец позволяет ему приподняться хоть немного, чтобы обхватить член ладонью, и этого так мало, но в тоже время слишком много. ― Видел бы ты себя, ― вновь говорит Илья, но Наполеон не хочет, он и так знает, как он выглядит: будто созданный для этого, вновь и вновь бросающийся в самое пекло, которое когда-нибудь сожжет его дотла, это уж точно. Его неприкосновенность отвоевана поцелуями с гранатой без чеки, сломлена выполненными невозможными миссиями. Пальцы Ильи соскальзывают с его шеи, царапают ногтями позвоночник, и Наполеон кончает так сильно, что его хватка ослабевает, все что он может ― шумно дышать в подушку, полностью распотрошенный и вывернутый наизнанку. Илья прижимается к нему, медленно толкается вперед, и Наполеон не может ― он просто больше не может, но все равно принимает, дрожит под ним, пока Илья не замирает, выдыхая напротив его плеча, и, только когда его дыхание становится ровнее, он скатывается с Наполеона. Наполеон вздыхает, и вновь выгибается, он даже не был уверен, что способен на это, слишком много движений слишком быстро. Илья ложится рядом, гладит Наполеона по спине, скользит ленивыми пальцами между ног, и Наполеон вяло мычит в ответ, чувствуя, как он подушечкой большого пальца размазывает сперму. ― Ты совершенно точно опаснее без пистолета, ― говорит Наполеон, и Илья фыркает, проталкивает в него палец до самой костяшки, удерживая его на месте еще и тяжелым взглядом. ― Я все еще надеюсь на выпивку. ― Всяко лучше, чем театр, ― отвечает Илья. Наполеон приподнимается и целует его с привычной настойчивостью. ― Намного, ― подтверждает он и не отводит взгляд, не задерживает дыхание и не ждет щелчка предохранителя.